7 февраля Петровский районный суд Ставропольского края вынес историческое решение: судья Светлана Черноволенко признала незаконным отказ местных властей поставить на жилищный учет 71-летнего Николая Михайловича Митькина.

Казалось бы, чего тут исторического: обычный хозяйственный спор. Вот и чиновники, отказывая пенсионеру, упирали: Митькин живет в Пермском крае, ставропольской регистрации не имеет — на каком основании ему давать квартиру? Но за скобками этих формальных обоснований оставалось одно совсем неформальное, трагическое обстоятельство: 80 лет назад, в сентябре 1941 года, семью Николая Михайловича принудительно выселили из ставропольского хутора Николаевка. В одну ночь, не дав и получаса на сборы. Его маму, бабушку и двух дядей под конвоем увезли к ближайшей железнодорожной станции, оттуда — эшелоном в Казахстан. В Акмолинской области их разлучили, и маму отправили в один из самых страшных лагерей системы ГУЛАГа — Усольлаг, на север Прикамья. Вся «вина» семьи была в том, что они были немцами.

Спустя 80 лет с момента той депортации и 30 лет с распада СССР странно даже писать, что это — первый случай*, когда суд в России занимает сторону «ребенка ГУЛАГа» в споре с государством и признает его право вернуться на историческую родину.

…Сегодня Николай Михайлович живет в Усть-Язьве. Это бывший лагерный пункт Усольлага. Небольшой, всего на 500 человек, умирающий поселок на берегу Вишеры. Работы здесь почти нет: администрация, школа, почта да фельдшерско-акушерский пункт, четыре магазина, пилорама. Туманность перспектив сочетается с туманностью истории: когда здесь поселились люди, никто не знает, до 1916 года эти места были известны лишь как пристань. А «большую жизнь» им дал как раз ГУЛАГ, да какую…

Варлам Шаламов, пробывший в Вишерском лагере, предтече Усольлага, три года (с 1929-го по 1931-й), писал:

В Усть-Язьве находился лесозаготовительный и сплавной пункт Усольлага: древесину формировали в плоты и отправляли вниз по Вишере — на Каму. Условия жизни и работы были чудовищными.

В эти условия и отправили Фриду Келлер, маму Николая Михайловича. И здесь, на спецпоселении в лагерном пункте, он родился.

— Маме было 15 лет, когда к ним пришли сотрудники НКВД. Она рассказывала, что это было ночью. Собрать вещи не разрешили, лишь дали одеться и взять документы, — Николай Михайлович крепко затягивается сигаретой. — Так выгнали в ту ночь из домов весь хутор. Николаевка была чисто немецким поселением, а немцы — хоть и жили в России веками — тогда считались «неблагонадежным народом».

Жителей Николаевки — около 300 человек — усадили в телеги на гужевом ходу, довезли до ближайшей железнодорожной станции (пенсионер не помнит ее названия) и отправили в столыпинском вагоне в неизвестность.

— Им не говорили, куда они едут. Что это Казахстан, что это холода — ничего.

И все поняли», — рассказывает супруга Николая Михайловича Светлана Митькина.

Немцев из Николаевки привезли в Балкашинский район Акмолинской области и направили строить жилье и работать в лесу. Их ни в чем не обвиняли: формально они оказались даже не в лагере, а в трудовой армии. Не осуждены, а «мобилизованы». Так два года и трудились в Казахстане, пока в апреле 1943-го дополнительная сила не понадобилась в иных краях. Фриду Келлер разлучили с семьей. Ее повезли в Усольлаг, старшего брата Ивана отправили в Удмуртию, ее маму с младшим братом оставили в Казахстане.

— Здесь, на Урале, маму привезли в поселок Мысья. Поселили в бараке. Задача трудармейцев была рубить и сплавлять лес. Норма заготовки немыслимая — четыре кубометра на человека в день, — рассказывает Николай Михайлович. — Причем лес нужно было не только срубить, но и вывезти на лошадях. По грязи, сырыми: она всегда вспоминала, что даже одежда от такой работы была мокрой и не успевала просыхать за ночь. Кормили при этом скудно: брюква, свекла, хлеб.

О смертности в Усольлаге Фрида Келлер не говорила. Даже если спрашивали — молчала. И не удивительно: только за годы войны в лагере умерло больше 10 тысяч человек. «Это чувство страха у нее было до последнего, до последнего», — подчеркивает Светлана Митькина.

Саму Фриду Ивановну, возможно, от гибели спасла любовь: в 1951 году она вышла замуж за бригадира лесозаготовителей Михаила Митькина. Он сумел договориться, чтобы супругу взяли работать почтальоном. Это, по крайней мере, избавило молодую женщину от необходимости выполнять изнурительную норму лесозаготовки. В декабре 1951 года на спецпоселении в Усть-Язьве у Михаила и Фриды родился сын Николай.

Когда умер Сталин, Николаю Михайловичу было чуть больше года. И Усольлаг он застал другим.

— Для детей в Усть-Язьве уже работал детский сад (в ранние годы в лагере детей отбирали у родителей. — И. Ж.), в поселке была школа с десятью классами, — говорит Николай Михайлович. — Единственное, нужно было меня каждый месяц водить в комендатуру — отмечаться, что ни я, ни она не сбежали.

— Даже после снятия с учета на спецпоселении в 1956 году Фрида Ивановна не могла уехать на родину. Ее заставили дать расписку, в которой она обязалась не возвращаться на предыдущее место жительства. А куда еще ехать? Так и осталась в Усть-Язьве, — констатирует Светлана Митькина. — После распада СССР мы ей предлагали съездить на Ставрополье, но она все говорила, что ей нельзя — запрещено. Хотела вернуться, но боялась. Отзывалась о тех краях всегда с теплотой.

Так и Николай Михайлович остался в Усть-Язьве. Работал, как почти все здесь, на лесозаготовках: на тракторе и на сплаве. О своем праве вернуться в Ставрополье он и не знал: новость о принятии в 1991 году закона «О реабилитации жертв политических репрессий» до пермской глуши дошла в искаженном виде — квартиру, мол, получить можно, да не на родине, а в районном центре, и то если доход низкий. А узнали Митькины об этом праве случайно: в декабре 2019 года Светлана попала в больницу, и там, «разбираясь с новым телефоном», нашла эфир Первого канала: в новостях говорили, что Конституционный суд предписал Госдуме усовершенствовать закон «О реабилитации…» и гарантировать «детям ГУЛАГа» право вернуться на их историческую родину.

— А ведь я могла открыть и второй канал, и НТВ, например. А там в новостях о решении Конституционного суда не говорилось. И мы бы ничего так и не узнали.

Воодушевившись, Митькины начали писать письма ставропольским чиновникам: губернатору и главе Шпаковского округа, на территории которого находился хутор Николаевка. В ответ получили чемодан отписок.

— Дошло до того, что нас попросили прислать координаты хутора! Сами ведь чиновники не могли их выяснить… Мы решили, что пришлем не просто координаты из интернета: юрист «Мемориала»** Григорий Вайпан сходил в библиотеку имени Ленина и прислал им сведения оттуда. И вот же в Шпаковском округе обрадовались! Оказалось, что теперь эта земля относится к Петровскому округу, — значит, нас можно отослать туда.

В Петровском округе принимать Митькиных отказались: нет регистрации — нет разговора.

Рассердившись, пенсионеры написали письмо Владимиру Путину, попросив отменить постановление Конституционного суда: «Зачем оно нужно, если его не исполняют?» Но президент отменять постановление, конечно, не стал, а сами Митькины — прямо по его заветам — пошли в суд. И выиграли. Правда, восторга от этого не испытывают.

— Во-первых, суд признал незаконным отказ в постановке на жилищный учет, но ведь не обязал поставить. Во-вторых, я лично не верю, что нам дадут квартиру на Ставрополье, — отмахивается Николай Михайлович. — Скажут: стойте в очереди. А пока она движется…

Мама Николая Михайловича Митькина, уроженка Ставрополья Фрида Келлер, умерла в 1998 году. В 60-х она успела повидать родственников, с которыми их разлучили в Казахстане. Но на родину ни один из них вернуться уже не смог.

До прошлого года Николай Митькин сам колол дрова на зиму: в Усть-Язьве бывают морозы до ­­–50 ˚С. А потом сил не стало — попросил местных парней. Конечно, не бесплатно. Митькины часто говорят, что устали мерзнуть: Северный Урал — место суровое, да и дом у пенсионеров уже не нов. Право вернуться туда, где теплее, на родину предков, у них есть. Но позволят ли им это сделать?

— Сколько «детей ГУЛАГа» сейчас добиваются права вернуться на родину в судах — неизвестно. Никто не ведет учет таких дел. Я знаю об одном процессе, который идет сейчас, и об одном, который только готовится. Могу лишь с уверенностью сказать, что таких дел не много. Это связано и с тем, что узников ГУЛАГа и «детей ГУЛАГа» осталось мало, и с тем, что они часто не знают о своем праве на возвращение либо не имеют сил бороться, собирать документы. Люди очень устали. Я знаю нескольких человек, которые просто отказались от идеи вернуться, столкнувшись с бюрократией.

Хотя мотивы у них сильные. Основной — восстановление справедливости. Часто «дети ГУЛАГа» говорят, что исполняют волю родителей, которые хотели вернуться, но не смогли этого добиться. Для кого-то это — эмоциональная привязанность к местам, где жила их семья. Для тех, кто оказался на севере — в Коми, в Кировской области, в Пермском крае, — важен климатический фактор.

Проблема еще в том, что даже решение властей поставить человека в очередь на получение жилья не означает, что ему действительно дадут квартиру. Перед ним может быть 40 000 ожидающих. Мне известно с десяток случаев, когда в Москве, Санкт-Петербурге и Севастополе чиновники ставили «детей ГУЛАГа» в очередь и без всяких судов. И все они ждут. По закону «О реабилитации жертв политических репрессий» только в 90-е и в начале 2000-х люди реально получали квартиры. Потому что тогда их право на получение жилья было первоочередным. А в 2004 году эту норму из закона убрали. И мы знаем, что, по состоянию на 2020 год, своей очереди на получение жилья на родине ждали 1600 человек.

Конституционный суд в 2019 году предписал Госдуме незамедлительно внести поправки в закон «О реабилитации жертв политических репрессий», чтобы обеспечение жильем стало реальностью. Но парламент так до сих пор ничего и не сделал.

* По данным юристов «Мемориала».**

** Организация признана Минюстом «иностранным агентом». Суд принял решение о ее ликвидации, однако «Мемориал» будет его оспаривать.