Декабрь 2014 года, Россия — Украина
Наталья Сергеевна выпрямилась, отложила книгу и стала искать глазами Сережу, пытаясь разглядеть родную голову среди сотен, если не тысяч людских голов в воде и на пляже.
Большинство вокруг были дети. Они смеялись, кричали, визжали, бросали мяч, носились друг за другом, брызгались, ныряли с головой в набегающие барашки мутных морских волн, строили замки на песке, играли в бадминтон, лежали, греясь в жарких лучах белого солнца, неподвижно висящего над морем.
Наталья Сергеевна не могла найти его в толпе, как ни старалась. Начала волноваться и решила было идти к морю искать, когда мокрый дрожащий человечек прижался к ней сзади, обхватил руками ее голову, и ледяные ладошки острыми песчинками обожгли счастьем ее лицо.
Счастье вернулось к Наталье Сергеевне на миг — и выпорхнуло, как невидимая птица, в закрытое окно купе, за которым плыли деревья, деревья, танки, танки, пушки, пушки, деревья, деревья, зеленые брезентовые грузовики и снова танки, танки, танки.
Поезд Москва — Харьков надсадно гудел, приближаясь к российско-украинской границе.
Толстая книга, которую Наталья Сергеевна пыталась читать, лежала открытой на одной странице. Она различала только буквы, буквы, буквы, буквы и капли собственных бесконечных слез, застилавших глаза.
Есть выражение: выплакать все глаза. Ей это не удавалось. А ведь она плакала уже несколько дней.
С тех пор как открыла в фейсбуке страницу украинского офицера-танкиста и нашла там фото военного билета Сережи и… то, другое фото.
Она гнала от себя эту картинку, но та словно приклеилась к лицу, мешая дышать. И даже когда она отрывала ее от лица и, скомканную, отбрасывала в сторону, картинка разворачивалась, взлетала и в смертельном пике атаковала вновь и вновь.
— Вам же сказали русским языком, что ваш сын уволен в запас по истечении срока службы и покинул расположение части, — повторил сухой, как вяленая корюшка, капитан с высокими залысинами по бокам стриженой, с бесцветными волосами головы, с такими же бесцветными глазами и узким ртом, который по цвету не отличался от остального бледного, неживого, как маска, лица. — Вот приказ о его увольнении, а вот его подпись. Вам сделать копию?
— Но Сережа звонил мне недавно, — попробовала возразить Наталья Сергеевна, словно в надежде, что капитан Рыбий Глаз потеряет терпение, откроет коричневую дверь за своей спиной, и оттуда выйдет, нет, выбежит ее мальчик. Ее единственный сын, ее Сереженька, красивый, стройный, в отутюженной новой форме, со своим обычным прыщиком на подбородке, и обнимет ее, и они больше никогда не расстанутся. — Он сказал, что находится на учениях в Ростовской области. Он ничего не говорил ни про какое увольнение в запас. Говорил, что еще на год остается по контракту. Мы еще чуть не поссорились. Я говорю: зачем? Он говорит: обстановка такая. Какая обстановка? Что у нас, война, что ли?
— Повторяю: я говорю вам только то, что мне известно из имеющихся в нашем распоряжении документов. — Капитан отвернулся и стал делать вид, что перебирает какие-то выцветшие картонные папки. Сотни этих папок размещались в бесконечных ящиках, заполнявших полстены справа от него, рядом с маленьким выключенным допотопным, покрытым пылью, компьютером. — Может, он и хотел остаться по контракту, да передумал. Я не знал его лично, но мне известно, что он не докладывал, куда намерен направиться по окончании воинской службы. Все причитающееся ему денежное довольствие за последний месяц он получил. Вот его расписка.
Донецк, 2014 год. Фото: Сергей Лойко
— Но вот, пожалуйста, посмотрите на это! — Наталья Сергеевна достала из недорогой замшевой сумочки (первый подарок Сережи ей — на сорокапятилетие) сложенный лист бумаги, развернула дрожащими пальцами. Это были распечатки ее входящих и исходящих телефонных звонков за прошедшие два месяца. — Последние семь звонков Сережи, до того как его номер перестал отвечать. Вот, отмечены как «Укртелеком».
Капитан отвел рукой протянутую бумажку. Сухо, но доверительно произнес:
— Ростовская область граничит с Украиной. В некоторых местах на территории России действует украинская мобильная связь, а на Украине, наоборот, — российская. В этом нет ничего удивительного. Меня даже жена спрашивает. Говорит, почему ты мне с Украины звонишь. Тут у всех такая путаница. Хорошо, что в деньгах разницы нет, как говорят.
Он заглянул ей в глаза и спросил, изображая, как только мог, деликатность:
— Может, он к девушке поехал или к друзьям? Молодежь, знаете, какая… Веселятся себе. Забудут все. И мать родную.
Наталья Сергеевна сложила листок, опустила голову и пошла к двери. В дверях обернулась и спросила:
— Я могу встретиться с его прямым начальником или с командиром части?
— Конечно, можете. — «Вяленая корюшка» выдавила из себя подобие улыбки. — Они сейчас все на учениях. Вы сколько будете в городе?
— Сегодня уезжаю.
— Хорошо, я вам позвоню, когда они вернутся.
Наталья Сергеевна, подтянутая, стройная женщина, даже без косметики выглядела очень хорошо. Она работала рентгенологом в областной больнице в Воронеже. Была хорошим врачом, делала свою работу честно, но от денег за снимки не отказывалась и каждые пятьсот, а то и тысячу рублей в день, сверх ее шестнадцати тысяч в месяц, откладывала на специальный счет — Сереже на свадьбу.
Донецк, 2014 год. Фото: Сергей Лойко
Подруги и коллеги шутили, что она выглядит так потому, что работает с радиацией. Но она знала, что выглядела, как выглядела, потому что была счастлива. Полностью растворилась в Сереже. Он был ее единственным другом. Она не навязывала себя ему, не опекала назойливо и ежесекундно, но всегда думала только о нем и жила только им. И вот он исчез. «Уволился в запас…»
Она никогда не забудет, как в десятом классе Сережа прибежал домой счастливый, сияющий.
— Мама, мамочка, поздравь меня, — еще в дверях закричал он. — Я единственный из класса прошел медкомиссию! Годен к строевой!
— Дурачок ты мой маленький, — обняла его мать и повела на кухню.
Они ели вареники с вишнями и запивали черным чаем с лимоном…
Сережа перестал звонить в середине декабря. Она неделю толком не спала. Звонила в его десантную часть в Пскове. Не могла дозвониться. Поехала. Выяснилось, что часть вместе со штабом передислоцирована в Ростов.
В конце декабря в Ростове и состоялся этот ужасный разговор с капитаном в отделе кадров Южного округа, куда была прикомандирована Сережина часть.
Утром она уезжала на поезде назад, в Воронеж.
К кому она могла обратиться? Где искать сына?
Пошла в полицию по месту жительства. Приняли заявление, сказали, что свяжутся. Глухо.
Жизнь ее оборвалась, превратилась в прошлое, которое она листала и листала, как книгу, перед глазами. Книгу, которую она знала наизусть, но листала. В этой книге Сережа был живой, здоровый и радостный, каким он всегда и был.
Поступал в МГУ на журналистику, не прошел.
Забрали в армию. В армии ему все нравилось. Обожал прыгать с парашютом, даже утренняя пробежка пришлась по вкусу.
Писал: «Мы бежим по пустой улице. Шесть часов утра. Все жители еще спят. Холодно. Но не нам. У нас у всех голый торс, нам тепло, потому что мы все вместе, целая колонна, шаг в шаг. Под ногами трещат фарфоровые блюдечки лужиц…»
«Фарфоровые блюдечки лужиц…» Мальчик мой… Мальчик мой…
Уронила письмо на пол. Разрыдалась вновь.
Отец Сережи ничего не знал об исчезновении сына. Они расстались до того, как Сережа родился. У него другая семья, двое детей. Сережа с ним изредка общался. Она — нет, хотя он и помогал время от времени.
«Ну позвоню я ему? — думала она. — Ну что он может? Провинциальный хирург…»
Почти месяц прошел. Она звонила в штаб округа. Часть все еще была на учениях. Полиция молчала.
Она перестала звонить.
На работе продлили отпуск еще на две недели.
И вот звонок из Киева.
— Вас беспокоит Дарья Чуткова из Киева. Корреспондент ГГ, «Главной газеты».
— Наверное, вы ошиблись.
— Вы Наталья Сергеевна?
— Да. А в чем дело? — Сердце отбойным молотком застучало сразу в обоих висках. На лбу выступил холодный пот. Сразу. В один миг. Закапал ручейком.
— Примите мои соболезнования, — сказала журналистка. — Не могли бы мы с вами немножко побеседовать?
Донецк, 2014 год. Фото: Сергей Лойко
Наталья Сергеевна выронила трубку, упала на пол, словно распалась на атомы. Потеряла сознание. Придя в себя, выпила воды и сразу же перезвонила по киевскому номеру.
— Ради бога, простите, — запричитала журналистка. — Я думала, вы знаете…
Они говорили долго, несколько раз разговор прерывался. Каждый раз Наталье Сергеевне нужно было какое-то время, чтобы прийти в себя.
В конце концов, после двух дней прерывающихся по ее вине разговоров, выяснилось, что некий украинский офицер опубликовал на своей странице в фейсбуке пост о том, что в бою в Песках рядом с Донецким аэропортом он нашел на поле боя раненого российского десантника, который умер у него на руках. На умершем офицер нашел военный билет на имя Сережи. И самое главное, самое страшное: он сфотографировал тело ее убитого сына и опубликовал фото на своей странице.
Пост был озаглавлен «Письмо русской матери» и заканчивался пафосным стихотворением Михаила Светлова «Итальянец»:
Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца, —
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый…
Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?..
Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!
Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!..
Я не дам свою родину вывезти
За простор чужеземных морей!
Я стреляю — и нет справедливости,
Справедливее пули моей!
Никогда ты здесь не жил и не был!..
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах…
«А я увидел серое русское небо, застекленное в его мертвых глазах», — написал хозяин страницы капитан Андрей Калюжный.
На следующий день Чуткова опубликовала в ГГ то, что она назвала интервью, под заголовком «Мать негероя».
День спустя поседевшей и постаревшей Наталье Сергеевне уже звонили с десяток российских и иностранных журналистов. Она отказала всем и отключила телефон.
Дальше было так.
Чуткова узнала номер телефона Калюжного, договорилась о его встрече с Натальей Сергеевной в Харькове, откуда тот согласился довезти ее на место «временного захоронения предположительно» ее сына на окраине Песок.
При встрече в Харькове они не пожали рук.
В машине ехали водитель, Чуткова, Калюжный и она.
Как сквозь дрему, она слушала рассказ офицера, пока уазик трясся по ухабам.
— Три танка утюжили наши окопы, но те вызывали огонь на себя, — рассказывал Калюжный. — Их здорово накрыло «Градом». Когда я подъехал на своей шестьдесят четверке, все было кончено. Все наши были убиты, кроме одного бойца. Его засыпало землей, мы откопали. Три русских танка и два БТРа были подбиты и сгорели. Рядом лежали тела российских солдат, посеченные осколками. Я подошел к первому из них, перевернул. Он еще дышал. Я дал ему воды. Он еще говорил. Только тихо так и непонятно. Потом умер у меня на руках. Хотели проверить других, но тут нас накрыл минометный обстрел. Мы втащили раненого товарища в машину и вынуждены были уехать.
Донецк, 2014 год. Фото: Сергей Лойко
Чуткова с горящими от возбуждения глазами записывала каждое слово. Вот история, так история!
Два дня спустя после того боя Калюжный снова оказался в Песках, спросил на передовой, что произошло с убитыми русскими, где тела. Ему ответили, что из-за массированного многочасового обстрела тела оказались погребенными под слоем мерзлой земли, выбитой взрывами.
— Они там и сейчас лежат, — закончил рассказ Калюжный. Он может указать место.
Наталья Сергеевна потеряла сознание, но быстро пришла в себя.
— Просто заснула от усталости, — сказала она.
В Красноармейске пересели в БТР. Ехали до Водяного полчаса под обстрелом. По пути по броне что-то стучало. Чуткова закрыла голову руками. Наталья Сергеевна сидела, не шелохнувшись.
Пока ехали, стемнело.
Вместо мира была война, вместо дня — ночь. Наталья Сергеевна провела ее без сна на первом этаже какого-то частного дома. Даже не притронулась к предложенному чаю с печеньем. Не выпускала из рук Сережин военный билет. Гладила его маленькую фотографию, словно пыталась высечь искорку жизни.
Рядом на полу храпели два солдатика на карематах и Чуткова между ними — не раздеваясь, в теплой куртке, шерстяной шапочке и джинсах, напившись чаю, водки и коньяку.
Утром, как рассвело, пришел Калюжный, бодрый, выбритый. Сказал, что в Песках очень опасно, но согласился отвезти туда Наталью Сергеевну.
В БТРе больше не было мест, и похмельную журналистку, несмотря на истерические протесты и топанье ногами, оставили в Водяном.
Если бы Наталья Сергеевна огляделась вокруг, когда вылезла из БТРа на подставленное колено Калюжного, увидела бы картину:
в Песках, на окраине Красного Камня, где до войны жили тысячи людей, не было ни одного целого дома. Все разрушено.
Уже в БТРе на нее надели небольшой бронежилет и каску, явно не по размеру. На развороченной минами и снарядами улице, состоящей преимущественно из мерзлой грязи, она почувствовала, что не в состоянии в этом панцире сделать ни шагу. Слишком тяжелым он ей показался.
«Терпи. Христос терпел и нам велел», — раздался тихий голос из глубин ее памяти. «Вот и у меня крест, — подумала она и перекрестилась впервые в жизни. — Буду нести его к Сереженьке». Пока Калюжный ходил по передовой, от блиндажа к блиндажу, выясняя, как добраться до этого места и можно ли вообще, не опасно ли, Наталья Сергеевна стояла, опершись спиной о холодную грязную сталь бронемашины.
Донецк, 2014 год. Фото: Сергей Лойко
Вдруг она почувствовала, как что-то мягкое и теплое трется о ее ногу.
Опустила взгляд и увидела белого, невообразимо грязного лабрадора. Собака сидела у ног Натальи Сергеевны и смотрела на нее преданными глазами.
— Это наша Алина, — сказал приземистый мужик в летах, в ватнике, без бронежилета, зато в каске. — Хозяева бросили. Кормится у нас, а день проводит на дороге, каждую машину встречает и провожает. Как она вас признала! Сразу ластится, проныра… Видно, хозяйка у нее была. Ждет и ждет. Мы даже имени ее не знаем. Наш прапорщик-завхоз назвал Алиной в честь жены, чтоб не так скучно было. Она уже отзывается. Правда, Алина?
Наталья Сергеевна присела на одно колено перед вертящей хвостом Алиной, протянула руку и начала машинально гладить ей загривок, пока не увидела, как преданные собачьи глаза наполняются слезами. Она достала из кармана куртки торжественно врученную ей пачку печенья, к которому не притронулась, опустилась на колени и стала открывать бумажную упаковку. Алина завертела хвостом и облизала ей лоб.
— Девочка моя, — сказала женщина. В голосе впервые за долгие недели появилась теплая нежность к кому-то еще, кроме сына. Наталья Сергеевна с удивлением почувствовала это. — Ты верь, они вернутся. Ты их обязательно дождешься. Война не навсегда. Умница моя, они обязательно приедут, родная…
Голос дрожал, и руки дрожали, из глаз катились слезы.
Алина ела печенье и запивала слезами с рук женщины. Ей хотелось, чтобы добрая печальная женщина забрала ее с собой. Она будет верной-верной. Будет приносить ей тапки, газеты. Даже мячик. Будет лапу подавать. Будет любить ее всю жизнь, до самого конца.
Добрая печальная женщина поцеловала собаку в лоб и уехала на скрежещущей металлической повозке.
Поле было так изрыто следами боев, разрывами мин и снарядов, что Калюжный, когда остановились, начал растерянно оглядываться.
— Где-то здесь, — сказал он, наконец, неуверенно. — Жалко, что подбитые танки увезли.
Наталья Сергеевна впервые посмотрела на него внимательно. Она всем сердцем завидовала Калюжному. Ее сын умирал у того на руках.
«Если бы я была рядом, я бы спасла его», — подумала она, опустившись на колени на мерзлую грязь. Почему мать не может с сыном поехать на войну? Остальные солдаты пойдут дальше в атаку — или куда-то там еще, по военным делам, — а она останется с ним, будет ухаживать, пока не приедет скорая помощь… или что там приезжает. Она бы спасла его. Она бы прижала его к себе. Она бы согрела его своим теплом.
Донецк, 2014 год. Фото: Сергей Лойко
Мать стояла на коленях посреди вмерзшей в грязь войны и звала своего единственного мальчика, свою кровинушку, раскачиваясь в такт беззвучной шуточной колыбельной, которую он любил слушать в детстве, под которую быстро засыпал и которую ей пела еще ее бабушка:
— На болоте, на мысе
Просит зайка у лисе.
Лиса зайке не дает.
Зайка лапкой достает.
Она помнила, как Сережа спрашивал, что лиса не дает зайке. Она целовала его в засыпающие глазки и говорила:
— Яблочко, морковку, клубничку…
Неподалеку раздалась пулеметная очередь. Непонятно, кто стрелял и по кому. Все-таки линия фронта.
Калюжный бросился на нее, закрыв своим большим телом. Стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась. Когда Калюжный, продолжая прижимать Наталью Сергеевну рукой к земле, приподнял голову и попытался определить, откуда стреляли, раздалась вторая очередь, и ему показалось, что было слышно, как над головой свистят пули.
Они оба вжались в стылую землю и так лежали, обнявшись, несколько долгих минут. Русская мать и украинский солдат. На поле, где другой украинский солдат убил русского солдата, ее сына, который сам пришел сюда убивать.
— Зачем? За что?..
На обратном пути в поезде Харьков — Москва Наталья Сергеевна пыталась читать ту же книгу, с той же страницы. Буквы снова не складывались в слова. Выходя, она забыла раскрытую книгу на столе
Когда измученная за сутки проводница вошла в купе, оставленное Натальей Сергеевной, чтобы забрать стакан в металлическом подстаканнике — гордость и фирменный знак РЖД, она увидела на столе открытую толстую книгу.
Донецк, 2014 год. Фото: Сергей Лойко
Уселась, подперла голову рукой, и начала читать:
«Людмила Николаевна подошла к могильному холмику и прочла на фанерной дощечке имя своего сына и его воинское звание. Она ясно ощутила, что волосы ее под платком стали шевелиться, чьи-то холодные пальцы перебирали их.
Рядом, вправо и влево, вплоть до ограды, широко стояли такие же серые холмики, без травы, без цветов, с одним только стрельнувшим из могильной земли прямым деревянным стебельком. На конце этого стебелька имелась фанерка с именем человека. Фанерок было много, и их однообразие и густота напоминали строй щедро взошедших на поле зерновых…
Вот она, наконец, нашла Толю. Много раз она старалась угадать, где он, что он делает и о чем думает, — дремлет ли ее маленький, прислонившись к стенке окопа, идет ли по дороге, прихлебывает чай, держа в одной руке кружку, в другой кусочек сахара, бежит ли по полю под обстрелом…
Ей хотелось быть рядом, она была нужна ему, — она бы долила чаю в кружку, сказала бы «съешь еще хлеба», она бы разула его и обмыла натертую ногу, обмотала бы ему шею шарфом… И каждый раз он исчезал, и она не могла найти его. И вот она нашла Толю, но она уже не нужна была ему.
Дальше видны были могилы с дореволюционными гранитными крестами. Могильные камни стояли, как толпа стариков, никому не нужных, для всех безразличных, — одни повалились набок, другие беспомощно прислонились к стволам деревьев.
Казалось, небо стало какое-то безвоздушное, словно откачали из него воздух, и над головой стояла наполненная сухой пылью пустота. А беззвучный могучий насос, откачавший из неба воздух, все работал, работал, и уже не стало для Людмилы не только неба, но и не стало веры и надежды, — в огромной безвоздушной пустоте остался лишь маленький, в серых смерзшихся комьях, холм земли».
Проводница смахнула слезу, закрыла книгу, прочитала название — «Жизнь и судьба». Взяла ее и вышла из купе, забыв о подстаканнике.
