Если выпадет родиться окунем, так лучше уж бы где-нибудь в России. В самом каком-нибудь диком краю, в дальнем углу Карелии, за городом Пудож, за глухим хвойным лесом, через который решаются пробиться только речки с именами типа Илекса и Келка и еще две непохожие друг на друга реки с одинаковыми названиями Нижняя Охтома и Нижняя Охтома. Может быть, русское ухо слышит в этих именах просто странные звуки, но, видимо, только так и можно справиться со здешней тишиной, превращающей в день и ночь лес, воду, небо и все, что в них обитает. И если что-то названо тут своим особенным, тайным именем, оно имеет все-таки возможность стать наконец самим собой, отыскать котловину, оставленную в земле древними ледниками, и устроить в ней заповедное, затерянное на картах Водлозеро со 196 островами и тихой водой темно-желтого цвета.
Человек так и не смог как следует прижиться в этих странных глухих местах. Рассказывают, когда-то на берегах Водлозера стояло с три десятка деревень. В середине прошлого века между ними даже ходил еще пассажирский мотокатер № 742 по маршруту «Куганаволок — Канзанаволок — Загорье». Но, видно, человеку, в отличие от рек, озер и лесов, не положено иметь доступ к чему-либо тайному и существенному. От гибельного желания стать самим собой его не спасает даже собственная культура.
Фото: Сергей Мостовщиков / «Новая»
Местный озерный народ называли в свое время водлозерами — особыми затерянными людьми, которые спасались здесь диковинной, обособленной низшей мифологией, главными героями которой считались леший и водяной. Однако встреча мира водлозерских людей со своими высшими существами никогда не сулила простому человеку ничего хорошего. На неотвратимости несчастья вообще был построен весь местный колорит и фольклор, самый распространенный сюжет в котором передавал слушателю ужас пения волка. Волшебные водлозерские сказки как будто бы заранее были помечены печатью разрушения. Даже самая необычная из них рассказывала о ленивой жене, которая мало работала, много спала, и чтобы избавиться от нее, мужу пришлось ночью выстричь ей полголовы, отчего она забыла и потеряла себя, а потом ушла непонятно куда. Неизвестно, куда делись и сами водлозеры. Из их деревень толком уцелел только Куганаволок, ставший вместе с берегами и озером охраняемым от посторонних заповедником. Что сказать: страдает здесь, боится своего имени человек.
Другое дело — окунь. С помощью науки трудно, конечно, определить, отличается ли чем-либо особенным русский водлозерский окунь от окуня других озер и мест
типа Испании, Кипра, Марокко, Южной Африки, Китая, Австралии или Новой Зеландии. Во всяком случае, в советское время в книге Л.С. Берга «Рыбы СССР и сопредельных стран» были действительно предприняты попытки сравнить хотя бы темпы роста окуней в разных известных человечеству измерениях. Но, как это и бывает с ненужными знаниями, которыми всегда пытаются овладеть люди, дело свелось к банальным показателям веса, длины, степени горбатости спины, высоте первого спинного плавника и количеству лучей во втором спинном плавнике. Тем временем метафизическое (если не сказать духовное и нравственное) окружение русского окуня, вне всяких сомнений, и разнообразнее, и богаче.
Обычный окунь живет на свете не больше 23 человеческих лет. За это время люди, у которых во всей вселенной, по сути, нет таких смертельных врагов, как щука, судак, сом, налим, семга или угорь, успевают совершить уже главную ошибку, которая стоит им всей их долгой, мучительной и необъяснимой жизни. Они стараются узнать об этой жизни как можно больше, запомнить каждый ее миг или факт, чтобы посвятить потом этому целую книгу, стихи, кражу, предательство, поцелуй или войну. Однако именно в России, и именно в самой ее глуши рано или поздно становится ясно, что все это богатство человеческого мироздания годится только для рыбалки. Для ловли окуня — рыбы, по сути, вульгарной и сорной, но вполне себе смелой и жадной до приключений и борьбы. К тому же если действительно сравнивать русского окуня и русского человека, то окунь по крайней мере успевает раз в год отложить в глубине тайного озера бытия от 12 до 300 тысяч икринок своих собственных мыслей. И многие из них уже через каких-то 110 часов подают признаки настоящей хищной жизни, чего не скажешь об икре мыслей великого множества русских людей.
Фото: Сергей Мостовщиков / «Новая»
Но хорошо, что все лишнее принимает в себя жидкая вечность — тайная водлозерская вода темно-желтого цвета. Навсегда она забирает себе все, что когда-либо сказано возле нее рыбаками собственной судьбы. Качается, рябит мелкая пресная волна. Витя, да что с это тобой? — шепчет она вдруг. Все эти религиозные войны, Варфоломеевская ночь, мушкетеры, Карл IX… А мы, русские, якобы в это время не могли еще и козюлю из носа достать… Да сам ты, Витя, себя послушай… Вот ты спроси у новгородца в XVI веке, русский ли он. Вот он что тебе ответил бы на это?… Ну, может быть, матом… А вот, кстати, мат… Что это? Основа языка или что-то привнесенное в него? Грубость или ключ к пониманию русского мира? Сможет ли русский ребенок понять русский мат, если, допустим, вырос и никогда не слышал его? А где же мог вырасти такой ребенок? Ну, может быть, в простоте… Ну как в простоте? У меня вот всегда все очень простое. Картошечка. Селедка. Лучок. Но я все же ругаюсь матом… Так это все от ума… Но есть ведь разные виды ума… Например? Мне, кстати, рассказали недавно об этом смешной анекдот, но я его забыл, хотя смеялся… Но все же… Ну вот есть ум простой, практический, для собственной нужды… А есть, допустим, ум писательский, как бы чужой, чтобы с ним прожить чужую жизнь, много чужих жизней… И это мучительно, Витя, нет занятия страшнее… А как же Пушкин? А что Пушкин? Ну Пушкин писал простым языком, понятным народу… Витя! Да если бы Пушкин писал простым языком, он был бы просто Моргенштерн своего времени… А при чем тут Моргенштерн? Мы о литературе… А при чем тут литература? Литература — это всего лишь переход в другое агрегатное состояние, как из воды в пар или изо льда в воду. Просто на этот переход надо в десять раз больше энергии… Так что литература по сути — это дрова. Она греет. Или просто дымит… Витя, о чем это ты? Литература — это Бог. Но Бог — самое сложное знание. И о чем же это знание? О главном. О том, что нам с тобой недоступно… Погоди, у меня, кажется, клюет! Что там?
Кто знает, что клюет. Может быть, и Бог. Всякое может случиться в глуши России.
Хотя будучи рыбой, судить об этом несколько проще, чем будучи человеком. Рыба — она и в самом деле ближе к Богу, особенно зимой,
когда небо Водлозера превращается в лед и ветер вырезает на нем узоры судьбы, запуская свои белые шипящие снежные змеи сомнений. Однажды в этом сумрачном небе обязательно появляется надежда — идеально круглое отверстие, сквозь которое до самого дна бьет яркий, ясный свет. Становятся слышны голоса вечности, которые говорят на непонятном живому существу языке.
Фото: Сергей Мостовщиков / «Новая»
— Ну слушай, ну кто же ловит на плетенку с балансиром?
— Уж ты мне не рассказывай. Я столько на плетенку поймал с балансиром, что даже и слушать тебя не буду. Даже и на веревку, бывает, ставят, а ты говоришь «плетенка».
— На веревку, может, и ставят, но только до мотовила. А там потом опять уже леска…
Свет в небе становится все ярче. Он внезапно и резко поднимает тебя наверх. А потом наступает спасительный холод. Ты застываешь на льду тайного Водлозерского неба красивой, покрытой инеем рыбой. «Окунь! Это окунь!» — кричит тогда бог.
В сущности, это единственное, что следует знать о жизни, по крайней мере в самой ее глуши, тем более если ты действительно окунь. Все остальное — всего лишь храп в рыбацкой избе. Храп безбожный, как звук моторной лодки. Храп, который охраняет вход в вечность, который нарушает тишину.
Примечание. Автор и окуни благодарят писателей Виктора Ремизова и Виктора Кузерина за возможность посещения тайных мест и погружения в магию зимней русской рыбалки.
