Фраза Ленина о необходимости желать поражения своему правительству в последние годы повторялась постоянно как пример чего-то совершенно недопустимого, находящегося за гранью. Поражения своему правительству (правительству в широком смысле слова — властям) желать нельзя!

А почему нельзя?

Прежде всего, потому, что это сказал Ленин — ты же не хочешь быть вместе с Лениным? Конечно, не хочу, но, если Ленин или какой-нибудь Ким Чен Ын скажут, что дважды два — четыре, я должен утверждать, что пять, лишь бы не оказаться заодно с ними? Не очевидно это все.

Но есть более серьезные обоснования.

В сложной иерархии различных МЫ и ОНИ разногласия между нами возможны, только пока мы находимся внутри — внутри семьи, предприятия, страны. Но любой, кто за границами этих сообществ, должен ощущаться куда более чужим, чем любой из тех, кто находится внутри. Об этом и эпос — даже несправедливо репрессированные враги советской власти якобы рвались на фронт. А советская малина, как известно, врагу сказала: «Нет!» — слившись в едином порыве с родными органами.

В этом нарративе вовсе не запрещаются споры, разногласия и даже острая борьба внутри — то, что все это у нас, например, не допускается на практике, уже другой вопрос. Однако вражеское нашествие должно изменить взаимоотношения между нами. Нашествие, кстати, совсем не обязательно реализуется в виде иноземных войск на своей земле, оно может иметь и форму ответного упреждающего удара (в этих терминах нам на военной кафедре объясняли начало советско-финской войны) или освобождения соотечественников или единоверцев от нестерпимого гнета — то есть враг может напасть на нас, и не переходя наших границ, даже не зная, что он напал. В ситуации справедливой — а иных не бывает — войны, в ситуации защиты Отечества правильный человек вдруг чувствует себя частью одного громадного МЫ, которое включает в себя всех его соотечественников, в том числе, тех, кого он только что ненавидел и от произвола или жестокости которых страдал. Мы все мгновенно оказываемся в одном окопе, забывшие все, что разделяло нас. Погромщик и его жертва, палач и тот, кого он пытал, грабитель и ограбленный. И конечно, виртуально в этом окопе находятся и власти твоей страны, которые эту войну и развязали.

Требование таких чувств от подведомственного населения, разумеется, грязная демагогия. Как, собственно, и вообще требования не определенного поведения — уплаты налогов, перехода улицы на зеленый сигнал, соблюдения правил общежития, — а чувств, эмоций. Чем менее эффективно и менее демократично государство, тем больше оно озабочено контролем именно чувств, карая за неправильные чувства или за неуважение правильных.

Чувства людей и их идентификация с кем-либо являются зоной их неотчуждаемой свободы. Требования искренне болеть за свою сборную — а если я вообще против большого спорта? — или переполняться энтузиазмом под конкретную дату — бессмысленны и лицемерны. Чувства, в том числе, и желаемые государством ощущения единения с властью, иногда возникают, но добровольно, спонтанно, а не по приказу. Например, нечто подобное, действительно ощущали — не все, но многие — в Великую Отечественную. Если есть понимание, что несчастья, которые сулит враг, многократно превышают те, которые ты претерпеваешь из-за некоторых людей или структур твоей страны, то условный, объединяющий всех окоп вполне может в твоем сознании возникнуть. Нашествие марсиан, для которых земляне лишь живые сосуды с необходимой для питания кровью, было бы очень сильным объединяющим фактором для всей планеты.

Но о вторжении марсиан можно, по Жванецкому, «только мечтать». Реальность далеко не столь однозначна. Должен ли ты забыть обо всех разногласиях и желать победы тем, кто постоянно врет, заменяет суд произволом, отправляет в тюрьму детей, практикует пытки? Кто допускает рекордную убыль населения и снижение качества жизни, кто последовательно разрушает образование и культуру, науку и здравоохранение? Кто обеспечивает себе и своим друзьям миллиарды, кто расставляет своих детей на руководящие посты или отправляет их жить в те самые страны, про которые народу говорит, что это, мол, наши потенциальные противники? Кто десятилетиями у власти и не собирается ее отдавать, кто переписывает под себя законы и не дает людям дышать? Я не чувствую никакого единства с этим правительством, это правительство для меня не МЫ, а ОНИ. Маловероятно, чтобы зарубежные лидеры были озабочены благополучием моей страны — полагаю, им на это наплевать, но они, по крайней мере, не причинили ей и малой доли того зла, которое принесло ей мое правительство. Так почему я должен желать моему правительству дальнейших побед, которые неизбежно станут победами над моей страной?

Сочувствие к ребенку, например, не обязательно к своему. Или поддержка тех, кто входит в категорию «свои». Только мы сами определяем границы этой категории. Два австрийца, Стефан Цвейг и Адольф Гитлер, были не только соотечественниками, они даже жили недалеко друг от друга. Но Цвейг ненавидел Гитлера, а Гитлер убил бы Цвейга, если бы мог. Цвейг не оказался бы в одном окопе с Гитлером ни при какой ситуации, хотя наверняка воспринял бы как трагедию, если бы враги ненавидимого им Гитлера, борясь с ним, разрушили бы Вену. Нормальный человек не будет радоваться гибели своих соотечественников — своих друзей, сыновей своих одноклассников, попутчиков в общественном транспорте — даже на полях развязанной его правительством агрессивной войны, которую он осуждает. Но их гибель не должна заставлять его менять свое отношение к этой войне и ненавидеть тех, кого приказывает ненавидеть власть.

Желать поражения своему правительству можно, а иногда и нужно. Тогда, например, когда преследуемые им цели прямо противоречат интересам страны, когда его поражение — необходимое условие не только победы страны и людей, но и их выживания.