«Материал» — выставка в международном «Мемориале»* — открылась не так давно. И это совпало с драматическими событиями — «Мемориал» закрыт, и нам остается лишь гадать о судьбе всего, что было сделано этими людьми за 30 с лишним лет.
Это и «книги памяти», то есть списки репрессированных, включающие десятки тысяч фамилий, с установленными местами захоронений, это памятники, памятные знаки и мемориалы (в прямом смысле этого слова) по всей стране, от Магадана до Москвы, это архивы, коллекции артефактов и многолетние огромные исследования, это, в конце концов, целое народное движение.
Поэтому закрыть «Мемориал» на самом деле нельзя. Нельзя остановить реку и осушить море, как бы этого кому-то не хотелось.
Фото: Валерия Яковлева
Ну вот с такими мыслями примерно я и шел снежным январским днем в помещение на Каретном Ряду. Было грустно. И в то же время я знал — что-то новое мне откроется в этой вполне понятной и тяжелой «картине дня».
«Материал» — слово, обозначающее в классическом русском языке ткань. Самую разную ткань — от тонкого батиста до грубого сукна. Ту, из которой шьют всё — платки и пальто, белье и костюмы. Газетчики в прежнее время называли «материалом» любой текст — от крошечной заметки до огромного очерка. Потому что у каждого текста есть фактура — слова, мысли, наблюдения, факты и так далее.
Словом «материал» на выставке в «Мемориале» обозначена судьба женщин ГУЛАГа. Эта судьба и есть «материал». Собранный — как бы по нитке — из десятков и сотен судеб. Вызревала эта выставка десятилетиями. Узницы советских концлагерей возвращались домой после освобождения и реабилитации и вывозили с собой памятные вещи — вышивки, платки, самодельные игрушки, рубашки, даже платья, иногда совсем крошечные. Они не могли с ними расстаться, они понимали, что это бесценная реликвия, что их назначение находиться в каком-то будущем музее. Потом, когда подходил срок их жизни, они или их наследники приносили эти вещи в «Мемориал».
— Мы готовились к этой выставке лет 10, — сказала Алена Геннадьевна Козлова, один из кураторов. — Но мы никак не могли придумать форму, как же все это рассматривать, как воспринимать. И вот, наконец, мы нашли архитекторов, которые эту идею блестяще реализовали.
Фото: Валерия Яковлева
И да, действительно, Надя Корбут, Кирилл Асс, Катя Тинякова — архитекторы выставки — сделали так, что атмосфера ГУЛАГа и подвиг человека, который сумел в нем выжить и остаться человеком, передаются сразу, на уровне прямых ощущений. Это очень маленькая выставка, комната в подвале метров двадцать, серая кирпичная стена, серые стены, испещренные надписями, сделанными как бы от руки. Но здесь масса деталей, которые невозможно забыть, я бы сказал, избыть из памяти. И, конечно, собранные кураторами (Ирина Островская, Ирина Щербакова, Алена Козлова) документы, воспоминания, сами тексты, которые медленно и верно, шаг за шагом вводят тебя в этот мир.
«Женщины тяжело переживали грязь, полчища клопов, вшей, крыс, переполненные параши в тюрьмах, зловонные отхожие места в лагере, вонь и тесноту бараков. В таких условиях приходилось жить долгие годы. Даже соблюдение элементарной личной гигиены требовало огромных усилий — умыться снегом, когда не было воды, раздобыть чистые тряпки во время месячных, не ходить в грязном и рваном, обсушиться и постирать одежду после работы».
Ну, скажем, черное платье, с которого выставка открывается.
Узнав об аресте мужа, многие женщины сразу начинали перекрашивать свои вещи в черный цвет — знали, что их тоже заберут. Цветное в лагерь нельзя.
Фото: Валерия Яковлева
Простые наволочки, полотенца — все ли ребята и девчонки (а на экскурсии в «Мемориале» было довольно много молодежи) — знают сегодня, что узникам ГУЛАГа полагались одно новое полотенце в год, одна наволочка раз в четыре года, простыня раз в два года и одно одеяло раз в пять лет? Да и это было непозволительной роскошью? Вот висит платье из крепа довольно странной формы и вида, его тоже удалось сохранить «на память», а дело было так: узнице ГУЛАГа, Валентине Буханевич, нельзя было получать из дома посылки, муж был арестован, посылки во время следствия были запрещены, и платье ее, единственное, в котором она ходила, износилось, превратилось в рубище и стало почти прозрачным. И тогда другие женщины из вафельных полотенец, из своих драгоценных вещей, из любых ниток общими усилиями соорудили подкладку, подшили и «надстроили» его. Платье это тоже отдельный памятник человеческой, женской солидарности. Вот детские вещи, пеленки или куклы — все они политы кровавыми слезами.
Детей, родившихся в ГУЛАГе, отбирали у матерей, они массово умирали, пропадали в детдомах, да и сам факт их рождения был отмечен жуткими порой обстоятельствами.
Вообще, чем важна эта выставка в «Мемориале»? По сравнению со всем тем, что было раньше?
Выбранный угол зрения — женские судьбы — позволяет нам сосредоточиться не на общих вещах, то есть сколько людей репрессировано, по каким статьям, каким категориям, как это вписывалось в «общий ход истории», а на конкретных — на том, что это было невиданное доселе изуверство одних людей по отношению к другим. Сосредоточиться на физиологии, биологии, в прямом смысле, анатомии сталинизма.
Читая, понимая и ощущая то, как страдала в этих условиях женщина, ты вдруг осознаешь очень ясно — это рукотворный ад,
созданный человеческими существами сознательно или бессознательно, это совершенно неважно. И дело не в том, за что и почему, а в том, что с этим делать дальше? Ведь история не закончилась.
Фото: Валерия Яковлева
На выставке «Материал» есть маленький раздел «Петля» (все разделы условно разделены на некие элементы шитья — «Стежок», «Нитка» и так далее). Это всего лишь маленькая коробочка, в которой лежит пачка листков особой плотной бумаги (так называемый «срыв») с короткими фрагментами воспоминаний. О том, как их насильно брили тупой бритвой, как насиловали, унижали, как принуждали к сожительству. На листках написано то, что было вспоминать мучительно, стыдно, невозможно. И, тем не менее, благодаря «Мемориалу» это записано. Это осталось навсегда. Очень жаль, что общество так поздно заговорило — да и то, этот голос сейчас глушат изо всех сил — об этой «физиологии сталинизма». О сознательных унижениях женщин, например. Это всем нужно знать, чтобы на этом все вопросы закончились.
Мысль, которая при этом возникает, очень простая — а почему им за это ничего потом не было? Им, кто все это делал?
И вторая мысль — и уже ничего не будет? И что же надо сделать, чтобы эта несправедливость была как-то уравновешена?
Была у меня в жизни одна экскурсия (кстати, тоже организованная «Мемориалом») — на Донское кладбище. Благодаря родственникам погибших в годы террора там есть такой народный мемориал (в прямом смысле этого слова) — деревянный крест с табличками и именами тех, кто здесь предположительно мог быть похоронен. Дело в том, что на Донском находился крематорий, куда свозили тела после массовых расстрелов. Вот такая осталась родственникам (причем порой довольно известных в 1930-е годы людей) символическая условная общая могила на Донском. Могила сожженного праха.
Детская игрушка. Фото: Валерия Яковлева
А при входе на кладбище экскурсовод показал нам другую могилу, классическую, с солидным памятником — руководителя расстрельной команды Блохина (дослужился человек до генеральской должности, между прочим). Так вот, как рассказал нам юноша из «Мемориала»:
внук Блохина добивался от руководителей Донского кладбища, чтобы экскурсии возле могилы его деда не останавливались. Не тревожили память деда на том свете.
Могила палача Василия Блохина на Донском кладбище. Рядом — историк «Мемориала» Арсений Рогинский. Фото: Ксения Жихарева, the New Times
«Понять и простить» — на самом деле, нет этих слов на памятнике Франгуляна жертвам репрессий, который открывал Путин на Проспекте Сахарова. Я сам долго их там искал и найти не мог. Но идея такая у власти есть, поэтому замазывают фамилии следователей и доносчиков в следственных делах, даже тех, которые все-таки еще выдают родственникам (закон о реабилитации пока никто не отменял), поэтому закрывают архивы, поэтому вот так, через губу, относятся к местным отделениям «Мемориала», которые пытаются устанавливать памятники и памятные знаки, пытаются добиться оправдания тех, кто был репрессирован. Мол, «не надо мстить».
Мстить детям и внукам действительно не надо. Но фамилии должны быть названы — и тех, кто организовывал этот ад, и тех, кого они в этот ад отправили.
Но самое главное, что должны сделать мы и наши дети — это внедрить в народное сознание все эти уроки. Все эти детали, даже самые страшные и физиологические. Я очень хочу верить, что маленькая (и может быть, именно в этом часть ее совершенства) выставка «Материал» станет когда-то большим разделом в огромном музее коммунизма, чем-то напоминающем Яд ва-Шем в Иерусалиме, станет разделом в учебном пособии по проблемам исторической памяти, по предмету, который будут в обязательном порядке проходить и в школе, и в институте. Почему я в это верю? Что дает мне основания верить?
Ну, понимаете, закрытие «Мемориала» — это ведь просто реванш.
Это месть за 1989 год с его Первым съездом депутатов, за 1991-й, и даже за 1993-й и 1996-й, когда коммунизм потерпел, казалось, окончательное поражение. А реванш — он ведь никогда ни в одной стране, ни в одной исторической эпохе еще не заканчивался успехом. Всегда идеология реванша заканчивалась мучительным поражением, в худшем случае — катастрофой целой нации.
«Реставрация после революции наступает почти неизбежно, но она никогда не бывает навсегда и никогда не отменяет итогов революции», — сказал недавно американец Леон Арон, первый биограф Бориса Ельцина. Так что работать над созданием большого музея коммунизма, со всеми разделами репрессий и всеми оттенками этого рукотворного ада придется все равно.
Это задача не для одного поколения, конечно.
Но вот смотрите, нашлись же люди, которые начали ее решать уже сейчас. Несмотря ни на что.
* Мы вынуждены указать, что организация «Международный Мемориал» была признана российскими властями «иностранным агентом» и ликвидирована по решению суда.
