— Текст написан по свежим следам, тогда же, в августе 1991-го. Это классическая инвалидская песня, с такими собирают мелочь на водку по электричкам. В реальности у Белого дома, конечно, был больше карнавал, чем революция и серьезная схватка. Но я представил, что прошло много лет, и инвалид, потерявший обе ноги в боях за демократию, заходит в электричку и говорит: «Извините, что к вам обращаюсь…».

— Ты тоже строил баррикады и мок под дождем 19-го?

— Естественно. А как было не защитить демократию? Тогда считалось, что надо ходить на митинги, каждый порядочный человек должен прийти и кричать: «Долой! Долой!», «Ельцин! Ельцин!». Даже вопрос не стоял — идти или не идти.

— Не жалеешь? Многие защитники БД сейчас обижены, говорят, что зря тогда вышли, что их обманули, кинули. Но это сейчас, уже зная, что было дальше. А ты, судя по стихам, еще тогда почувствовал, что кинут.

— А как могли не кинуть? Достаточно знать историю нашей страны в объеме десяти классов, чтобы понять, чем все кончится. Но ведь и продолжаться так не могло, страна прямо на глазах рушилась.

Хорошо помню 89–90 годы. Я работал тогда экскурсоводом в Московском городском бюро. Как раз в то время на периферии стали стремительно исчезать продукты. И в Москву потянулись знаменитые колбасные поезда — затариваться чем бог послал. Приезжали, кстати, и вполне комфортабельные «икарусы». Чтобы как-то регулировать их нашествие, начальство обязало приезжающих за продуктами заказывать экскурсии. Послушай про Шаляпина в Москве, и только потом в магазин. Они съезжались к спорткомплексу «Олимпийский», встречались там с экскурсоводами и оформляли путевку. В конце рейса экскурсовод подписывал ее, и люди уже спокойно шли за покупками.

И вот выходит организатор экскурсии из несчастных Кимр — затурканная, несчастная женщина — и начинает: «Вы знаете, мы очень устали, вы могли бы как-то сократить экскурсию или даже вообще не проводить, давайте мы эту бумажку с вами сейчас подпишем, а то народ очень устал. Конечно, нас, жителей Кимр, чрезвычайно интересует шаляпинская Москва. Но нельзя ли как-то, может быть…» Тот выпучивал глаза: «Да вы что? Вы на что меня толкаете? Это уголовное преступление!» А кончалось все так: «Ну, если по рублю соберете, я думаю, можно, хотя вы даже не представляете, чем я рискую». И они за то, что он не будет работать, собирали ему по рублю.

Закономерный финал закономерного процесса. Мне смешно, когда я слышу про крупнейшую геополитическую катастрофу. Государство, которое включало в себя Эстонию и Киргизию, — это абсурд, а не государство, туда ему и дорога.

— И все из-за колбасы…

— Для меня — нет. Меня больше всего угнетало не отсутствие колбасы, а то, что живешь в жопе мира. Как на хуторе, дурак дураком. В мире происходят всякие интересные вещи, а ты как будто в глубочайшей провинции, все доходит с диким опозданием, если вообще доходит.

— Многие из моих знакомых учились тогда в Литературном институте, а по вечерам работали в ларьках, им то и дело стучали в окошко прикладами и говорили: «Деньги давай!». Известный сейчас поэт Юлий Гуголев был у них бригадиром. Он объяснял им, что отвечать. Надо было четко сказать: «Идите к командиру, вот телефон, а я не при делах». Некоторые путались, вместо «не при делах» говорили: «Я не в курсе» — и попадали на деньги. Точные формулировки в этом мире очень важны.

— Ты тоже занимался коммерцией?

— Пытался. Вдвоем со знакомым, тоже поэтом, мы решили заработать на партии турецких шелковых рубашек. Надо было взять их у продавца и передать другому продавцу, но уже дороже. Мы в этой цепи были абсолютно лишним звеном. Понятно, что в конце концов они встретятся, чтобы подписать бумаги и поставить печати. И тут же пошлют нас на фиг. Так и произошло. Два месяца мы придумывали хитрожопейшие схемы, а как только свели их, они сразу перестали нас узнавать. После этого я решил, что нет, это не для меня. И устроился разнорабочим на стройку в Химки, подводить там подо что-то фундамент.

— Странный ход: вся страна ринулась обогащаться, а Емелин пошел на стройку.

— Ну не знаю, я так воспитан, у меня папа и мама при слове «торгаш» поджимали губы. И я не чувствовал в себе никакой коммерческой жилки, считал, что честнее совковой лопатой работать.

— Слушай, у тысяч учителей и инженеров, которые стояли тогда на рынках, тоже не было коммерческой жилки, они просто выживали.

— Это правда. Но

Становилось понятно, что люди всю жизнь хотели заниматься именно этим, а не корпеть в НИИ. Я согласен с тем, что многие потеряли себя в девяностые. Но ведь многие и нашли.

— Откуда у тебя столько стихов на эти темы? В интернете кто-то даже написал: дескать, скиновский поэт Емелин…

— Это глупость, конечно. А стихи… Ну, так жизнь сложилась. Мой сыночек был организатором скинхедовского движения на Железке. Это такой специфический район в Тушино, ограниченный с одной стороны авиаполем, с другой — железной дорогой, а с третьей — рекой Сходня. В 2004-м они там собрали народный сход и постановили, что ни одного инородца на Железке не будет, а если, не дай бог, появится, пусть пеняет на себя.

— Но ты-то уже был сильно взрослый мальчик к тому моменту. Не понимаю, как такое могло тебе нравиться…

— Люди за идею боролись, а мне всегда была интересна борьба за идею, даже мудацкую. Но всерьез я к этому, безусловно, не относился, стихи-то юмористические. Руны, кресты — это изначально было смешно. Карикатура какая-то. Выходит 15-летний пацан в «гриндерсах», в подтяжках и говорит: «Сейчас я тут всех положу!» Или: «Надо хранить чистоту расы!» Ну, уссаться, как об этом не написать?

А кончилось, как все у нас кончается, тотальной зачисткой. Появился Центр «Э» и под крики о фашизме стал наводить порядок. Мы же понимаем, что им вообще все равно, у кого какая идеология. Черные, белые, левые, правые… Просто методично косят всех, кто высовывается.

— Нулевые в разгаре. Ты тусуешься в несуществующих уже ныне клубах «О.Г.И.» и «Билингва», тебя все любят, издают, приглашают, водка течет рекой. А рядом идет совершенно другая жизнь: «Стратегия-31», марши несогласных, появляются ранние пропутинские движения «Наши» и «Идущие вместе». Ты с этим миром как-то пересекался?

— Я бы не сказал, что это два разных мира. В те же ««О.Г.И.»» заходили молодые политики из противоположных лагерей, равно курируемых Сурковым. И прекрасно там себя чувствовали. А с «Идущими вместе» я столкнулся опять же благодаря своему сынку. Он к тому времени от греха подальше уже ушел из скинхедов. И стал фанатом «Спартака», а «Идущие» нанимали их для охраны мероприятий.

Как-то приходит он после мероприятия и приносит две книжки Сорокина. Это была знаменитая акция у Большого театра, где книги спускали в бутафорский унитаз. А он их взял почитать. Я говорю: «Не совестно тебе, козлу?» Это уже днище какое-то. Если среди скинхедов еще были идейные люди, готовые чем-то жертвовать, то тут — чистые карьеристы. Продажная беспринципная сволочь. Ну, это моя точка зрения.

— Быков, я помню, в те годы носился с вопросом: «Что лучше: верить в какую-нибудь гадость человеконенавистническую или совсем ни во что не верить?» И приходил к выводу, что лучше уж верить в гадость. Потому что идейного человека еще можно как-то переубедить, а у этих в глазах только деньги, с ними говорить бесполезно.

— Вот-вот.

— А что скажешь о либералах, которые зашевелились ближе к концу нулевых?

— «От Петербурга до Урала, / Назло торжественным хорам, / Стоят уныло либералы / И действуют на нервы нам». Это шутка, конечно. На самом деле, я за. Мне вообще недовольные нравятся гораздо больше довольных, протестующие — больше не протестующих. В этом есть литература, сюжет. Я исхожу из того, что мир лежит во зле, протест сам собой напрашивается. Посмотри вокруг: ну как не протестовать? А то, что это не крепкие парни, как у Лимонова, а хлипкая интеллигенция, — так тем больше к ним уважения.

— Общался с ними?

— Не особо. Один раз пожал руку Навальному. По пьяни, конечно. В Чистом переулке открывался какой-то клуб, меня позвали почитать. Я ждал своей очереди, сидел пил. Вдруг все зашумели: «Навальный, Навальный!» Поздоровались и разошлись. Все.

— Кто такая Снежана?

— Простая девушка из народа. Сюжет почерпнут в той же «Билингве». Поговоришь с такой Снежаной и думаешь: «Твою мать, как тебя сюда занесло? Жить бы тебе и жить в своем Урюпинске». Странное было место.

Но вот приезжает нормальная девчонка из региона, которой сказали, что это самый модный кабак. И ее мгновенно окучивает какой-нибудь…

— …либерал?

— Или, например, урбанист из гнезда Медведева. Хотя глупо сейчас ругать Медведева. Оглядываясь назад, понимаешь, что мы никогда так хорошо не жили, как при Дмитрии Анатольевиче. У меня даже стих такой есть: «<Отцепитесь, блин>, от Медведева, он хотел дать народу волю». Стало легче дышать, по телевизору показывали передачу «энтэвэшники», там сидела Латынина, которую никто не травил, Немцов сидел неубитый. Это была небольшая, но оттепель.

— Вытрезвители опять же закрыли.

— Да, это был сильный поступок. Как раз накануне Болотной. Кто-то сказал тогда, что из-за этого Болотная и случилась.

— Но ты и над Медведевым потешался.

— А над ним трудно не потешаться. Это же действительно что-то фантастическое, в духе Хрущева — с пропажей и поисками кота, с попытками остановить время, когда он отменил перевод часов.

— Болотная — как ты на нее среагировал?

— Как на бунт сытых. Но поддержал, конечно, куда я денусь. Если выбирать между властью и либералами, я, конечно, на стороне либералов, хотя мудаки они редкие. Если вы, ребята, начинаете революцию, то не надо говорить: «А теперь у нас Новый год, каникулы, мы отдохнем, съездим на Мальдивы, потом продолжим». Потому что обязательно найдется кто-то, кто отдыхать не станет. Тот, кому по должности и званию не положено отдыхать в таких ситуациях.

— Меня больно задела эта война. Прошло семь лет, скоро уже восемь, а до сих пор трясет, как подумаю.

Не должны русские убивать украинцев. А самое поганое, что обманули людей с идеалами. Они ведь там, в Донецке, действительно думали, что могут на своей земле установить свою власть. Ага, как же, свою. Я много раз говорил моему и твоему другу Максиму, который туда поехал: «Сильный напал на слабого, и ты на стороне сильного. За твоей спиной — злобная, лязгающая танками держава».

Ехали за деньгами, очень небольшими, насколько я знаю. Ехали от скуки: «Прощай жена фригидная, нас ждет война гибридная!» Но были и идейные, и с ними поступили по-свински. Они-то думали, что они герои, а их стали вырезать и отстреливать. Свои своих! Приехали из России четкие ребята, холодные, белоглазые, мрачные — и понеслось. Они считали, что воюют за русских, что Россия им скажет спасибо. Россия и сказала, как у нас это принято.

— То понос, то золотуха, а то и все вместе. Как вспомнишь — только что карантин был, а уже обнуление. Последние времена настают.

— Ты сам-то переболел?

— Если и болел, то не заметил. Но я привился. Я же советский человек: сказали привиться — вперед. Жизнь долгая, надо мной столько издевались, столько всего со мной делали, одним разом больше — это уже ничего не изменит. Ну что я буду, как маленький, какой-то прививки бояться? Мой опыт подсказывает (это касается не пандемии, а вообще нашей жизни тут), что в любом случае кинут. Хорошего не произойдет.

— А мне казалось, что как раз для этого.

— Сам подумай: какие на фиг пенсионеры, когда надо империю возрождать? Зачем империи вообще нужны обычные люди? Во всей этой глобальщине нет места таким, как мы.

— Статус пенсионера как-то изменил твою жизнь?

— Да. На второй год пенсионерства я встретил красивую девушку и женился. А перед этим, как ты понимаешь, даже пенсионная реформа бледнеет. И пандемия тоже бледнеет.