И дело вовсе не в том, что Великобритания «испокон веков» якобы выступает «врагом Москвы» и по одной только этой причине сейчас превращается в верного союзника Киева. Причины сближения видятся мне намного более фундаментальными: ведь после окончания долгого, но неудачного романа с континентальной Европой, которую в 1960 годах англичане неоднократно домогались, однако от близкого общения с которой не получили в итоге особого удовлетворения, Соединенное Королевство находится, как сейчас принято выражаться в соцсетях, «в активном поиске» новых отношений. Очевидно, что в глобальном измерении Лондон стремится к более тесному взаимодействию с США и своими бывшими владениями (тут приходит на память наделавший много шума недавний альянс между Великобританией, Соединенными Штатами и Австралией — AUKUS), но и на европейских просторах, как мы видим, у страны есть значительные амбиции.

На мой взгляд (и я писал об этом подробно два года назад <см.: Inozemtsev, Vladislav. Sur le Brexit et une ’nouvelle AELE’ в: Politique étrangère , 2020, No 2, pp. 171–184>), политика новой вовлеченности Великобритании в европейские дела вполне объяснима и имеет значительные шансы на успех — но только если она будет основана на более системным подходе, соединяющем военно-политические соображения с серьезным экономическим фундаментом. Для понимания того, какими могут быть действия Британии в Европе и чем они могут грозить России, стоит обратиться к истории, предшествовавшей вступлению страны в ЕЭС в 1973 году, а именно — к функционированию альтернативной стратегии европейской интеграции в виде Европейской Ассоциации свободной торговли (ЕАСТ). Основанная в 1960-м, эта организация в разные годы имела в своих рядах десять стран: саму Британию, а также Норвегию, Австрию, Швецию, Швейцарию, Данию, Португалию, Финляндию, Исландию и Лихтенштейн. По мере вступления многих из этих государств в ЕЭС/ЕC значение блока уверенно снижалось, и к началу нового тысячелетия в нем остались лишь Швейцария, Норвегия, Исландия и Лихтенштейн, а Стокгольмский договор был заменен Вадуцской конвенцией 2001 года.

Между тем организация существует и по сей день, имеет соглашения с ЕС о свободной торговле и свободе передвижения граждан (образуя таким образом с ЕС единое Европейское экономическое пространство, EEA), а также тесно взаимодействует с Европейским Союзом во многих сферах. И, собственно, именно на «воскрешении» этого когда-то весьма эффективного, а ныне «спящего» международного института могла бы основываться действительно революционная стратегия поведения Великобритании в «восточном вопросе».

Важнейшими тут выглядят две проблемы.

С одной стороны, на восточном фланге Европы сложилась целая группа стран, которые, по аналогии с часто применяемом в отношении Украины уничижительным термином, можно назвать in-betweens (см., например: Charap, Samuel and Colton, Timothy. Everyone Loses: The Ukraine Crisis and the Ruinous Contest for Post-Soviet Eurasia, Milton Park, New York: Routledge, 2017, pp. 51–52). Помимо самой Украины, это Молдова и (с большей условностью) Белоруссия, но также не надо забывать, например, полвека «скучавшую в европейском предбаннике» Турцию, а также балканские страны, пока не нашедшие своего места в объединенной Европе. Союз, включающий в себя с десяток стран — от Исландии, Великобритании и Норвегии на северо-западе до Белоруссии, Молдовы и Украины на востоке, Турции на юго-востоке, Сербии и Боснии на Балканах и Швейцарии в центре континента, — стал бы не просто «внешним контуром» Европы, но серьезно повысил роль Великобритании в Старом Свете; Лондон оказался бы в этом случае чуть ли не равным партнером Брюсселя, к чему британские лидеры почти наверняка стремятся. Замечу, что помимо повышения роли Соединенного Королевства как европейской державы, подобный маневр разорвал бы кажущуюся сейчас нерушимой «связку» между ЕС и НАТО и придал европейцам дополнительную политическую субъектность.

Приостановление расширения Европейского Союза, в который так жаждут вступить, например, Украина и Молдова, в последние годы во многом связано с тем, что потенциальные новые страны «перетянут» на себя значительные потоки финансовой помощи в рамках единой сельскохозяйственной политики, программ регионального развития и иных «треков» европейской интеграции. Однако сегодня страны ЕАСТ (как те же Швейцария или Норвегия) не только ничего не требуют от ЕС, но и… платят значительные взносы в его бюджет и в отдельные общеевропейские программы развития за доступ к гигантскому европейскому рынку: для первой они достигают €490 млн, а второй — более $600 млн ежегодно (см.: Leaving the EU: Research Paper 13/24, July 1, 2013, London: House of Commons Library, 2013, pp. 22, 23).

Не принимая участия в выработке общеевропейских решений, эти страны тем не менее имплементируют в свое законодательство многие правовые нормы ЕС, а инвестиции европейцев в их экономики защищены европейскими законами. Если представить себе, что иностранные инвесторы в Украину смогут решать порой возникающие с украинскими властями проблемы не в житомирском суде, а в European Court of Justice, не приходится сомневаться, что поток капиталовложений в страну возрастет многократно. По сути, выйдя из ЕС de jure сама, Великобритания может привести в Союз de facto многие страны, которые сейчас смотрят на единую Европу как на пока недостижимую мечту.

Масштабное объединение европейских, но не входящих в ЕС государств от Исландии и Норвегии до Украины и Турции могло бы стать исключительно важным игроком в экономике (в том числе придав мощный импульс индустриальной модернизации Восточной Европы), энергетике и энергетическом транзите (Норвегия является вторым поставщиком газа в ЕС, а Турция могла бы в такой конфигурации стать важной «смычкой» с ближневосточными поставщиками), военно-политической сфере (объединяя страны НАТО и государства, которые пока имеют мало шансов на быстрое в него вступление), не говоря уже о глобальных финансах, роль Британии и Швейцарии в которых сложно переоценить. Если Европа хочет построить своего рода «восточный вал», то Великобритания и Турция вместе с Украиной могли бы стать наилучшими исполнителями этого проекта.

Напротив, ныне разрекламированный альянс между Великобританией, Польшей и Украиной имеет ограниченные шансы на успех как минимум по трем причинам. Во-первых, он слишком сориентирован против Москвы — а альянсы, порожденные ответом на внешние угрозы (тем более касающиеся не всех их членов, а отдельных участников), обычно менее устойчивы, чем объединения, сплоченные перспективными целями собственного развития. Во-вторых, потенциальный альянс пока выглядит чисто военным, а экономическая составляющая в нем практически отсутствует — если не принимать за нее организацию газового реверса или сотрудничество в сфере оборонных технологий. И, наконец, в-третьих, присутствие в новом альянсе Польши — при всем уважении к Варшаве — будет носить деструктивный характер, так как страна является членом Европейского Союза и продолжит подчиняться его правилам и нормам, что обязательно будет создавать проблемы для любого интеграционного проекта, выходящего за пределы чисто военного сотрудничества.

Разыгранная в последние недели Кремлем предельно странная внешнеполитическая истерика превратила Украину в точку пересечения интересов практически всех мировых и региональных держав, за исключением разве что Китая и Японии.

Именно поэтому самым перспективным мне представляется появление более широкого объединения, которое не ограничивалось бы только постсоветскими странами или «клубом врагов В. Путина», а ставило бы перед собой долгосрочные экономические и социально-политические задачи. Череда визитов в Киев руководителей государств, которые могли бы стать потенциальными членами такого объединения (сразу же после Джонсона Украину посетил Эрдоган), говорит о том, что новые инициативы в данном регионе не заставят себя долго ждать — но их успех будет зависеть от того, насколько участники смогут подняться над сиюминутными соображениями и выработать долгосрочную стратегию успеха.