6 января Кремль опубликовал перечень поручений президента, данных им по результатам декабрьской пресс-конференции. Одним из последних пунктов (№ 11) Путин поручил Министерству юстиции и Генпрокуратуре «проанализировать практику применения уголовно-исполнительного законодательства и при необходимости подготовить предложения, направленные на недопущение применения незаконных методов воздействия к лицам, содержащимся под стражей и осужденным к лишению свободы».
Речь, конечно, о пытках, проблему которых после появления массы видео и других доказательств уже невозможно игнорировать. Двусмысленное «при необходимости» спишем на бюрократический стиль, здесь показательней, что слово «пытки» авторы формулировки снова подменили «незаконными методами воздействия». Подождем, как будет сформулировано аналогичное поручение по результатам встречи Путина с СПЧ 9 декабря, на которой о пытках куда более прямо и резко говорила Ева Меркачева.
20 декабря Клишас и Крашенинников внесли в Думу беззубый законопроект, несколько ужесточающий наказание за пытки, но даже не подразумевающий их криминализации в отдельной статье УК, на чем продолжают настаивать правозащитники. «Альтернативный» проект эта пара докторов наук внесла буквально за несколько часов до того, как в Думе должен был быть официально зарегистрирован более радикальный законопроект, который давно и совместно с членами СПЧ готовит сенатор Людмила Нарусова (ее дочь Ксения Собчак и задала на пресс-конференции Путину вопрос о пытках).
Между тем на встрече президента с СПЧ 9 декабря поднимался еще и вопрос о судьбе ректора Шанинки профессора Зуева, на который Путин ответил весьма недвусмысленно: «Не вижу никакой необходимости держать человека за решеткой по тем составам, которые ему вменяются» (цитата по стенограмме на сайте Кремля). В столь категоричной форме по делам, связанным со следствием и судом, президент на встречах с СПЧ до сих пор не высказывался. Если не просто «забыть» о заданном Николаем Сванидзе вопросе, то другого ответа президент дать и не мог: речь шла не о доказанности обвинения, но лишь о том, что больного человека, обвиняемого в экономическом преступлении, под стражей держать нельзя.
Содержание в СИЗО пожилого профессора, только что перенесшего несколько операций на сердце, — это и есть физическая и моральная пытка.
Почему бы не начать борьбу с «незаконными методами воздействия» с освобождения Зуева, тем более что такое решение недвусмысленно поддержал президент? 15 декабря свой голос против содержания его под стражей подняла и уполномоченный по правам человека Татьяна Москалькова, однако 21 декабря апелляционная инстанция Мосгорсуда отказала защите Зуева в жалобе на решение Тверского суда от 3 декабря, и он до сих пор остается в предварительном заключении.
Примерно представляя себе, как работают эти механизмы на таком уровне, мы можем предположить, что кто-то, в чьих интересах было принято противоречащее закону решение, каким-то образом смог переубедить президента. Наверное, это не так уж сложно: например, предъявив доказательства получения Шанинкой денег из-за рубежа с параллельным чтением студентам какого-нибудь «очернительского» курса. Но это в любом случае только вербальный уровень, скрывающий истинную причину применения к Зуеву пытки.
Мы пока не знаем точно, в чем она состоит, но, вероятно, прав Владимир Пастухов, который сразу после задержания Зуева предположил (Новая № 128 от 12 ноября прошлого года), что дело не в нем, а в ранее задержанной Марине Раковой, которая, «являлась протеже сначала помощника президента Белоусова, а затем главы Сбербанка Грефа… сумела якобы войти в конфликт интересов с группой лиц, контролирующих издательство «Просвещение»… Так называемое издательство, которое в начале нулевых дышало на ладан, контролируя всего около 30% рынка учебников в стране, сегодня, помимо тиража далеко за 100 миллионов книг в год, занимается строительством и оборудованием школ по всей стране, реализацией всевозможных образовательных программ и другой крайне полезной для экономического благополучия владельцев деятельностью».
Единственное объяснение уклонения судебно-следственной системы от закона и фактически прямого указания президента — экономическое. Следствие и суд, как можно предположить, выполняют чей-то заказ, для чего необходимы показания Зуева против Раковой — а никакой другой резон пытать его в СИЗО, кроме понуждения к правдивым или ложным показаниям, представить себе невозможно.
Этот яркий — хотя всего лишь частный — пример объясняет нам, куда так спешили со своим ничего не меняющим законопроектом «главные юристы РФ» (активные участники Ассоциации юристов России и проч.) Крашенинников с Клишасом и чьи интересы они лоббируют.
Пытка — это орудие извлечение ренты для «силовиков», включая в первую очередь Следственный комитет и контролирующую его ФСБ, а также ФСИН, МВД, прокуратуру и суды.
Такая рента взимается в разных формах: от обложения мелкой данью больного туберкулезом зэка в саратовской тюремной больнице до многочисленных рейдерских захватов и перенаправления крупных бюджетных потоков, как в рассматриваемом случае.
С точки зрения политической экономии картина будет неполной, если мы не обозначим и ту цену, которую за возможность извлекать ренту из пыток платят Кремлю «силовики». Они расплачиваются политической лояльностью, которая, как это только что показали события в Казахстане, играет критически важную роль для сохранения авторитарной власти.
Несколько лет назад, когда встречи президента с СПЧ проходили еще очно в Кремлевском дворце, я сидел там под люстрами и записывал на бумажке фамилии всех, кто попал под пресс «силовиков» и кому члены совета просили оказать милость. Сверившись с записью через месяц, я нашел, что каждому из них сделали хуже: кому-то влепили еще один громадный штраф, кому-то добавили срок, кого-то перевели в дальнюю колонию. Конечно, это делает не президент, но кто-то, кто, видимо, тоже записывает на бумажке те же самые фамилии. Уж если кто попал в жернова «силовых структур», тому не стоит рассчитывать на помощь «гаранта Конституции». Просто у него есть люди, более социально близкие и более ему необходимые.
