Колбаса или жизнь

Мы приезжаем в Петропавловский район спустя неделю после расправы над лошадьми. К тому моменту по селам уже вовсю шли пересуды о мотивах убийства:

— У нас версии ходят, что для развлечения, — тихо рассказывает продавщица из магазина «Алтай». — Здесь всех трясли, кто охотники, оружие проверяли. Но у наших такого оружия и быть не может! Очень дорогое…

— Сестра моя, близняшки мы, обе по лошадям горевали, я даже плакала, такие они беззащитные, мне всегда их было жалко, — горько причитает бабушка в голубой вязаной шапке. — Это, наверное, кто-то из добрых побуждений сделал, чтобы кони не мучились. Снег копытить, травку выискивать, знаете, это тоже издевательство.

Но шире всего разошлась другая версия — застрелили из мести. Об этом безапелляционно заявил местный депутат, председатель комитета Алтайского заксобрания по природопользованию Сергей Серов:

— Считаю произошедшее вопиющим случаем. Ситуации, которые происходили раньше, были связаны с хищением животных, совершены ради выгоды. В Петропавловском районе преступники явно действовали из мести. Из-за личностного конфликта пострадали ни в чем не повинные животные.

Эту версию сам Николай Дроков, хозяин табуна, в многочисленных интервью, как мог, отвергал:

— Ни с кем я не ругался, чтобы так мстить. Может, кому дорогу перешел. Ну пускай бы меня застрелили, при чем тут кони. Я их выращивал не для себя, а для сына, для дочери… Дочь ходит со слезами на глазах, сын еле сдерживается. Внук любит лошадей, очень переживает, не знаю, как ему в глаза смотреть.

Об интервью с фермером Дроковым мы договорились до нашего приезда и за день еще раз созвонились, чтобы подтвердить встречу. Николай долго не брал трубку, но со второго раза все же ответил и путано, весело, сбиваясь с мысли, заголосил, что будет «очень рад нас видеть».

Алексеевка находится в 130 км от Бийска, второго по величине городе Алтайского края. Трасса здесь местами ухабистая, но почти не петляет. На подъезде к селу мы встречаем одинокий табун из двух десятков темно-коричневых и сизых лошадей. Они столпились вдоль кромки дороги, пытаясь перейти на другую сторону. Туда, где начинаются горы, где на несколько десятков километров нет ни одной души.

Оказавшись в Алексеевке, мы звоним Николаю, чтобы уточнить адрес его дома, но тот внезапно говорит, что у него с нами встретиться не получится: болен, температура, «даже говорить не может». А вместо себя отправляет к нам своего сына, «такого же владельца лошадей».

Роману Дрокову, подъехавшему к нам спустя десять минут, с виду лет тридцать пять. Высокий, черная шапка с помпоном едва прикрывает уши, лицо обветрилось и покраснело от холода. Щурит правый глаз от слепящего снега. Обильно, неизящно матерится.

— Да что тут рассказывать, — недоверчиво начинает Роман. — Ну, словами не объяснить, ****, какие-то негодяи, ****, расстреляли лошадей. Могли бы хоть сказать что, если они мешали кому-то…

Кажется, что Дроков не рад вниманию журналистов и с удовольствием бы от нас отвязался. Но мы уговариваем его рассказать о случившемся подробнее и лучше бы в другом месте — все это время мы стоим на дороге.

Замявшись, он соглашается проводить нас на ферму, «но ненадолго — работы много».

Ферма Дроковых расположена на окраине Алексеевки возле реки Соловьихи. Снег возле потемневших сараев исполосован следами от трактора, серо-коричневый пес мечется на привязи, рядом с покосившейся будкой валяется чья-то обглоданная туша, лошади в загоне вяло смакуют сено. Слышится блеяние овец.

Где-то в глубине фермы пасутся коровы, больше 700 голов, но мы их не увидим (о них нам позднее скажут другие фермеры). На наш вопрос, сколько в хозяйстве крупного рогатого скота, Роман снова замнется:

— Так… Есть маленько.

О семейном хозяйстве Дроков рассказывает коротко и неохотно. Коневодством его семья занимается последние 12 лет. Лошади — «мясного направления»: беспородные, помеси советского тяжеловоза. Продают их живыми покупателям из Казахстана и Новосибирска или сдают на мясокомбинаты. Один полуторагодовалый жеребенок с фермы Дроковых стоит в среднем около 50 тысяч рублей.

— Мы и не разбогатели, и не обеднели: цену не набиваем, — расплывчато отвечает Роман на вопрос, сколько денег приносит семье такой бизнес.

По его словам, в хозяйстве после недавнего случая осталось «20 с небольшим лошадей». Мы интересуемся, не его ли одинокий табун мы видели по пути в Алексеевку.

Роман снова увиливает:

— Может, и наши…

Дроков рассказывает, что летом, когда на полях идут работы, кони пасутся на собственной земле Дроковых, огороженной электропастухом (изгородь с проводами, которые бьют током животное, если оно их касается). А поздней осенью, когда урожай собран, лошадей отправляют на так называемый «свободный выпас»: они ищут подножный корм под снегом самостоятельно.

— Кони ходят туда дальше, в горы, где бурьяном все заросло, брошенные поля. Почему им хорошо в горах? Зимой может много снега выпасть, а в горах все ветер сдувает. Они по сопкам начинают: копнул сантиметров десять — и все, трава сухая, они ее собирают.

Табун, который впоследствии был расстрелян, Дроковы выпустили еще до Нового года, всего в нем было 68 лошадей. Хозяева навещали его в горах два-три раза в неделю. Знакомый Дрокова последний раз видел лошадей 5 января. Потом поднялся туман, и Дроковы решили отложить поездку. Уже 8-го числа вечером в логу, в 5 км от Камышенки, были найдены 53 трупа.

— Как мы узнали об этом? — переспрашивает Роман. — Нам позвонил дальний знакомый, он проезжал мимо на снегоходе.

Потом съездили написали заявление в полицию. Начали металлоискателями по лошадям… Пули нашли. Со следователем лазили, не могли понять, откуда стреляли. Вроде обозначили место, но гильз не было. Может, их в другом месте стреляли, а они прибежали, раненые, потом сюда. Почему они сразу не разбежались? Да мы тоже не поняли. Никто не может понять. Обычно к ним подъезжаешь, до тюков, стогов сена, ****, 500 метров, они уже начинают двигаться и убегать. Даже нас иногда не признают. Я на снегоходе поеду, бывает, час кружу.

Животные, которые находятся на свободном выпасе (в народе «бродячий скот»), — предмет давнего конфликта между алтайскими животноводами и фермерами, которые занимаются зерновым хозяйством. Хозяева табунов говорят, что такой выпас благотворно влияет на лошадей мясного направления, особенно жеребых кобыл и их потомство — «они не застаиваются в конюшнях». Земледельцы уверяют, что в Петропавловском районе попросту нет «свободной» земли: «Каждый клочок замежеван и кому-то принадлежит». И просят скотоводов выпасать коней на своей, огороженной земле, потому что иначе они уничтожают озимые посевы, а собственники полей несут ущерб.

Раньше управу на бродячих животных фермеры находили сами и свои методы даже не скрывали: если разговоры с владельцами не помогали, стреляли в качестве второго предупреждения по одной-две головы. В прошлом году так убили семь лошадей у местного фермера Алексея Заздравных. Причастных к убийству так и не нашли (или не хотели искать), но после того случая Заздравных огородил около двух тысяч гектаров на своей земле, поставил там будку и нанял пастухов. Контролирует скот на снегоходе.

Но то, что случилось с конями Дроковых, — такого в Петропавловском районе не бывало никогда.

Роман Дроков признает, что их лошади тоже время от времени заходили на чужую территорию.

— Но никто нам не говорил, что они мешают. Никто не писал, не обращался в полицию: примите меры. Если бы жалобы были, мы бы пошли тогда и собрали. А теперь-то че говорить… Щас все считают, что наши лошади ходят на землях на чужих, что мы за ихний счет пользуемся, а они за эти земли налоги платят. Сейчас думают, как бы закон такой ввести, чтобы лошадей убрать с полей. Ну, в таком случае будете соевую колбасу есть (конину добавляют в некоторые сорта колбас, например, в сервелат. — Е. К.), — Роман грустно ухмыляется. — Да, мы понимаем, наша вина, что они, ****, где-то заходили на чужую землю. ****, но это же неправильно так поступать сразу, убивать целый табун. Если человек зайдет, че, в него тоже стрелять будут?

Спрашиваем его:

— Вы в последнее время ссорились с кем-то?

— Ну, может, у некоторых людей, ****, неприязнь и была, но такого не было, чтобы вот стоит человек и я с ним поругался на всю деревню. Были [мелкие ссоры], но мы не придавали им такого значения.

Мертвый табун

Убитый табун так и остался лежать в горах: забрать животных оттуда нельзя, пока ведутся следственные действия. Мы просим Дрокова показать нам это место, но он отказывается:

— Ой-ей-ей, это километров 15 ехать по горам. Я в тот раз на тракторе проезжал. Сейчас мы туда не проедем.

Нас соглашается отвезти к месту расстрела лошадей Петр Вислогузов — двоюродный брат Николая Дрокова. Приземистый, коренастый мужчина, в уголках глаз залегли глубокие морщинки.

— Страшно, девоньки! Как раньше фашисты пленных расстреливали, так и лошадей бедных расстреляли…

Вислогузов молчит, потом горячо добавляет:

— Ну не выход это из положения. Нужен закон. Не будет закона, дойдет дело до перестрелки людей.

На дорогом новеньком внедорожнике Вислогузова мы выезжаем из Алексеевки в сторону Камышенки и вскоре сворачиваем на обочину. Трясемся по полю на ухабах, переезжаем плотину, а потом — вверх в гору. По левой стороне, в низине, виднеется большой загон, в котором мирно возле стогов сена пасутся чьи-то коровы и лошади.

— Вот, посмотрите, как правильно нужно делать: скот огорожен, его не трогают. Никто отсюда лошадь не украл, не застрелил, — комментирует попутно Вислогузов.

Едем дальше, и перед глазами предстает совсем другая картина, не похожая на сельскую пастораль. Заиндевевший кустарник, за ним в логу — ручей и бесконечно белое поле, сливающееся с горизонтом. Оно усеяно десятками лошадиных трупов. Услышав машину, в небо вздымается огромное черное облако ворон и растворяется в тумане.

Холодно, дует промозглый ветер.

— Осторожно, там могут быть волки! — предупреждает Вислогузов, когда мы решаем подойти к лошадям поближе. Сам он остается ждать у машины.

Оказавшись по ту сторону ручья, мы замечаем, что многие лошади уже занесены снегом, одно беременное брюхо торчит черным холмиком. Жеребята застыли копытами вверх, туловища обглоданы лисами, кишки наружу и разбросаны по снегу. У нескольких лошадей квадратом срезана шкура, на замороженном, алом от крови участке мяса виднеются круглые, ровные отверстия — это криминалисты доставали из трупов пули.

По Алексеевке ходит слух, что полицейские, которые осматривали место побоища, не нашли следов от машины или снегохода. И потому среди сельчан быстро распространилась версия, что убийцы сами были верхом, потому лошади и подпустили их так близко к себе.

— Мне очень тяжело, что лошадей постреляли у моего двоюродного брата, но я его не защищаю, — говорит Вислогузов, когда мы едем обратно. — Представьте, зашел табун на поле площадью 160 га с озимой пшеницей, стоптал, съел, а фермер потом не получил 40 млн денег, — Петр раздражается. — Если он завтра в налоговую пойдет, то что скажет? Что Дроковы кони все съели, я вам платить не буду? А своим рабочим, которым надо платить зарплату? Ну не для дроковых коней все это сеялось!

Вислогузов — фермер и сам не раз сталкивался с убытками из-за испорченных посевов. Он директор ООО «Прогресс». Так раньше назывался алексеевский колхоз, где всю жизнь проработали его родители. Колхоз входил в десятку лучших в Алтайском крае, но в 90-е пришел в упадок.

В 2010 году Вислогузова назначили его председателем, и он «помаленьку» стал восстанавливать разрушенное предшественниками хозяйство. Начал судиться и скупать исконные земли колхоза. Взял кредит на 86 млн рублей. Первый год сеял на одном тракторе.

Говорит, что почти не спал, поседел.

Только в этом году Вислогузов потратил 57 млн рублей на расширение своих владений.

Фермер хвастается: за 12 лет он закупил импортной техники на 600 млн рублей, построил пять больших складов для хранения зерна, три комплекса по его обработке, возобновил работу маслоцеха («Наше рапсовое масло по качеству ничем не уступает оливковому. За ним сам батюшка с Кемерова прилетает!»).

— У нас вместе с поварами, бухгалтерией, тетками и няньками около 36 человек. Работают за десятерых, пьют за семерых, — шутит Вислогузов. — У нас нет уравниловки, есть «заработал — получай». Если нарушений не было, человеку дополнительно начисляется 40% от прямой зарплаты из премиального фонда. Еще имеется натуроплата: разрешается взять сено по льготной цене. Есть у нас и «стажевые»: три года отработал — 3% начисляется, 5 лет — 5%. Три месяца — январь, февраль, март, когда на полях нет работы, — тоже начисляется 20% от общей прямой зарплаты. Цель — довести заработок у народа до миллиона за сезон. Сейчас пока выходим на 500–600 тысяч.

Все бы ничего, если бы работе не мешал бродячий скот, жалуется Вислогузов. В Петропавловском районе, по его словам, сейчас «всего два злыдня», которые отпускают лошадей на свободный выпас: Николай Дроков и Сергей Потапов. На обоих уже несколько раз подавали в суд за испорченные посевы, тяжбы длились подолгу, но иски в итоге отклонялись из-за «отсутствия доказательной базы».

— А Дроков потом выходил на крыльцо и смеялся: «Ну что мы вам сказали? Наши кони паслись и будут пастись», — приводит Вислогузов слова двоюродного брата.

Фермер выезжает на дорогу в Алексеевку, но тут же снова сворачивает и едет прямо по полю вглубь. Снег здесь разворочен, вокруг видны следы от копыт и лошадиные фекалии. Это поле принадлежит «Прогрессу».

— У меня весной работники перепутали семена: подмешали озимую пшеницу в мягкую, а она возьми, мягкая-то, и уйди, а озимая пошла в рост, распустилась и набрала мощную корневую систему, — рассказывает Вислогузов. — Я сказал Николаю Петровичу: «Не запускай сюда скот, пусть она растет. Если опыт удастся, я дальше буду по этой технологии сеять озимую». А теперь посмотрите. Одно дерьмо теперь валяется. Все выкопали, все изничтожили.

Вислогузов выходит из машины, раскапывает снег и вытаскивает увядшие ростки пшеницы.

— Представьте, вы пошли в поход, постелили под низ коврик, укрылись одеялом. Тепло, хорошо. А если одеяло с дырками, вы согреетесь? То же самое и растения. Если нарушили ее покой, знается, прервали сон, она стресс получила и погибла.

На пути в Алексеевку Вислогузову звонит Павел Заздравных, отец Алексея, у которого год назад тоже постреляли скот. Говорит, что Сергей Потапов скоро погонит своих лошадей в горы через поля Вислогузова.

— В свою загородку мы его не пустим, так что лошади завтра все будут в озимой твоей… — предупреждает Заздравных.

— А почему они должны быть в моей озимой? — удивляется Петр.

— Они домой пойдут, они привычные на той стороне ходить. А у тебя где озимая-то?

— В первой и второй бригаде.

— Так ты сам сказал весной: «Пусть там ходят».

Заздравных бросает трубку.

— Вот, девоньки, при вас фермер звонит, — обращается к нам Петр. — Что делать мне как руководителю хозяйства? Вызывать человека, который этими лошадьми владеет? Или тоже брать автомат и защищать свою собственность?

Вислогузов решает поехать в полицию и поговорить со следователем, который ведет дело об убийстве лошадей Дрокова. Мы подъезжаем к двухэтажному кирпичному зданию с российским флагом на крыше. В небольшом тусклом холле пусто. Слева на входе — стенд с информацией о людях, без вести пропавших больше десяти лет назад, и уголовных преступниках, находящихся в розыске (среди них, например, числится молодой парень, самовольно покинувший воинскую часть). На другом стенде висят листовки, напоминающие о недопустимости вождения в нетрезвом виде.

Холл отделен от лестницы и коридора решеткой. Пока мы ждем следователя, оттуда в наручниках выводят мужчину в темной куртке и кепке, конвой вооружен автоматами.

Через 15 минут к нам выходит полицейский Евгений Воеводкин, молодой, коротко стриженный мужчина в очках. Он был на месте побоища в числе первых. К присутствию прессы во время разговора с Вислогузовым отнесся враждебно:

— Я понимаю, корреспонденты освещают проблему, но почему краеугольным камнем остается полиция?

— Потому как к власти обратиться больше некому, — разводит руками фермер.

— Порядок же наводит полиция, — вставляем мы.

— Да вы что? А вы закон Алтайского края номер 46 почитайте. Там сказано, какие полномочия есть у полиции. И прежде чем задавать вопросы, обращайтесь в пресс-службу. Впредь общение только через нее.

Воеводкин просит нас выйти из переговорной комнаты — крохотного закутка за пластиковыми перегородками прямо у входа в участок, — чтобы продолжить общение с Вислогузовым один на один. Но нам все слышно: полицейский почти кричит.

— Я в любом вопросе стараюсь понять вас, граждан, — горячится Воеводкин. — Мы-то все со своей стороны сделали, все задокументировали. Мы готовы хоть сейчас встретиться и оговорить эту проблему, потому что она не исчезнет ни завтра, ни весной. Давайте предлагать решения. Можем вернуться к старым эсэсэсэровским объездчикам, будем загонять скот на скотные дворы и выдавать его со штрафом. Если человек не придет, кони ваши. Я же реально эту ситуацию понимаю: у Дрокова стадо не забирковано, он получает с ваших полей корм, а налоги платите вы. Почему администрация-то сидит? На нас смотрит? Так мы налоги не берем!

Петр Вислогузов выходит из полиции расстроенный.

Глава Алексеевского совета — Юрий Дроков, брат Николая, — поговорить с нами для публикации отказался.

Неучтенные жизни

Алексеевцы считают, что виновен в гибели лошадей один человек — сам Николай Дроков. Глядя на то, как его лошади продолжают, как и раньше, свободно пастись по чужим землям, в селе говорят: «Не жалко Дрокову своего же скота. Экономит, держит их впроголодь. Легче их выпустить и бросить».

После расстрела лошадей о методах ведения хозяйства Дрокова заговорили по всей округе. Среди прочего фермера упрекнули в том, что его скот не забиркован и не привит. Сельчане забеспокоились: «Если какая чума пойдет, всех лошадок и коров сразу же зарежут и сожгут, честные люди пострадают, а восстановить хозяйство им потом кто поможет?» Местный ветврач, цитируют его слова жители Алексеевки, на вопросы о вакцинации отвечал так: «У него же нет скота, как мы будем его прививать, если он не числится?»

Припоминают Дрокову и такой случай:

— У него есть рабочие, нелегальные, они не учтены. В этом году был случай: молодой парнишка, лет 28, работал трактористом. Лето, жара, голова отключается. Решил поправить нитку в импортном прессе, и под эту нитку попала рука, ее затянуло. Хорошо, что его всего не замотало, не завалило. Он вытащил руку, она раздробленная была. Руку отрезали, — рассказал нам житель Алексеевки, попросивший не упоминать его имени. Его слова подтвердили и другие сельчане. — А что дальше? Нет бы сказал: «Сынок, такое дело случилось, ну хоть сторожем ко мне иди». Ну хоть что-нибудь для этого человека, который у него работал, сделал бы. А он заставил этого парнишку написать бумагу о том, что претензий он не имеет. А когда дело дошло до получения инвалидности, ему дали третью группу, рабочую, потому что левая рука. Он пошел в прокуратуру жаловаться, а та состава преступления не видит, мол, ваша же подпись, сами отказную написали.

Сам Николай, после того как мы спросили его про этого парня, сказал, что «всегда ему помогал» и продолжит помогать, в том числе с протезом: «А куда деваться, он мне в сыновья годится». На вопрос о работе Дроков ответил, что «предлагал в сторожи, но пока ему (пострадавшему парню. — Е. К.) некогда». Сложности с получением инвалидности комментировать отказался, сославшись на то, что «не знает, как там было».

— У деревенских на беззащитных животных рука не поднялась. Как бы не начали других отстреливать! — возмущается беззубая бабушка в сером платке, с которой мы разговорились в очереди в банке. — У нас деревня-то теперь не наша. У нас меньше коренных жителей осталось, чем приезжих.

Сельчане сочувствуют лошадям, наверное, потому, что сами уже давно свой скот не держат. Покупать мясо, яйца и молоко в магазине сейчас в разы дешевле и проще, чем содержать собственную животину.

— А те, кто держит скот, работают на износ: у них ни выходных, ни праздников, — добавляет пенсионерка. — Рекламу «Домик в деревне» знаете? Ага, ага, встал в пять часов: кто хрюкает, кто бякает, кто мычит. Если в 12 ночи лег, уже хорошо.

Работы в самом селе мало, каждый крутится как может и умеет. В крае широко распространен «бизнес», построенный на рождении детей: «дочь рожает, отказывается от ребенка, мать усыновляет» — и получает материнский капитал вместе с другими положенными соцвыплатами.

Алтайская глубинка не живет, а выживает. Минимальная пенсия в крае по прожиточному минимуму — 9573 рубля. Закупить уголь на зиму в среднем — 15 тысяч, дров — 25. Подорожание большого коробка спичек с 10 до 25 рублей ощутимо бьет по карману. Продавцы в магазинах записывают должников в специальные тетради.

Пьют люди тоже в долг. Еды может и не быть, но выпивку все равно берут. Самый ходовой алкоголь — местное разливное пиво и самогонка, которой торгуют втихую, несмотря на запреты. Сельчане рассказывают, как «мужики очередями по ночам полторашки домой тащат, потом пенсию, когда получат, кучкой обратно несут». Когда с деньгами совсем туго, берут в аптеке «фунфырики» — дешевые спиртосодержащие настойки и лосьоны. Ими уже не раз травились (и даже умирали) люди по всей России.

— По телевизору говорят, что потребление алкоголя сократилось на 40%. Какого алкоголя? Лицензионного, может, и да. А то, что у нас самогонные аппараты продают на любой выбор, бутылки стоят со всяким наполнителем, пожалуйста, гони — это не учитывается! — откровенничает пенсионерка. — У нас в селе все есть. Воду подвели. Горячей нет, но зато нагреватели повесили — мы и то рады. Конечно, сами мы это делали, за свой счет, копили. Пенсия маленькая, хорошо, если побольше минималки — 16 тысяч. А то цены растут постоянно: купила спичек, соль, колбаски, сыра — и тысячи нет. Недавно масло было сравнительно дешевое — 340 рублей. А теперь и за 400 не купишь. Сельский житель живет только тем, что на подворье растет. Правда, вырастет — потом сложно будет куда-то продать.

***

Когда мы вернулись в Москву, узнали, что сельсовет Камышенки оштрафовал Дроковых на две тысячи рублей. Он счел убитых лошадей за бродячий скот, потому что они были найдены на чужой территории. Николай думает обжаловать этот штраф.

А трупы животных уже спустили «на равнину»: ими давно интересовалась звероферма. На корм собакам.

Село Алексеевка, Алтайский край