Валентин Катаев. Фото: Александр Родченко
«Двенадцать стульев», одна из самых любимых книг моего детства, начиналась странными словами: «Посвящается Валентину Петровичу Катаеву».
Почему Катаеву? Конечно, я знал, что один из авторов книги, Евгений Петров, был его младшим братом. Я, как почти все советские дети, читал «Флаг», «Цветик-семицветик», «Сын полка». Очень любил «Белеет парус одинокий». Все это была хорошая литература, но «Двенадцать стульев» казались просто недосягаемой вершиной. Книга, от которой не оторваться, особенно когда читаешь первый раз. Да и второй. И пятый…
В юности я открыл «Алмазный мой венец» и прочитал там историю, как Валентин Катаев предложил своему брату и его другу написать «забавный плутовской роман» о поиске сокровища, скрытого в одном из старых стульев. Пусть начинающие писатели «тему разрабатывают, облекают в плоть и кровь». А Катаев затем пройдется «по их писанию рукой мастера».
Валентин был старше Евгения, он успел стать известным писателем и драматургом, которого поставил даже МХАТ. Поэтому и смотрел на Ильфа и Петрова как на учеников.
Мэтр уехал на Кавказ, в Батум, куда Ильф и Петров вскоре отправят инженера Брунса. А соавторы будущего романа остались в холодной осенней Москве. Когда же мэтр вернулся и прочел первую часть романа (семь печатных листов), то очень серьезно сказал: «Вы знаете, мне понравилось <…> вы совершенно сложившиеся писатели». Серьезность тона, такая необычная для смешливого мэтра, важнее иных слов.
Эти семь печатных листов совершенно изменили расстановку литературных сил. Еще недавно, пусть и шутливо, он называл Ильфа и Петрова: «мои рабы», «мои крепостные», «мои литературные негры». А теперь безоговорочно признал их полную победу:
«Я больше не считаю себя вашим мэтром. Ученики побили учителя, как русские шведов под Полтавой».
Катаев переписал издательский договор на Ильфа и Петрова, взяв в качестве гонорара за идею золотой портсигар и посвящение.
Больше всего поразил Катаева образ великого комбинатора — Остапа Бендера. В 1970-е он даже назовет его прототипа: будто бы им стал Осип (Остап) Шор, брат погибшего в ноябре 1918-го поэта Анатолия Фиолетова (Натана Шора). Катаев первым написал о Шоре. Прежде его имя как будто нигде не встречалось. Его не найти ни в записных книжках Ильфа, ни в письмах и бумагах Ильфа и Петрова. И только годы спустя после выхода в свет «Алмазного венца» появится множество легенд, историй, рассказов, которые, конечно же, подтверждают, что Бендер — это Шор. Только вот трудно найти среди них достоверные.
Даже воспоминания людей, хорошо знавших настоящего Осипа/Остапа Шора (сводной сестры и двоюродной племянницы), написаны много лет спустя после «Алмазного венца». К этому времени версия о Шоре как прототипе Бендера стала общепринятой и не вызывающей сомнений. Между тем Катаев писал не документальную, а мемуарную прозу. Даже не собственно мемуары. Валентин Петрович сохранял за собой необходимое для писателя право на фантазию, на возможную, но обязательно красивую, литературную неточность.
Памятник Бендеру у ресторан «Золотой Остап» в Санкт-Петербурге. Фото: РИА Новости
В «Маленьком принце» Экзюпери мальчик просит летчика нарисовать барашка. Тот рисует, но барашки не нравятся мальчику-принцу. В каждом чего-то не хватает. И тогда раздосадованный летчик рисует ящик. В нем-де и сидит барашек. Этот скрытый барашек оказался тем, что надо. Принцу он подошел, потому что барашку теперь подходили все свойства, все характеристики, которые только можно было вообразить.
Не таким ли «ящиком» стал для многих Осип Шор? Человек, о котором сохранилось очень мало свидетельств. Чистый лист бумаги, на котором легко написать любой текст. Вот и пишут, сочиняя все более и более «бендеровские» истории, под которыми обычно нет документальной основы.
В 1927-м, когда Ильф и Петров придумали своего Остапа Бендера, никаких свидетельств о Шоре мы не находим. Никаких сведений о его жизни, внешности, приключениях. Зато есть множество интересных свидетельств о другом, на мой взгляд, куда более вероятном прототипе Бендера — о самом Валентине Катаеве.
У молодого Катаева было нечто такое, чего не могло быть у не воевавшего на Первой мировой Шора: «В каком полку служили?» — спрашивает попугай голосом Бендера. «Явно бывший офицер», — характеризует Остапа слесарь-интеллигент, он же гусар-одиночка без мотора Виктор Михайлович Полесов. Отчего вдруг у Бендера находят чуть ли не военную выправку? Может быть, авторы просто писали с натуры?
«Офицер. Георгиевский кавалер. Демобилизован. Вырос, возмужал», — так приветствовал Иван Бунин своего ученика Валентина Катаева, неожиданно столкнувшись с ним у входа в контору «Одесского листка» в 1919 году. Среди молодых одесских литераторов, ставших впоследствии известными писателями, только Валентин Катаев прошел фронт Первой мировой войны, отличился, был награжден. Думаю, он много рассказывал о войне, испытывая чувство законной гордости и некого превосходства перед этими сугубо штатскими молодыми людьми, какими были Олеша, Ильф, Петров (тогда еще Евгений Катаев). И со временем получил от них легкую насмешку, небольшой укол.
Ильф и Петров относятся к Остапу насмешливо, но в то же время восхищаются его силой, красотой, обаянием и тем, что называли тогда «шиком». «В нем есть настоящий бандитский шик», — говорил о Валентине Катаеве Осип Мандельштам. Фраза, которая еще больше подошла бы Остапу Бендеру. «Шик», «шикарно» — понятия, объединяющие Остапа и Катаева. Умению держаться, носить костюм можно научиться, но Катаеву оно было дано самой природой.
Ему были присущи пристрастие к внешним эффектам, некая театральность. «Я познакомился с Катаевым в 1928 (или в 1929) году на одесском пляже, на «камушках», — вспоминает Семен Липкин. — Катаев, «высокий, молодой, красивый, встал на одной из опрокинутых дамб и с неистребимым одесским акцентом произнес: “Сейчас молодой бог войдет в море”». Так ведь и Остап Бендер очень театрален. Недаром он восклицает: «Равнение на рампу! О, моя молодость! О, запах кулис!»
Более всего объединяют Катаева и Бендера жизнелюбие и неукротимая наступательная энергия. Остап ошеломляет и подавляет любого противника и почти всегда оказывается победителем, хозяином положения. Он подчиняет своей воле других людей. И не только слабого духом Кису Воробьянинова, который, не выдержав напора великого комбинатора, тут же рассказал ему о сокровищах в стуле, но и хитрого, недоверчивого Варфоломея Коробейникова. «Ошеломленный архивариус вяло пожал поданную ему руку». Нужно очаровать «людоедку» Эллочку или убедить ее мужа отдать стул, получить пропуск на пароход для себя и для Кисы — все ему удается. Почти всегда победа. «И враг бежит, бежит, бежит, — пропел Остап».
Валентин Катаев приехал в столицу нищим провинциалом. Не только талант, но и энергия, общительность, предприимчивость помогли ему за несколько лет стать известным и успешным. Эта энергия не иссякнет и с годами, когда он удивит весь литературный мир своей «поздней прозой», знаменитыми «мовизмами». А на девятом десятке напишет «Юношеский роман».
Его энергии хватало и на других. Катаев вполне бескорыстно помогал сделать карьеру молодым одесситам, «вытаскивая» их в Москву: от Эдуарда Багрицкого до Евгения Петрова.
Так ведь и Остап Бендер «не корысти ради» берет под опеку ни на что не способного Кису Воробьянинова, «кормит» его, «поит», «воспитывает». А в «Золотом теленке» буквально тащит за собой целую компанию неудачников. Они ему только мешают. В лучшем случае исполняют мелкие поручения. Только избавившись от своих «мулатов», Остап наконец-то настигает гражданина Корейко и получает долгожданный миллион, который, оказывается, ему и не нужен. А нужны ему как раз зрители, свидетели его успеха, почитатели его таланта, благодарные ученики. Без них ему было «не так скучно жить». Он такой же покровитель, каким, очевидно, был и сам Валентин Катаев.
Наконец, быть может, главная загадка Остапа Бендера — сочетание несочетаемого: циник с душой поэта, прагматик и романтик.
В цинизме Катаева упрекали многие, начиная с его учителя Бунина. Хотя в циники можно записать многих советских интеллигентов, что, ничуть не поверив большевикам, верно им служили просто из страха, из желания славы, материального успеха. Как правило, такое служение со временем и самых талантливых людей превращало в скучных функционеров.
А Катаев не растерял свой талант. Данное ему природой он только приумножил. «Из тех, кто был отобран для благополучия, быть может, один Катаев не утратил любви к стихам и чувство литературы…» — сказала о нем Надежда Мандельштам.
Сергей Беляков —
специально для «Новой»
