Юрий Кузнецов в ателье. Фото: Сергей Гоц
Позвонил Кузнецов: с Новым годом и все такое… Ну и я ему в ответ: «С новым счастьем». Про новое счастье я, типа, пошутила. Не оригинально, но что можно ожидать от потрепанной вторым пришествием ковида меня нынешней.
Кузнецов на том конце провода радостно заржал:
«Ты угадала. Есть такое. Я себе смокинг завел».
«На хрена тебе, Юра, смокинг?»
Юра заржал еще безудержнее и, я бы сказала, вызывающе.
Мой друг Юрий Кузнецов, питерский журналист, — тот еще фрукт. Впрочем, до 16 лет, мотая срок в ПНИ больше 30 лет назад, он считался скорее «овощем». Ему, сироте, перешедшему из детдома прямым курсом в ПНИ на пожизненный кошт, на всякий случай был поставлен диагноз «олигофрения в стадии дебильности» с кратким резюме «необучаем».
В довесок к предлагаемым обстоятельствам жизни Юрке было предоставлен судьбой в вечное пользование детский церебральный паралич. И если еще лет десять тому назад он с ловкостью, отточенной хроническим отсутствием посторонней помощи, мог передвигаться с помощью трости, то сейчас бороздит просторы Питера на хитроумном инвалидном кресле с моторчиком либо на такси. ДЦП, черт бы его побрал, все сильнее закручивает моего друга в вечно ноющий спазм. И дышать ему становится все тяжелее.
Кузнецов — мой герой.
Фото: Сергей Гоц
Он зубами вырвал себе свободу, восстановив дееспособность, ушел из ПНИ с отчаянием беспомощности и невероятной жаждой жизни. Жизнь в него поверила, и он стал журналистом и общественным деятелем. Редактор службы информации телевизионного канала «Санкт-Петербург», внештатный советник председателя Комитета по социальной политике Санкт-Петербурга, член координационного совета по делам инвалидов при губернаторе Санкт-Петербурга, автор и режиссер документального фильма «Подорожник» — это малая часть его деяний.
Юра — гедонист. Для российского глубокого инвалида такой выбор судьбы мало того, что невозможен, он еще и вызывающе нагл.
Советский, да и российский социотип инвалида, навязываемый вниманию потенциального благотворителя, — это такой умиротворенный благостный человек без вредных желаний, с хронической благодарностью в лице и верой (лучше православной) в израненной испытаниями душе.
Мой друг — трудоголик — раздолбай, с патологической страстью к сладкому, коллекционированию бардака и бездумной готовностью ввязаться в любой проект, где
слово «инвалидность» он будет вымарывать редакторской рукой почти дотла, заменяя его словом «возможность», пусть и особая.
Возвращаясь к смокингу.
Много лет перед эфирами пару раз в неделю Кузнецов берет такси и едет завтракать в известное в Питере кафе «Тепло». Там, кроме божественной пшенной каши и блинчиков, у него пожизненная (как у ручки «Паркер») 50-процентная скидка на все меню.
За годы полезных для здоровья и не вредных для пенсии завтраков мой друг обзавелся в кафе массой приятных знакомств и мимолетных дружб. Легкость, с которой он может затеять разговор с любым встречным, выдает в нем светского человека и остроумного собеседника. Заманив, таким образом, в тенёта своего обаяния очередного посетителя кафе, Кузнецов ненавязчиво отравляет его бациллой социальной ответственности, которая для многих становится стартом в малую благотворительность.
Кто-то уходит после завтрака в собачий приют, кто-то — волонтерить в ПНИ, а кто-то просто денежку перечисляет на благое дело.
Владелица кафе Мария стала, кто бы сомневался, его другом. И вот пару месяцев назад, после очередного завтрака, официант сказал ему: «Зайдите к управляющему, там для вас конверт». В конверте оказалась прощальная записка от нее. Мария, как выяснилось, продала кафе. И еще в конверте был сертификат на пошив мужского костюма в элитном ателье. Оплаченный.
Юра офигел. Он вспомнил, как однажды, сидя с ней за чашкой кофе, уронил свой пиджак на пол. А она подняла, критически осмотрела… Кузнецов сказал:
«Ну да, не шикардос. Понимаешь, мне ужасно трудно подобрать себе костюм. Я же весь кривой».
— Я поехал в ателье. Ты даже не представляешь, что это такое. Я таких тканей в жизни не видел, я и не знал, что они бывают. Я думал, умом поврежусь, пока выбрал. А как там мерки снимают, это ж отдельный номер. Короче, сшили мне тройку — серо-голубую, из льняной ткани. Ты вообще веришь, что я красавец?.. Молчишь? Счас фото пришлю.
Фото: Сергей Гоц
В вотсап прилетело фото Кузнецова, смахивающего на благополучного, но уставшего от успеха режиссера не нашего кино. Трость, на которую он опирался, в данном контексте определялась визуально не как ортопедическое изделие, а как модный аксессуар.
Кузнецов продолжал: «Мы распрощались с этими милыми ребятами. Сколько стоит этот костюм, я так и не узнал, они молчали. А потом позвонил владелец ателье Кирилл и сказал: «У нас тут остались ваши мерки и все лекала. Может, вы еще что-нибудь закажете?» Я думал полсекунды. «Да, заорал я в трубку. Смокинг! Смокинг можно?!» Потом мы два месяца бодались по телефону. Они хотели мне смокинг подарить. Я возражал: «Вы поймите, это же вещь не первой необходимости, не второй и даже не десятой…» Я хотел его оплатить сам. Ты веришь в мою платежеспособность? В итоге я их уломал. Но меня все равно надули. Они за смокинг взяли с меня всего 30 тысяч. Вот как после этого верить людям?»
Я нетерпеливо прервала его навязчивым вопросом: «На хрена, Юр, тебе смокинг?»
Фото: Сергей Гоц
Кузнецов снисходительно выдержал паузу. «Смокинг меняет жизнь. Ты даже не представляешь, насколько смокинг меняет жизнь… Я теперь завтракать в «Тепло» езжу в смокинге. Мне все улыбаются. Я тоже.
Я стал значительно достовернее любить людей. То есть не по факту симпатии, а по факту совпадения ощущения счастья. Понимаешь?»
…Я смотрела в запотевшее от моего дыхания окно на растерзанную грязным снегом улицу, натертый от насморка нос свербил сентиментальной слезой.
А Кузнецов ржал в трубку: «А знаешь, какие девушки вчера попросили со мной сфотографироваться?! Феи!»
Фото: Сергей Гоц
