СюжетыКультура

Концессия «Дюма-пер и его литературные негры»

История подтвердила: у Валентина Катаева был необыкновенный нюх на таланты

Концессия «Дюма-пер и его литературные негры»
Писатель Валентин Петрович Катаев с женой Эстер и внучкой Тиной на прогулке, 1966 год. Фото: РИА Новости

Валентин Катаев — мой дедушка. Почти четверть века я прожила рядом с любимым, обожаемым человеком, самым близким и надежным другом. Он меня не ругал, не поучал и ничего не запрещал. Но ему каким-то чудным образом удавалось ввести в берега разбушевавшегося ребенка или вредного подростка, отстаивавшего свою мнимую независимость. В основе воспитания лежал юмор, а не назидания. Увеличительное стекло иронии помогало справляться с невзгодами, а милые шутки снимали конфликты. Когда же я, упрямо настаивая на своем, занудствовала, остановить меня могли только юмористические замечания: «Опять говоришь голосом маленького грызуна?». Или фраза из анекдота «Доктор, почему я такой нудный». Действует до сих пор.

В нашей семье царил шутливо-ироничный стиль общения.

У дедушки было абсолютное чувство юмора. Его шутки, юморески, пародии еще в 1917–18 гг. печатались в журнале «Бомба».

Многие из них ушли в народ. Подозрительно напоминает современный анекдот про Вовочку его опус «В одесской гимназии». Учитель: «Скажите, Кошкер, как будет повелительное наклонение от глагола «молчать»?» Ученик (подумав): «Ша!»

Изображение

Юмор, ирония и самоирония — универсальный ключ к творчеству Валентина Катаева, к пониманию его личности, характера и способа взаимодействия с внешним миром. Многие его афоризмы стали крылатыми фразами: «Он въехал в Кремль на Пежо, а выехал на жопэ» и реплика «Я стою босяком в коридоре!» из романа «Время, вперед!» (1931) — шкатулки с потаенным дном. То ли это производственная драма, гимн свободному труду, то ли хроники ада, саркастическая фантасмагория? Какой бы мог получиться замечательный водевиль-антиутопия. Непременно в 3D-декорациях и с сатанинским канканом. Не сомневаюсь, дедушке бы такое понравилось.

К сбегавшим шуткам я еще вернусь. А пока вспомним Москву 20-х годов прошлого века. Покорять первопрестольную приехали молодые одесские поэты Юрий Олеша и Валентин Катаев, пережившие летом 1921 «ужасный, почти библейский поволжский голод». «Мы как бы висели между небом и землей, чувствуя без всякого страха приближение смерти».

Вскоре никому не нужные, ободранные провинциалы превратились в успешных беллетристов, чьи сатирические опусы печатали многие издания. Жизнь налаживалась.

Валентин Катаев, он же Старик Саббакин, Валюн, Катаич, начал перетаскивать своих друзей в Москву. Его квартира в Мыльниковом переулке стала для многих южан перевалочным пунктом и отправной точкой к славе.

Писатели Илья Ильф и Евгений Петров (Катаев). Фото: Елеазар Лангман

Писатели Илья Ильф и Евгений Петров (Катаев). Фото: Елеазар Лангман

В Москве оказались Евгений Катаев (псевдоним Петров), Илья Ильф, Эдуард Багрицкий, Осип Шор (возможный прототип Остапа Бендера) и другие. В основе отношений между «малыми гениями» лежали юмор, игра, ирония. Был ли такой стиль общения проявлением «чисто черноморского характера»? А может быть, прав Людвиг Фейербах, и юмор действительно «переносит душу через пропасть и учит ее играть со своим горем».

Горя же все они успели хлебнуть сполна. Война, революция, разруха, хаос, крах старых ценностей и смерть, которая шла с ними рядом.

В 1917–18 гг. власть в Одессе менялась раз десять, что привело к разгулу преступности. Евгений Катаев, Эдуард Багрицкий, Осип и его старший брат Натан Шор (поэт Анатолий Фиолетов) работали в уголовном розыске. Погони, перестрелки… Каждому из этих мальчишек, бывших гимназистов, грозила гибель.

Сам же Валентин Катаев ушел на фронт добровольцем, был отравлен газами, контужен, ранен. Боевого офицера, награжденного двумя Георгиевскими крестами и Анной 4-й степени «За храбрость», в Гражданскую швыряло «от белых к красным, из контрразведки в чрезвычайку». Он чуть не умер от тифа. Потом одесская ЧК. В тюрьму по обвинению в контрреволюционной деятельности он попал вместе с младшим братом Женей в 1920-м. Там же по другому делу сидел Багрицкий. Их спас от расстрела Яков Бельский — чекист, контрразведчик, писатель и художник-карикатурист. (Об этом в рассказе «Отец» и повести «Уже написан Вертер».)

Прапорщик Валентин Катаев. Портрет, опубликованный в журнале «Весь мир». 1916. Фото: Wikimedia

Прапорщик Валентин Катаев. Портрет, опубликованный в журнале «Весь мир». 1916. Фото: Wikimedia

Неимоверно талантливые, темпераментные, напористые молодые люди выжили и перебрались в Москву. Но кто из них мог стать прототипом Остапа Бендера: Валентин или Евгений Катаев? Осип Шор? Однозначного ответа нет, но очевидно, что питательной средой для романа «Двенадцать стульев» была атмосфера Мыльникова переулка и «Гудка». Многие шутки, рождавшиеся в озорной компании, теряли авторство, трансформировались, врывались в чужие фельетоны, очерки и рассказы, «сбегали» от своих «родителей» и жили собственной жизнью.

Розыгрыши, эпиграммы, хохмы, мистификации и сатирические поединки были в тренде в среде московской богемы 20-х. Вспоминается знаменитый «Турнир поэтов», спровоцированный Валентином Катаевым.

В альбоме Алексея Кручёных он увидел шутку Владимира Маяковского: «Учи ученых!» — сказал Кручёных. Катаев ответил: «Утонувший в крюшонах Алексей Елисеич Кручёных.<…> Кто лучше?»

Изображение

Так стартовал аукцион рифм, в котором участвовали Н. Асеев, В. Инбер, С. Кирсанов, Б. Пастернак, И. Сельвинский, В. Хлебников и другие. Такие состязания в острословии происходили сплошь и рядом.

«Мы жили в весьма странном, я бы даже сказал — противоестественном, мире нэпа, населенном призраками» — писал Катаев в книге «Алмазный мой венец». И «…два магических Г — Гофман и Гоголь — стали нашими кумирами. Все явления действительности предстали перед нами как бы сквозь магический кристалл гоголевско-гофманской фантазии».

Веселый, деятельный, остроумный, харизматичный Валюн был «вечным двигателем» в их компании. «Наружностью он был японский кот,/А духом беспокойней Фудзиямы», — писал Марк Тарловский («Веселый странник», 1935).

Бурлившие в уже тогда известном писателе энергия и эмоции временами выплескивались наружу. Но когда произойдет очередное извержение, предугадать никто не мог. Он всю жизнь был непредсказуем, что создавало массу проблем в отношениях с власти предержащими. Катаев не примыкал ни к каким группам, стоял особняком и талантливо прятал свою внутреннюю свободу и независимость под маской респектабельного и весьма язвительного господина, способного в прямом и переносном смысле «надавать по мордасам» (его выражение). Я бы сказала, он был Чеширский Кот, которого не удавалось ухватить за хвост. Он исчезал, растворялся в пространстве, но его улыбка, то добрая, то ехидная, то блудливая, то саркастичная, оставалась.

Мог ли Валюн стать прототипом Остапа Бендера? В романе «Алмазный мой венец» говорится, что в «Двенадцати стульях» все персонажи написаны со знакомых и друзей, «а один даже с меня самого, где я фигурирую под именем инженера, который говорит своей супруге: «Мусик, дай мне гусик».

Семья Катаевых, 1960-62 гг. Фото из семейного архива

Семья Катаевых, 1960-62 гг. Фото из семейного архива

БРУНС и БРУНСвик — «сумасшедший скульптор», который автору романа «внушил идею вечной весны (и вечной славы!)». Загадочное совпадение. Павел Катаев, сын писателя и мой дядя, уверял, что под именем Брунс «Ильф и Петров вывели самого Валентина Петровича. Вот он в поиске клички для очередного героя «Алмазного венца» использовал эту подсказку. Это знаменитый скульптор Осип Цадкин, в котором отец находил много общего с собой».

Похоже, Валентин Катаев не без удовольствия примерял на себя образ Брунсвика, который восклицает: «Я больше не хочу делать памятники королям, богачам, героям, вождям и великим гениям. Я хочу ваять малых сих. <…> Я предам всех вас вечности».

Пытался ли писатель влезть в шкуру Великого Комбинатора? Вполне возможно. И очевидно он лукавил, весело подмигивал читателям, соглашаясь на роль Брунса — вальяжного советского господина, каким сам хотел казаться.

Катаев подарил Ильфу и Петрову сюжет романа «Двенадцать стульев».

Известный писатель, подобно Конан Дойлу пристрастившийся к курению трубки, он чувствовал себя мэтром.

«Благо в это время мое воображение кипело, и я решительно не знал, куда девать сюжеты, ежеминутно приходившие мне в голову. Среди них появился сюжет о бриллиантах, спрятанных во время революции в одном из двенадцати стульев гостиного гарнитура. Сюжет не бог весть какой, так как в литературе уже имелось «Шесть Наполеонов» Конан Дойля, а также уморительно смешная повесть молодого, рано умершего советского писателя-петроградца Льва Лунца, написавшего о том, как некое буржуазное семейство бежит от советской власти за границу, спрятав свои бриллианты в платяную щетку».

Можно сказать, что Катаич создал концессию «Дюма-пер и его литературные негры» и уехал на юг, туда, куда его брат и друг, отправили инженера Брунса. Он бросил своих «рабов», и, думаю, сделал это намеренно. Он был совершенно уверен в успехе. «Я представил себе их обоих — таких разных и таких ярких — и понял, что они созданы для того, чтобы дополнять Друг Друга. Мое воображение нарисовало некоего двуединого гения».

Фото: Владимир Савостьянов / Фотохроника ТАСС

Фото: Владимир Савостьянов / Фотохроника ТАСС

У дедушки был собачий нюх на таланты. На свою интуицию он полагался и тогда, когда возглавил журнал «Юность» (1955–1961), где воссоздал атмосферу Мыльникова переулка 20-х. Он опять стал мэтром, Стариком Саббакиным, и Аксенов, Гладилин, Вознесенский, Евтушенко и другие «шестидесятники», которых он открыл, обращались к нему и друг к другу не иначе, как «старик».

Молодые, энергичные, раскованные, талантливые писатели и поэты часто наведывались на нашу дачу в Переделкине. Посиделки за самоваром, коктейли в лесу, шашлыки, которые запивали непременно красным вином — болгарской «Гамзой» в больших плетеных бутылях. Играли в городки и ножечки, танцевали. И, конечно же, турниры в острословии, споры о литературе, живописи, театре, чтение стихов…

«Юность» вернула Катаеву весну, а роман «Алмазный мой венец» стал прощанием с его бурной молодостью и друзьями, «большими и малыми гениями», многие из которых не были известны советской публике. Теперь их звездно-белые фигуры, сделанные из неиссякаемого галактического вещества, навечно остались в литературе и нашей памяти. «Я хотел, но не успел проститься с каждым из них, так как мне вдруг показалось, будто звездный мороз вечности сначала слегка, совсем неощутимо и нестрашно коснулся поредевших серо-седых волос вокруг тонзуры моей непокрытой головы, сделав их мерцающими, как алмазный венец».

В 1944 году дедушка написал:

Когда я буду умирать,
О жизни сожалеть не буду.
Я просто лягу на кровать
И всем прощу. И все забуду.

Валентин Катаев умер 12 апреля 1986 года. Он ушел вслед за героями «Алмазного венца», в «страну вечной весны, откуда нет возврата». Мой дедушка безвозвратно исчез, растворился в пространстве, но его улыбка осталась.

Тина Катаева — специально для «Новой»

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow