Памятник д'Артаньяну менее знаменит, чем стела у входа в административный комплекс провинции Лимбург. 7 февраля 1992 года здесь подписан Маастрихтский договор. Именно тогда появилось название «Европейский союз», хотя создание того, что мы сейчас называем ЕС, — это 70-летний процесс.

Начался процесс 9 мая 1950 года с предложения главы МИД Франции Робера Шумана создать франко-германское объединение угля и стали, то есть поставить под совместный контроль важнейшие на тот момент ресурсы, из-за которых соперничали государства. Шуман обращался не к прошлому, где остались война с победителями и побежденными, а к будущему. С тех пор 9 мая отмечается День Европы.

18 апреля 1951 года Западная Германия, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Франция и Италия подписали в Париже Договор о создании Европейского объединения угля и стали (ЕОУС). Через шесть лет они же заключили Римский договор. Он учредил Европейское экономическое сообщество (ЕЭС), общий рынок с устранением таможенных барьеров. Создавались наднациональные институты: Совет министров ЕЭС, Европейская комиссия, парламентская ассамблея.

В роли объединителей выступали и завоеватели — и Наполеон, и Гитлер. Новая попытка была основана не на присоединении или вовлечении. Кандидаты сами стучатся в двери европейского общежития и должны выдержать вступительный экзамен по правилам, заданным основателями.

Когда подростки моего поколения начали читать газеты, на международных полосах в одном ряду с «американским империализмом» ругательным словом была «шестерка». Те самые шесть подписантов Римского договора. О ней с гневом писали чуть ли не в «Пионерской правде». Но оказалось, что дела у общего рынка шли не так уж и плохо.

Он попал в тренд, который потом назовут глобализацией — с распадом колониальных империй, стиранием государственных границ, размыванием национальных суверенитетов. Даже британцы, которые отчаянно держались за статус великой империи, теряя ее, не переставали надеяться на Британское содружество, а в Европе плели собственные сети свободной торговли, сдались и вступили в брюссельский клуб. Не с первой попытки, натолкнувшись на вето Франции. С ними в 1973 году пришли тесно связанные с Лондоном ирландцы и датчане. После долгой жизни при диктатурах, преодолев переходные периоды, подтянулись испанцы и португальцы, а также избавившиеся от «черных полковников» греки. К моменту подписания Маастрихтского договора ЕЭС подошло в составе 12 государств.

Маастрихтский договор был призван превратить сообщество из торговой площадки в политический, экономический и валютный, а в перспективе и оборонный союз. Элиты, окрыленные успехами интеграции, решили, что пора. Через два года после падения Берлинской стены такой договор стал моментом гордости для Европы. Пока Западной, но ее пример притягивал Центральную и Восточную.

В договоре впервые были записаны положения, которые определяют основы сегодняшнего ЕС, так называемые «три опоры»:

• экономический и валютный союз (ЭВС);
• общая внешняя политика и политика безопасности ЕС (ОВПБ);
• сотрудничество в области внутренних дел и правосудия.

В нем записаны знаменитые «маастрихтские критерии». В том числе — максимально допустимые темпы инфляции и размеры процентных ставок по долгосрочным кредитам, дефицит госбюджета не более 3% ВВП, государственный долг не более 60% ВВП, стабильность национальной валюты в установленном коридоре колебаний обменного курса.

Документ на 320 страницах, который предполагал вывести Европу за рамки межправительственного сотрудничества и общего рынка, превратить ее в союз с единой валютой, политическим лицом на международной арене и — в долгосрочной перспективе — с общей обороной, подписали 7 февраля 1992 года министры иностранных дел и министры экономики 12 стран. Но торжественному акту предшествовало согласование на уровне первых лиц. Переговоры глав государств и правительств проходили там же в декабре 1991 года, продолжались в общей сложности 31 час и закончились в ночь на 11 декабря. Как вспоминают некоторые участники этих переговоров, в их положительном исходе не было уверенности до последнего момента…

Если ехать из Брюсселя в Маастрихт не по скоростной магистрали, а по обычному шоссе, то сразу за невидимой чертой границы между Бельгией и Нидерландами на холмистой местности Южного Лимбурга трудно не заметить эффектное здание замка Неерканне. В нем — ресторан с винным баром. Хотя это недешевое место (ужин обходится в 100–200 евро на человека), оно очень популярно среди бельгийцев и голландцев, которые хотят побаловать себя гастрономическими впечатлениями. Особо любопытным гостям метрдотель с гордостью покажет старую гостевую книгу, переименованную в «Объявление о рождении евро».

Сюда 9 декабря 1991 года королева Нидерландов Беатрикс пригласила на официальный банкет глав государств и правительств. Кадры кинохроники запечатлели парад черных лимузинов перед входом в ресторан. Вот вылезает из машины огромная и грузная фигура канцлера Гельмута Коля. А вот президент Франсуа Миттеран со сдержанной улыбкой, скрывающей усталость и болезнь. Вот премьер Джон Мейджор учтиво склоняется к руке королевы. С итальянским чувством собственного достоинства подходит к хозяйке банкета сгорбившийся Джулио Андреотти. На фоне грандов уверенно чувствуют себя председатель саммита голландец Рууд Любберс, бельгиец Жан-Люк Деан и люксембуржец Жак Сантер. Их маленькие страны — пионеры европейской интеграции, Бенилюкс — прообраз нового объединения государств, и пришел их час на европейском уровне. С осторожной надеждой на лучшее будущее вписываются в компанию «старых демократий» испанец Фелипе Гонсалес и грек Константинос Мицотакис, отец нынешнего премьера Кириакоса Мицотакиса.

Все они приехали из Маастрихта на ужин после первого раунда трудных переговоров, показавшего, что разногласия настолько велики, что могут оказаться неразрешимыми. Опасность войны в Западной Европе, которая заботила в 1950-м основателей объединения угля и стали, давно ушла из европейской повестки дня, но на пути к созданию союза встали другие проблемы.

Петер Харкема, который более 30 лет был управляющим замка-ресторана Château Neercanne, в своих воспоминаниях пишет: «Они прибыли из провинциальной администрации в Маастрихте, наверное, после трудной встречи. Но тут оказалось, что хорошая еда может изменить человека. Через 50 минут атмосфера была веселой и приятной. Я все еще, как наяву, вижу их перед собой: Коль и Мейджор хохочут. Дальше разговоры шли легче».

В гостевой книге все расписались в «пещере» — винном погребе с неровными серыми сводами. Это уникальный документ. Черновик договора лидеры парафировали, а под официальным текстом стоят подписи министров.

Несмотря на оптимизм ресторатора Харкемы, на следующий день переговоры продолжались драматично. По словам дипломатов, были словесные поединки и даже «площадные перепалки».

Председатель саммита Любберс сказал журналистам на пресс-конференции, что главными составляющими элементами суверенного Европейского союза инициаторы договора видели единую валюту и общую оборону. Как же иначе?

Но для включения этого в договор пришлось заплатить цену Великобритании, которая сопротивлялась всему, что ослабляло ее национальные прерогативы. Мейджор первым делом потребовал убрать из текста слово «федеральный». Он сразу заявил, что Соединенное Королевство не откажется от своего фунта стерлингов и не будет участвовать в валютном союзе. Правда, в конце встречи оговорился: «Мы сохраняем возможность присоединиться к процессу позже».

Неожиданный прогресс, как расценили тогда комментаторы, обозначился по вопросу общей обороны. Впервые в европейском договоре упомянута «общая оборонная перспектива». Компромиссная формула, которую Мейджор назвал «восхитительной», а Миттеран — «удовлетворительной», понравилась всем. Елисейский дворец, чтобы совсем снять напряжение, оговорился, что, мол, «все это не на завтра», но позволяет «приспособиться к великим переменам в мире», когда европейцы в конце концов возьмут больше ответственности за безопасность Старого континента.

Ведь шел декабрь 1991 года. Но и спустя 30 лет такое время еще не пришло, и выполнение статьи о совместной европейской обороне продвинулось меньше всего.

Еще хуже обстояло дело с примирением европейской социальной модели с англосаксонской либеральной. Мейджор, хранитель наследия своей предшественницы Маргарет Тэтчер, отказался подписывать и без того выхолощенный социальный раздел (вопрос: что сделает Европейский суд, если британские граждане обратятся к нему, чтобы воспользоваться благами социальной Европы?). От провала саммит спас председательствующий Любберс. Он оформил этот раздел приложением к договору с пометкой «кроме Соединенного Королевства».

Сложности возникли и после официального подписания договора, в процессе его ратификации, который растянулся более чем на полтора года. Проект Европейского союза был элитарным и не мог рассчитывать на популярность среди народных масс. В странах, где договор ратифицировали парламенты, не было существенных проблем, кроме Британии, где в палате общин сцепились лейбористы и консерваторы.

Миттеран во время Маастрихтского саммита еще колебался, выносить ли договор на референдум во Франции. Склонялся к тому, чтобы ограничиться голосованием в Национальной ассамблее. По его словам, провал на референдуме станет «национальной драмой». В конце концов референдум состоялся в сентябре 1992 года. Французы поддержали договор, пусть и незначительным большинством — за него проголосовало лишь 50,8%.

Если в Ирландии референдум прошел с более вольготным счетом 69% «за», то в Дании на 2 июня 1992 года избиратели отклонили договор. 50,7% — против. Только такое же, как у Великобритании, освобождение от обязанности вводить общую валюту позволило проголосовать повторно. 18 мая 1993 года датчане большинством в 56,7% голосов одобрили договор, сохранив свою крону. Через шесть лет в Амстердаме они так же выхлопочут себе особые условия в Шенгенской зоне.

Еще вокруг подписания и ратификации Маастрихтского договора начались актуальные до сих пор дискуссии о Европе «двух скоростей» или даже Европе à la carte («по меню». — Ред.). В некотором смысле в них было заложено начало пути к Brexit.

Это проблема многонациональных объединений, где разные политические традиции, уровень и образ жизни, национальные интересы. Даже от стран, казалось бы, преданных делу европейской интеграции, можно ждать сюрпризов. Бывший глава Еврокомиссии люксембуржец Жан-Клод Юнкер, покидая Брюссель, рассказывал нам, что в 1993 году, в разгар ратификации Маастрихта, министры финансов Германии и Нидерландов вдруг захотели вывести свои страны из валютного союза, потому что их экономические основы намного крепче, чем у Франции и других подписантов. Согласились остаться после того, как механизм обменного курса был измен.

Договор определил процедуру введения единой валюты, но не ее название. Слово «евро» появилось четыре года спустя при весьма забавных обстоятельствах. В договоре будущая валюта условно называлась ECU, как существовавшая с конца 70-х годов «европейская денежная единица» (European Currency Unit), которая использовалась как расчетная единица для европейских институтов и центральных банков стран — членов ЕЭС, а также как инвестиционная и долговая валюта на финансовых рынках. После Маастрихта название ECU прочно прилипло к ожидаемой единой валюте, потому что английская аббревиатура созвучна названию старинной французской монеты, знакомому с детства по беллетристике. И однажды мы, журналисты, немало удивились, услышав на брифинге слово «евро».

Название, как нам потом объяснили, было изменено на высшем уровне по ряду причин как технического, так и «психополитического» характера. Прежде всего — полное сходство с названием французских денег, пусть и старинных. Непропорционально лестно для Франции. Немецкое произношение ein ECU, по мнению немцев, было близко к eine Kuh («одна корова»), а также к известному бренду пива (eKu). К тому же не все страны — члены Европейской валютной системы, которая продолжала использовать ECU до 1999 года, присоединились к будущей еврозоне, и могла произойти путаница. Пока спорили о названии, был даже объявлен европейский конкурс на эскизы монет ECU. Но жюри не успело выбрать лучший рисунок, потому что название «евро» было утверждено раньше, несмотря на протест греков, для которых оно слишком похоже на слово ούρα — «моча».

Помню карикатуру, которая появилась под новый, 1996 год после Мадридского саммита ЕС. На ней лидеры стран союза озадаченно пытаются произнести на свой лад название новой валюты. Гельмут Коль: «Ойро»? Жак Ширак: «Ёро» (или, с надеждой, heureux — «счастливый»)? Джон Мейджор: «Юроу»? Фелипе Гонсалес: «Эуро»…

Еще 20 лет назад я возил в машине картонную коробку из-под обуви с перегородками внутри. В ячейках — монеты и мелкие бумажные деньги разных стран. На парковку, стаканчик кофе в автомате, туалет… Бельгия заканчивается в 60 километрах от столицы, а случалось в день проехать по трем-четырем странам. Потом нужда в коробке отпала.

Первые страны еврозоны, выполнив маастрихтские требования, зафиксировали обменные курсы своих валют относительно друг друга, с 1999 года евро вошел в безналичный оборот, в 2002 году пришли наличные евро, которые не дольше двух месяцев ходили наряду с местными деньгами, после чего государства распрощались со своими франками, марками, гульденами, шиллингами, лирами, драхмами, песетами и прочими эскудо. Потом еврозона прирастала, и на сегодня деньги евро заменили национальные валюты 19 (из 27) стран ЕС.

Маастрихтский договор установил гражданство Евросоюза. Любой гражданин государства — члена ЕС одновременно и гражданин союза, имеет право свободно передвигаться по его территории и постоянно проживать и работать в любом из государств-членов. Он также имеет право участвовать в выборах в местные органы власти и в Европарламент. Для совместной борьбы с трансграничной преступностью создан Европол. Эти положения потом дополнила Шенгенская конвенция, вступившая в силу в 1995 году. Сначала она существовала отдельно от ЕС, но все больше членов союза вступали в пространство открытых границ, и в 1999 году его нормативно-правовая база была инкорпорирована в союзное законодательство.

В начале 90-х квартал европейских учреждений в Брюсселе выглядел скромно. Пресс-центры и рабочие помещения размерами и крайней простотой не вязались со статусом одного из крупнейших экономических полюсов мира. С тех пор вокруг площади Шумана вырос город современных офисов, населенный десятками тысяч чиновников, корпоративных лоббистов и их обслуги. По степени правовой и экономической интеграции, наднациональной политической власти ЕС значительно превосходит другие международные организации.

В 2002 году ЕС начал два грандиозных проекта: беспрецедентное расширение союза на Центральную и Восточную Европу и выработку конституции, похожей на основной закон федеративного государства.

Брюссель рекомендовал принять в 2004 году в члены союза одновременно 10 государств-кандидатов: Эстонию, Латвию, Литву, Польшу, Чехию, Словакию, Венгрию, Словению, Кипр, Мальту. Их население составляло около 75 млн, а совокупный ВВП по паритету покупательной способности — примерно 840 млрд долларов США, примерно равный ВВП Испании, далеко не самой богатой страны ЕС. В проекте конституции были учреждение постов президента ЕС, европейского министра иностранных дел, прокурора и прочих атрибутов субъектности, провозглашение хартии основных прав.

Некоторые оценивают этот момент как начало конца успеха ЕС. Пока главным предметом интеграции была экономика, члены ЕС сохраняли бо́льшую часть политического суверенитета. С переходом к политическому союзу Брюссель стал активно перенимать их государственные функции.

Большое расширение состоялось и потом дополнялось. А подписанная в 2004 году конституция застряла на этапе ратификации. Она была отвергнута избирателями во Франции и Нидерландах на референдумах в 2005 году. Правда, быстро подготовленный под руководством Германии и принятый в конце 2007 года Лиссабонский договор сохранил основные практические элементы конституции в менее категоричной форме. У ЕС теперь есть постоянный председатель Евросовета вместо меняющихся каждые полгода в порядке ротации, есть верховный представитель по внешней политике и безопасности. Но внешнюю политику определяют по-прежнему правительства стран ЕС, а верховный представитель ее координирует, выражая наименьший общий знаменатель.

С европейской обороной, одним из главных пунктов Маастрихта, и того скромнее. Несмотря на усилия Франции, европейская армия не возникла, а собираемых под командованием ЕС боевых частей хватает только на миротворческие операции ООН в Африке да на борьбу с пиратами и торговцами людьми у Африканского Рога и в Средиземном море. Большинство членов ЕС проявляет слабый интерес к европейской обороне, уповая на военную мощь США и НАТО «в случае чего». С приемом новых членов ЕС из бывшего «советского блока» эти настроения только усилились.

Brexit подтвердил разницу ценностных моделей Лондона и континента, проявившуюся 30 лет назад в Маастрихте, был болезненным как для ЕС, так для Британии, но не разрушил их и связь между ними. Ценностные различия проявились острее между «старой» и «новой» Европой. Но последняя не собирается покидать ЕС, хотя у Польши и Венгрии есть правовые проблемы с ним.

Экономический и валютный союз выдержал долговой кризис, начавшийся в 2009 года с Греции и поставивший на грань дефолта Португалию, Ирландию, Испанию и Кипр, помог удержать Грецию в зоне евро, несмотря на вину Афин в статистической подтасовке «маастрихтских критериев». Евро стал одной из главных мировых валют и остается таковой.

Сотрудничество в области внутренних дел и юстиции не смогло обеспечить ЕС должного управления миграционным кризисом 2015 года. ЕС не смог распределить прибывающих в Грецию и Италию беженцев по другим странам союза, особенно в Центральной и Восточной Европе, где отношение к мигрантам на грани враждебного.

Свободное передвижение людей и единое гражданство ЕС проявились больше с хорошей стороны, чем с плохой. Критики говорят о том, что восточноевропейские члены ЕС опустели из-за трудовой миграции на Запад. Плохо, если страна пустеет, но страна — это прежде всего не территория, а люди, и они должны проявить себя там, где нужнее их руки и мозги. В Бельгии давно забыли про негодяя «польского сантехника», который отбирает работу у местных. Одни поляки закрепились и стали местными, большинство вернулось на родину, где стало лучше. Теперь здесь их место заняли румыны. Жизнь продолжается.

Его институты организовали закупку вакцин у маститых производителей, мобилизовали миллиарды евро в фонды поддержки рабочих мест и бизнеса, послекризисного восстановления. Это вряд ли было бы возможно, не соберись европейские лидеры 30 лет назад в винном погребе Неерканне.

Когда закрылись шенгенские границы и европейцы лишились возможности свободно перемещаться по континенту, одна из европейских комиссаров, отвечая на мой вопрос, сказала: «Мы же закрыли их от ковида, а не потому, что хотели закрыть для людей. Откроем».