«Боевая свинья» и «белохалатники»

Мы выдвинулись в Грозный. Боевой порядок штурмовой группы, в который мы перестроились на летном поле аэродрома ДОСААФ, обеспечил нам беспрепятственное движение. Противодействия со стороны противника пока не было, можно сказать, что боевики нас «проспали». За первыми высотками города стояли мирные жители района Катаяма, которые в большинстве своем просто смотрели на нас и никак не реагировали на наше вторжение. Но некоторые молодые люди азартно показывали в сторону центра города и потом смачно хлопали ладошкой по сжатому кулаку со стороны большого пальца. Наверное, они хотели нам сказать: «Идите и сделайте их там!», а может: «Идите, и пусть вам там вдуют!»

Комбат Хмелевский не стал заморачиваться с толкованиями — и вдарил очередь из автомата над головами. Всех как ветром сдуло.

Пока мы шли «боевой свиньей» — в две колонны, любые действия боевиков против нас были неэффективны. Башни боевых машин готовы к перекрестному огню. Бойцы спешены с автоматами наперевес под окнами домов, готовые в любой момент прикрыть броню от выстрелов из окон с противоположной стороны. Танки чуть сзади, на броне за башнями — пулеметчики.

За Старопромысловским шоссе первым «под раздачу» попал вражеский БТР с белой полосой: заметив нас, он стал уходить, но не успел, получил очередь 30-миллиметровыми и скатился в балку. Рассматривать трофей некогда — идем дальше. Сверху по городу через наши головы «жарят» десантники с Сунженского хребта: казалось, что у них стреляло все, что может стрелять. Потом десантники пошли западнее, а мы повернули в сторону центра и стали углубляться в город.

Через несколько лет после этих событий мне довелось беседовать с местным жителем, бывшим советским офицером. Он рассказал, что видел, как отряды «белохалатников» — так он называл «летучие отряды» армии генерала Дудаева — на легковых машинах сопровождали наше выдвижение, следуя параллельными улицами, спорили и не решались напасть, но вели разведку и отслеживали каждый наш маневр.

Летучий отряд как мотострелковое отделение состоял из командира, водителя, пулеметчика, снайпера и гранатометчика. И одни белые «Жигули» мы все же подстрелили. Они захотели взять нас «на слабо»: выехали с параллельной улицы и, моргая фарами, типа «свои», стали медленно подъезжать на расстояние эффективного выстрела из РПГ. Наши бойцы сначала пальнули в воздух, подавая сигналы руками, чтобы те остановились. Это не помогло. Тогда ударили перед «Жигулями». Машина встала, из нее выскочили гранатометчик и несколько стрелков, но выстрелить так никто и не успел… Потом был грузовик-хлебовозка: женщина в белом халате и водитель покинули машину с простреленными колесами и скрылись в лабиринтах улиц. Позже, беседуя с местными жителями, я узнал, что таких «тачанок» было сформировано много.

Через несколько лет другой мужчина, русский, который жил в районе вокзала, рассказал мне, что пока мы продвигались по улицам, в квартале от нас «белохалатники»-боевики жарко спорили между собой, но так и не решились напасть на наш штурмовой отряд.

Хотя в городе ориентировался — как-никак служил там до войны два года. О своем местоположении я докладывал комбригу по радио, а он направлял меня, сообщал, куда поворачивать. Так прошли завод «Красный молот» и Дом печати. На мои вопросы «куда мы идем?» командир не отвечал, отмалчивался, и я догадался, что он не хочет говорить мне конечную точку в открытом радиоэфире. Думаю, что эта секретность помогла нам впоследствии без боя захватить вокзал. Но поняв, что задачу уточнить можно только лично, я стал искать глазами командно-штабную машину (КШМ, здесь Р-145 «Чайка». — Ред.) комбрига Савина. Когда мы остановились на очередной развилке городских улиц, увидел ее немного позади себя.

На соседней улице вел бой 81-й мотострелковый полк из Самары. Там уже были потери в живой силе, горело несколько боевых машин. И по нам тоже стали стрелять. Это требовало решительных действий: головной взводный Дмитрий Аденин, двигаясь впереди, постоянно запрашивал у меня, куда идти дальше.

Я решился. Отсоединив шлемофон, спрыгнул на асфальт и рванул бегом к командирской машине. Все люки КШМ были закрыты, и мне пришлось стучать прикладом по броне. Открылась бойница со стороны водителя, затем водительский люк. Я вскочил на броню и головой вниз нырнул под ее защиту. Моя пятая точка и ноги остались за броней и были хорошо обозримы всем. В голове промелькнуло: «Если прострелят задницу — сидеть будет неудобно», — и я улыбнулся сам себе, добавил уже вслух, глядя на водителя: «Докажи потом, что ты честный солдат с ранением в жопу».

— Здравия желаю, товарищ полковник, — громко прокричал я, заглушая голосом звук работающего мотора и боя за бортом. — Куда прикажете дальше?

Мой вопрос повис в накаленном воздухе штабной машины. Командир бригады Иван Савин молчал, рассматривая карту, а я не хотел пулю в зад. И, нарушая субординацию, обратился к начальнику оперативного отделения Юре Клапцову, разместившемуся рядом.

— Куда дальше? Товарищ подполковник!

— На вокзал, — коротко ответил Клапцов.

— На вокзал — и всё? — Мне показалось, что проще задачи нет, я знал, что вокзал где-то рядом, до него рукой подать. — Спасибо. Разрешите идти? — прокричал я и заулыбался от счастья, что наконец узнал конечную точку нашего путешествия.

Последние мои слова заглушили удары пуль по броне. Я нутром чувствовал, что к моей заднице уже пристреливаются, и рванул обратно к своей «ласточке», так нежно я звал свою командирскую БМП. Наш механик-водитель Варламов, проявляя нетерпение, вылез из люка и осматривался в поисках командира. Десятиметровый шнур свисал из открытого люка, и я, подключив шлемофон, заорал в эфир прямо с земли:

— Пшшчк… Скорпион-три, прием! Пшш…

— Пшшчк… На приеме. — Спокойный голос Аденина вселял уверенность.

— Пшшчк… Дима, вокзал видишь? Пшш…

— Пшшчк… Вокзал не вижу, но железку наблюдаю пшш… — пауза — пшшчк справа.

— Пшшчк… Молодец, давай туда! Пшш…

БМП Аденина, выплюнув облако черного дыма, повернула направо и, лязгая гусеницами, скрылась за домами частного сектора. Из частного сектора побежали вооруженные люди, стреляя на бегу в нашу сторону. Головная машина уложила их пулеметным огнем, только двоим удалось скрыться, остальные так и остались лежать на холодном, слегка припорошенном снегом асфальте. Их было шестеро. Кто-то из механиков-водителей пытался их объехать, но это мало кому удавалось, и тела боевиков были изорваны и вмяты в асфальт гусеницами десятков боевых машин.

Некомплект. С какими силами мы вошли в Грозный

За час до полудня мы вышли к вокзалу. Командование заранее предупредило нас: если будет конфликт с гражданским населением из-за того, что в дом вломились солдаты и что-то сломали или, не дай бог, унесли, ответственность будет жесткая. Так что мы ориентировались на общественные здания. Наша цель была вокзал, благо в преддверии Нового года там не было ни одной живой души.

Настоящий бой начался с выходом нашей роты на привокзальную площадь. Противник открыл огонь из депо справа, и я развернул свою роту в эту сторону. По моей команде «Противник справа!» шесть боевых машин пехоты повернули одновременно вправо, выскочили на перрон и вдарили по депо изо всех стволов. Бойцы спешились и поливали противника из стрелкового оружия. Для них это было приключение, азарт — адреналин переполнял их. В прицелы было видно, какая в депо началась возня. Огонь дудаевцев был подавлен, они спешно покинули свои позиции.

Наступило недолгое затишье, и это дало возможность первой роте по приказу комбрига Савина продвинуться в сторону реки Сунжа, чтобы захватить мост через нее.

Мы облегчили положение сводного отряда 81-го мотострелкового полка: ребята закрепились на станции «Товарная» в нескольких сотнях метров от нас. Это тоже неплохо. Почему я их называю сводным отрядом? Потому что так же, как у нас, от их полка в Грозный вошли два батальона, укомплектованные по штату мирного времени. Не знаю, как у них, а наш боевой состав усекли еще и внутри рот. По штату в роте 13 единиц БМП-2. Если считать, что в роте четыре взвода, выходит, по три БМП во взводе плюс одна командирская машина. Однако в Чечню роты приехали в составе трех взводов, и эти взводы имели по две БМП, итого в каждой роте было по семь БМП (три взвода имели по две БМП, и еще одна — командира роты).

В моей роте в город вошло шесть боевых машин, поскольку одна — № 137 — вышла из строя еще на окраине Грозного. Что касается численности личного состава, то штат военного времени предполагает иметь в мотострелковой роте 120 человек, штат мирного времени — 81 человек. С учетом текущего некомплекта и доукомплектования роты личным составом за счет других подразделений бригады — специалистами по штату мирного времени, и то не полностью — в Чечню отправился 51 человек. В штурме Грозного принимали участие 42 солдата и офицера третьей мотострелковой роты первого батальона 131-й отдельной мотострелковой бригады: старшина с водителем «Урала» остались собирать лагерь, который мы оставили утром 31-го в районе поселка Родина, двое раненых в предыдущих боях были эвакуированы в госпиталь, а замполит Кучеренко сбежал после первого боя. Словом, мы не имели полнокровных подразделений, поскольку нельзя назвать полнокровным батальон, укомплектованный на 50%, тем более что с батальоном в штурме не принимали участие минометная батарея, противотанковый взвод, взвод материального и технического обеспечения. Перед убытием нам не выдали подствольные гранатометы и пистолеты, а они бы нам пригодились.

Впрочем, наш батальон был усилен танковой ротой Т-72 и зенитной самоходной установкой «Тунгуска». Итого около 250 штыков, 22 единицы БМП-2, 10 танков, шесть единиц ЗСУ и три командно-штабных машины.

Второй батальон, укомплектованный примерно так же, входил в Грозный за нами, несколькими часами позже, и пренебрег необходимостью заведомо перестроиться в боевой порядок. Батальон был разгромлен на марше.

Так случилось еще и из-за того, что было потеряно управление. Руководивший батальоном полковник Александр Дурнев (позывной «Камин») смог прорваться к станции Товарная несколькими машинами, а оставшиеся подразделения батальона были уничтожены в колонне силами противника, занявшего позиции вдоль маршрута выдвижения батальона в зданиях дудаевских силовых структур (в частности, Департамента госбезопасности), и летучими отрядами на легковушках. Основные усилия дудаевцы сосредоточили на удержании перекрестков. Конечно, никто не ожидал такого организованного сопротивления с применением ручных противотанковых средств в городе с минимальных расстояний.

Вокзал находился между первым и вторым кольцами обороны Дудаевской национальной гвардии. Во второй половине дня 31 декабря туда стянули самые элитные подразделения гвардии в составе Абхазского и Мусульманского батальонов, каждый по 600 человек. Образовалась горловина, выход из которой оборонял полк спецназначения конфедерации горских народов под руководством Руслана Гелаева. Полк удерживал позиции от Дома печати до дворца Дудаева и другие объекты в центре города. Ближе к вокзалу, неподалеку от здания Департамента госбезопасности, боевые действия вели боевики батальона ДГБ. Это был костяк вооруженных сил Ичкерии, и его сосредоточение в районе вокзала Грозного 31 декабря 1994 года стало возможным по причине нерешительных, замедленных действий других группировок федеральных войск, которые к этому времени топтались на окраинах города, в полной нерешительности и неготовности к действиям.

СМИ «свободной Ичкерии» в течение нескольких месяцев оболванивали жителей Чечни. По местному радио и телевидению сообщали, будто президент России Борис Ельцин распорядился депортировать чеченский народ, только в отличие от 1944 года конечной точки депортации назначено не было, а это значит, что все лица, подлежащие депортации, должны были якобы быть уничтожены в дороге. Было много другого бреда, в который верили простые жители Чечни. Вся эта пропагандистская работа позволила создать 62-тысячный вооруженный контингент, готовый защищать себя, своих близких, свой народ, свою Родину. Пятнадцать тысяч боевиков было сосредоточено в Грозном. Это были мужчины в возрасте 30–40 лет, прошедшие службу в советской армии, получившие боевой опыт в Абхазии, Нагорном Карабахе и при отражении первого, ноябрьского штурма чеченской оппозиции. Теперь же они формировали элитные подразделения дудаевской Национальной гвардии и были мотивированы идеей национальной свободы, высокими окладами, преступной свободой вершить суд по собственному пониманию справедливости. На деле это были «криминал-сепаратисты с идейно-исламистским самооправданием».

Мы заняли вокзал

Тем временем взводы третьей моей роты приступили к оборудованию позиций. Я решил растянуть фронт и таким образом избавиться от скученности. После перегруппировки третий взвод Димы Аденина занял позицию вдоль почтамта, по центру. Второй взвод Редвана Аджимамбетова занимал левое восточное крыло вокзала, а первый взвод Константина Михеева оборонял правое западное крыло вокзала. При этом фронтом рота была развернута в сторону железнодорожного депо. В качестве укрытия для БМП мы использовали привокзальные ларьки и бетонные клумбы, которые стаскивали тросами.

Я обходил позиции роты, когда нас опять начали обстреливать. Самые опасные участки были там, где улицы примыкали к привокзальной площади. В этих местах боевой порядок батальона простреливался насквозь, и мы стали нести первые потери. В одном из таких мест, когда я возвращался от Михеева к своей машине, меня окриком остановил Аденин.

— Стой! Стой! Стой! — орал мне Дима, перекрикивая стрельбу и бросаясь ко мне. — Стой, здесь вся улица простреливается насквозь! — Он прижал меня к стене вокзала. — Здесь перед тобой бойца подстрелили.

— Где твой взвод?

— На позиции, где поставил.

— А ты что здесь?

— Тебя сторожу, чтобы не подстрелили. А то что я Ленке скажу?

— И что же теперь, обосраться и не жить? А бойцы что скажут — что зассали командиры, да?

На другой стороне улицы между привокзальными киосками и забором автосервиса солдаты спокойно занимались своими делами. Сержант Леша Пожидаев — командир отделения управления — сидел в башне в танковом шлемофоне и дежурил на связи, механик-водитель возился с ключами возле гусеницы. Стрельба не прекращалась. Шум боя перетекал с одного фланга на другой и постепенно становился привычным. Опасности я не чувствовал.

— Давай на три-четыре рванем, — прокричал я Димке, — а там как повезет.

— Давай! — не раздумывая ответил взводный. Мы рванули, как на стометровке. Дима стартовал удачнее и вырвался вперед. Почему-то этот момент запомнился каким-то растянутым, как в замедленной съемке. Я бежал изо всех сил, мои ноги с силой отталкивались от припорошенного снегом асфальта, я чувствовал каждую мышцу своего тела, но все равно разрыв между нами увеличивался. И тут я боковым зрением уловил, как в нашу сторону от депо, разбрызгивая искры из боковых сопел, летит противотанковая граната от РПГ (противотанковый гранатомет. — Ред.). Мне показалось, и сейчас я в это верю, что я видел даже звездообразное оперение стабилизатора гранаты. В это мгновение не было страха, но был азарт, дикий азарт. Убегу или нет? Мне казалось, что мышцы ног рвались от натуги, я вытаскивал из себя все физические силы, чтобы убежать от нее, от смерти, которая летит прямо в меня… Взрыв гранаты, усиленный стенами городской застройки, оглушил. Недолет полтора метра от нас, взрывная волна сбила с ног, что-то очень больно ударило по правой ноге. Я потерял равновесие и полетел через облако порохового дыма, догоняя Диму. Его взрывом тоже сбило с ног. Перелетев через взводного, я машинально закатился под танк старшего лейтенанта Гринченко, стоявший во дворе автосервиса. Там под днищем танка, окончательно убедившись, что жив, вспомнил о Димке. Где он? Выглянув из-под танка, увидел его в нескольких метрах, он лежал на спине и матерился во всю силу своей командирской глотки, придерживая согнутую ногу за голень. Думать было некогда; превозмогая боль в ноге, я кинулся к Димке, схватил его за лямки бронежилета и затащил под танк. Пара пуль запоздало взвизгнула, ударившись об асфальт в том месте, где недавно был мой друг. Теперь лишь бы танк никуда не поехал, между днищем и землей места мало.

— Суки! — кричал Аденин. — Убить хотели! Теперь им всем *** (конец)! Ублюдки!

Держась за стенку автосервиса, мы оба, прихрамывая каждый на одну ногу, добрались до моей командирской БМП.

— Щепелев! — громко позвал я ротного санитара. Мы уселись прямо на промерзший асфальт у катков БМП, у меня появилась возможность осмотреть свою раненую ногу. Сняв сапог, обнаружил у себя небольшую ссадину и гематому в районе щиколотки: видно, осколок ударил плашмя, а кирзач смягчил удар. Пара мелких осколков в мышечной ткани справа от голени, ковыряться некогда, до свадьбы заживет. У Димки тоже небольшой, сантиметра в три осколок торчал из голени.

— Болит?

— Не очень.

— Ну и ладно, пошли воевать. — Я обулся и стал подниматься.

— Стой, командир, перекур, давай отдышимся, осмотримся. — Дима за рукав с силой притянул меня к себе. — Ты что будешь? «Мальборо» или «Кэмел»? — Он извлек из карманов две новенькие пачки импортных сигарет, их яркие цвета невероятно радовали глаз и совершенно не гармонировали с окружающим серым пейзажем.

— Откуда сигареты? — доставая свою помятую пачку «Примы», спросил я. — Мародерничаете, товарищ старший лейтенант?

— Какой «мародерничаете»!.. Тут снаряд в киоск попал, сигареты и прочая снедь по всему перрону разлетелись, — выпучил глаза Аденин. Он всегда делал так, когда хотел что-то доказать, и такие глаза врать не могли.

— Ладно, давай трофейные.

Закурили. Ароматный дым навевал воспоминания о доме и мирной жизни. Между БМП и кирпичным забором казалось безопасно.

— Откуда прилетело, не заметил?

— Из депо, — я поднялся и, оставаясь за броней своей командирской машины, стал в бинокль рассматривать постройки из красного кирпича в полутора сотнях метров за железнодорожными путями. Депо зияло пустыми глазницами оконных проемов и казалось безжизненным. Однако мы знали, что за теми стенами прячется враг, он внимательно наблюдает и не простит нам ошибки. Мы поступаем так же. Любое движение, замеченное на той стороне, пресекается огнем. Тревожило еще то, что в привокзальных киосках могло быть спиртное. Мысль о том, что выполнить боевую задачу с пьяным войском будет невозможно, не давала мне покоя. С другой стороны, устраивать шмон и строить бойцов — бессмысленно, у каждого своя голова должна быть: если хочешь выжить в этой мясорубке, будь трезвым.

— Есть! — коротко ответил Дима, понимая, что я не шучу. — Пожидаев, слышал?! Кирдык вам всем от ротного!

Пожидаев, услышав свою фамилию, свесился с башни и задрал ухо шлемофона.

— Они, товарищ командир, шампанским затарились на Новый год, я знаю, — громко доложил Аденин и перевел взгляд с Пожидаева на санитара Щепелева. Тот стоял рядом, обнимая огромную санитарную сумку цвета хаки с красным крестом.

— Может, зеленкой помазать? — неуверенно спросил он, встретив озорной взгляд взводного. Это вызвало смех. Первым громко заржал механик-водитель Варламов с плоскогубцами в руках, потом другие.

— А плоскогубцы зачем? — сквозь слезы и смех спросил Аденин.

— Осколок, сказали, надо вытащить, а больше нечем.

— Ты их продезинфицировал?

— Так точно, солярой промыл… — Все опять заржали.

Дружный смех прервал новый обстрел. Сразу почувствовалось, что бьют по нам. По разрывам стало понятно: работают минометы. Пытались попасть по танку и по моей командирской БМП. Разрывы ложились близко и плотно. Одним из разрывов сбило с ног Щепелева, ему прилетевшим из-под железных ворот автосервиса осколком оторвало каблук, и сапог задымился. Солдат упал на землю, ошалелый и бледный, и изо всех сил дул на дымящийся сапог. Очередная противотанковая граната попала в киоск, за которым стояла наша машина. Защелкали пули. Со стороны перрона ранило в ногу рядового Таранова, он на моих глазах завертелся волчком на асфальте и страшно, громко завыл от боли.

Пожидаев бросил дымовую гранату, и мы занесли раненого в укрытие, все это время солдат визгливо кричал — пулей была разбита лодыжка.

— Таранов! Где твой промедол? — спросил я, но солдат меня не слышал.

— Таранов!!! — заорал я ему на ухо, притянув за грудки. Его взгляд наконец-то сфокусировался на мне, и он вдруг спокойным голосом ответил:

— Я, товарищ капитан.

— Где твой промедол?!

— Нету, вколол уже, товарищ капитан.

Я был обескуражен его ответом, я ведь глаз с них не спускал.

— Когда?!

— Та дня два назад, — беззаботно махнул рукой Таранов.

Разбираться было некогда, парня опять начало выворачивать от боли, и я вколол ему обезболивающее из своих резервов.

— Щепелев, живой? — спросил я у санинструктора. Он продолжал сидеть со снятым сапогом и разглядывал обожженную пятку, сапог без каблука дымился рядом.

— Пожидаев, Леша, веди раненых в лазарет, там на вокзале в комнате матери и ребенка найдешь наших докторов, раненых — туда. Понял? Давай! Только осторожненько, не подставляйся. И командира второго взвода Аджимамбетова ко мне.

— Есть, — ответил сержант и нагнулся над ранеными.

— Механик, заводи! Дима, скажи Грину (танкисту Гринченко), выезжаем вместе, по моей команде он бьет по улице, я по депо, — скороговоркой выпалил я и занял место в башне своей БМП на месте наводчика-оператора. Двигатель завелся с пол-оборота, выбросив в небо облачко сизого дыма. Переключатель был на осколочно-фугасной подаче, я включил и проверил приводы, вооружение ожило. Выглянув из люка, перехватил взгляд Аденина. Он уже был на той стороне и, вжавшись в выемку стены вокзала, готов был давать целеуказания для танка. Я махнул ему из люка. Мне с Димкой было легко воевать, мы понимали друг друга с полуслова. Он был бесстрашный и профессиональный воин, но у него был один недостаток, главный: он сам, в одиночку, пытался всех победить. Его служба под моим командованием началась с осетино-ингушского конфликта в 92-м. А с его отцом, моим комбатом в Ташкентском училище, я был знаком с далекого 83-го. В общем, связывало нас многое, но главное было то, что мы умели понимать друг друга без слов.

Димка дал сигнал рукой и изготовился для стрельбы с колена. Его магазин был заряжен трассерами, и когда танк пошел, ствол его пушки развернулся в сторону простреливаемой улицы. Аденин начал посылать очереди трассирующих пуль туда, где засели боевики.

— Механик! Заднюю!.. Триста!.. Тридцать!.. Три! — закричал я по внутренней связи, и машина, качнув всем корпусом, послушно покатилась назад.

— Стой! — закричал я снова, когда машина, проехав 10 метров, развернула ствол 30-миллиметровой пушки в сторону депо. Там засели боевики Исламского батальона. Я открыл по депо автоматический огонь с рассеиванием по фронту. В прицел было видно, как яркими вспышками расцветал каждый снаряд, несущий смерть и разрушения.

Здания депо заволокло дымом и пылью. Я не слышал, но ощущал по содроганию воздуха, что танк сделал несколько выстрелов.

— Давай обратно, механик, — дал я команду Варламову, и машина, качнув корпусом, заняла свое место за ларьком.

Можно и перекурить. Мы опять собрались в безопасном месте. Хотелось пить, но у нас были только фанта и кола, и я готов был поменять эту сладкую отраву на простую водопроводную воду.

— Варламов, вернется Пожидаев, действуйте так же: выскочил, влупил, ушел. Понял? И еще: придет командир второго взвода — пусть выделит несколько бойцов сюда, от моего имени приказ передашь.

— Командир, пора броники надевать, становится жарко, — предложил Аденин.

Мы надели бронежилеты и пошли к третьему, Димкиному взводу на самый опасный участок нашей обороны. Его взвод состоял из одной БМП-2, семи солдат-срочников и командира взвода.

Частично наш путь был прикрыт пассажирскими вагонами, стоявшими у перрона, а дальше — металлическими тележками для перевозки почты, и так до самой арки между зданиями почтамта.

— Дай команду убрать взвод, — требовал от меня Аденин всю дорогу. — Позиция неудобная, простреливается насквозь. Все здесь поляжем. Ну хотя бы к вагону.

Осмотрев позицию, я согласился со взводным: там, где ребята сейчас находились, они действительно были как в западне. Я отдал приказ занять здание почтамта.

— Вот это решение, я понимаю! — восхищенно заулыбался Дима.

— И про крышу не забудь, а я тебе кого-нибудь пришлю еще потом.

Я пошел обратно.

«Не вздумайте власть делить»

Тем временем первая мотострелковая рота капитана Жени Пащенко понесла потери и отошла без приказа, оставив указанные комбригом позиции. Рота должна была захватить и удерживать мост через Сунжу, в том бою были потеряны танк и две БМП. Вернувшись на привокзальную площадь, двумя оставшимися БМП ребята встали в один ряд со второй ротой. Это было безумием. Без укрытия, под огнем гранотометчиков с минимального расстояния, они были обречены быть уничтожены первыми. И еще это действие выходило за рамки разумного при построении боевого порядка. Комбат Хмелевский взялся было их рассредоточить, но, получив множественные осколочные ранения и контузию от взрыва боеукладки соседней одной из этих машин БМП, был вынесен из-под обстрела. И никто больше и не пытался их распределить. Позже мы оценили такое размещение: подбитые машины не давали противнику прицельно простреливать первый этаж вокзала. И только БМП Сергея Коваленко заняла удачную позицию в торце улицы, проходящей вдоль почтамта. И во взаимодействии со взводом Аденина они смогли остановить продвижение боевиков к вокзалу. На этом направлении становилось жарко.

Уже потом я узнал, что здесь на нас наступал Шамиль Басаев со своим хваленым Абхазским батальоном. Они в эти новогодние дни понесли большие потери, и только постоянная подпитка людским ресурсом со всей Чечни сохраняла их наступательный потенциал. Но почтамт стал для боевиков серьезной проблемой, мешая приблизиться к вокзалу с восточной стороны частного сектора.

Во второй половине дня 31 декабря 1994 года комбриг Савин вызвал меня к себе. Обстановка к этому времени складывалась ожесточенно-боевая и даже несколько пессимистично-удручающая. Чеченцы давили со всех сторон и по всем флангам. Война растеклась по городу, а вместе с ней — отвага, трусость, верность долгу и шальная бравада. Все танцевали одну кровавую лезгинку под аккомпанемент оркестров из больших и малых духовых инструментов. Кто-то отплясывал в центре зала, кто-то курил у окошка, а кто-то скромно жался у стеночки.

Пожидаев передал мне полученное по радио приглашение к командиру бригады полковнику Савину. Приглашение комбрига настораживало: обычно, в мирной жизни, к командиру вызывали за «люлями». Для поддержки, на случай «если что», я позвал с собой Аденина. Но Димка сразу сообразил, что дело пахнет керосином, и прихватил с собой бутылку шампанского и банку консервированных овощей «Глобус», пояснив, что в канун Нового года без подарков к начальству не ходят. Продукт был натуральный, из соседнего привокзального киоска, развороченного огнем неприятеля.

Группа управления штурмовыми отрядами 131-го отдельного мотострелкового батальона разведки во главе с полковником Савиным располагалась на привокзальной площади, укрывшись от шквального огня боевиков за броней командно-штабной машины Р-145 (БТР).

— Пригнись! Ложись! — кричали они и махали руками, когда мы подходили. Пригнувшись, я подошел к комбригу, опустился на колено перед ним.

— По вашему приказанию прибыл!

— Как обстановка?

Подошел начальник штаба батальона Юра Чмирев, присел рядом.

— Приказываю Клупову принять командование батальоном вместо раненого Хмелевского, — слегка осипшим голосом проговорил Савин. — Не вздумайте власть делить. С этого момента, комбат Клупов, разберешься с обстановкой, доложишь решение. Все, идите.

— Есть! — кратко ответили мы с Юрой и отошли в сторону обсудить детали. Начался выход Аденина. Этот большой во всех отношениях человек вытянулся во весь свой гигантский рост и громко прокричал:

— С Новым годом, товарищ полковник! С Новым годом, товарищи офицеры! — И, нагнувшись, поставил у ног комбрига шампанское и банку с маринованными овощами. Первым от этого поступка «отошел» замполит Валерий Конопацкий.

— Откуда дровишки? — прищурившись, спросил он. Аденин на секунду замялся — он-то ожидал благодарность и все такое, а тут допрос и опять паленным пахнет за мародерство.

— Да тут за углом универмаг работает, бойцов послали, — стал выкручиваться Димка.

— Что-о?!. — возбужденно протянул Конопацкий. — Никаких магазинов! Никуда солдат не отпускать!

Все смотрели на Аденина укоризненно: ай-ай-ай, нерадивый какой, солдат отправил. Замполит бригады полковник Конопацкий просто не успел перестроиться с мира на войну. А ведь боевой офицер, афганец. Какой к черту магазин, когда мы в окружении боевиков? Как воевать, если держать солдат возле себя как курица цыплят? А Аденин нашел время, для шутки неподходящее. Такие казусы еще случались, но к ночи все прочувствовали на себе, что такое бой в окружении.

Кстати, та бутылка еще долго лежала у бэтээра, почти всю новогоднюю ночь. А под утро ее разбила шальная пуля или осколок. Так и остались там стеклянные осколки вперемежку с осколками гранат и снарядов.

Почтамт

Так я стал комбатом. Первым делом попытался организовать связь с ротами, но оказалось, что все аккумуляторы переносных радиостанций разряжены. В ходе боев на подступах к Грозному они практически не использовались, поскольку все управление велось на ходу, с боевых машин, а теперь они оказались не в боевой готовности. Я поставил задачу начальнику связи батальона — восстановить связь. Но все его потуги остались тщетны: получилось организовать только радиовынос от командно-штабной машины для командира бригады.

Через некоторое время подбили БМП Аджимамбетова, погиб механик-водитель рядовой Кудрин, такой скромный и тихий солдатик. Кумулятивной струей ему оторвало ноги, и он умер от болевого шока, пока его несли к врачам. Его машина получила два попадания. Одно — в то место, где сидит механик-водитель, а второе влетело под погон башни, и ее заклинило. Позже противнику удалось поджечь вагоны у перрона, и с наступлением темноты позиция оказалась хорошо освещена. Есть правило не бросать технику. У нее есть экипаж, командир обучен заменить любого члена экипажа. Солдаты и командиры могли начать диагностику БМП. Но я приказал к машине пока не подходить — место хорошо просматривалось со стороны противника и простреливалось насквозь.

Все наши усилия теперь сосредотачивались на удержании почтамта. Я послал на помощь Аденину командира первого взвода лейтенанта Костю Михеева. Они заняли все здание и вышли на крышу, это была господствующая высота, откуда простреливалась и просматривалась бо́льшая часть окружающей местности. Крыша была плоская, бетонная, с небольшим парапетом по периметру. Удобная. Сложность заключалась только в том, что вообще почтамт представлял из себя два здания, стоящие параллельно друг другу и соединенные на уровне второго и третьего этажей застекленным переходом. Чтобы перебраться с одной крыши на другую, нужно было слезать по пожарной лестнице на перешеек, а дальше так же подняться на следующее здание по пожарной лестнице.

И вот, добравшись до края крыши второго здания, Аденин и Михеев обнаружили, что группа боевиков в белых халатах, около 20 человек, продвигается по частному сектору в сторону вокзала. Решение созрело моментально. Сначала в боевые порядки противника влетели четыре гранаты, а затем выживших бойцов добил меткий огонь из автоматов.

С некоторым отставанием пришла «ответка» со стороны своих: сработали орудия БМП первой роты. Но это моментально пресек старший лейтенант Сергей Коваленко, который тут же наказал нерадивого бойца, оглушив того кулаком по шлемофону. Жестким командирским языком он объяснил: там свои, сынок, будь внимательнее.

Обратно Аденин и Михеев выбирались под обстрелом со всех сторон. А что хуже всего, по ним стал бить снайпер. Спасало задымление и приличное расстояние, к тому же смеркалось. Димка шел первым, и по нему пристреливались. Когда он спускался по пожарной лестнице, две пули ударили рядом и заставили его спрыгнуть на перешеек. Он изготовился и стал прикрывать Костю, который спускался следом. Пуля ударила в стенку возле самой головы Михеева, и осколки посекли височную часть над ухом. Удар был настолько сильный, что лейтенант не удержался и упал рядом с Адениным. Лицо Кости было залито кровью — это все, что успел рассмотреть Димка.

— Не ссы, Кость, тебе только ухо оторвало чуток, — сказал он, взглянув на рваную, залитую кровью рану, и, собрав волю в кулак, хладнокровно добавил: — Щас я тебя перевяжу и пойдем.

Через десять минут оба были в лазарете, у Кости было наскоро бинтом примотано ухо. Когда доктор осмотрел рану, выяснилось, что ухо оказалось целым, а вот часть скальпа пришлось накрепко приматывать к голове. Скоро бравый боевой лейтенант вернулся в строй и продолжал командовать взводом.

В следующий раз на эту крышу мы пошли с дополнительным взводом из второй роты. Как мы узнали позже, командир этого взвода лейтенант Савченко уже был глубоко пьян: встретив Новый год, он мирно спал в подвале. Когда мы поднялись на крышу почтамта второй раз, совсем стемнело. Город горел там и тут, от вокзала разносились звуки непрерывного боя. И только вокруг почтамта стояла тревожная тишина. Я поставил задачу на удержание крыши, распределил людей, нарезал секторы, проинструктировал на все случаи и обещал ребят здесь не забыть, прислать им командира, как только его найдут. Аденин оставался ответственным за этот участок обороны батальона. Только я собирался уходить, как мне доложили, что внизу кучкуются какие-то люди. В ночной бинокль были заметны только темные расплывчатые силуэты. Выстрел из гранатомета по БМП Коваленко сразу дал нам понять, что это боевики. Первой в них полетела моя граната, потом еще несколько. Добивали из автоматов, как могли в темноте, ориентируясь на крики и вспышки выстрелов противника. Постепенно проснулась вся округа, и светлячками выстрелов в ночи боевики обнаруживали себя. Стало понятно, что их здесь совсем не мало. В этот момент я в очередной раз пожалел, что нет у нас подствольников. Ночная перестрелка была неточной, но мы обнаружили себя и притянули к себе боевиков со всей округи.

Через некоторое время накал огня стал спадать, и я, спокойный за это направление, спустился к Коваленко, чью БМП расстреляли боевики. Как выяснилось, гранатометчик боевиков по машине не попал. Но и БМП, расстреляв все боеприпасы, стояла темным безжизненным силуэтом на фоне зарева пожаров. Рядом суетился экипаж, снаряжая новые пулеметные ленты патронами. У кирпичного забора с ночным биноклем на груди на стопке кирпичей сидел командир взвода первой роты, старший лейтенант Сергей Коваленко.

— Ну что, Серега, как ты?

— Нормально, держимся. — Коваленко глубоко затянулся, пряча огонек сигареты в кулаке. — Снаряды вот кончились к пушке.

— С ротным связь есть?

— Ну да.

— Надо передать ему, чтобы своими агээсами (АГС-17, автоматический гранатомет на станке. — Ред.) во-он ту часть частного сектора обработали, а то духи там наглеют. И сам смотри повнимательнее на то направление.

— В курсе, там у меня пехота еще в засаде.

— Ну, молодец! Удачи, пока.

Я пошел дальше на другой фланг обороны батальона, а Сергей остался. К сожалению, больше живым мне видеть его не пришлось. В ту же ночь он был ранен, а в следующую ночь, с 1 на 2 января 1995 года, боевики Гелаева расстреляли раненого офицера при прорыве из окружения в районе Дома печати…

Заблудившийся танк. Новый год

В моей очередной вылазке при обходе оборонительных позиций батальона меня сопровождал сержант Майоров. Он нес мой личный огнеметный резерв с тремя РПО (реактивный пехотный огнемет. — Ред.) «Шмель». Два из них сержант тащил в ранце, а третий — в руках. Грозное оружие, я берег его как последний аргумент нашего противостояния. На другом фланге обороны батальона было не слаще. Там взвод второй роты и экипажи подбитых машин, зенитчики и танкисты, обороняли трехэтажную новостройку. Они несли потери. Положение было сложное, здание простреливалось со всех сторон, кирпичная кладка была некачественная и сыпалась, особенно при попадании гранатометных выстрелов и крупнокалиберных пуль, не говоря уже о снарядах большого калибра. БМП на позиции расстреляли все боеприпасы за день боя, танки тоже к ночи умолкли. Боевикам под покровом ночи удалось приблизиться на 50–100 метров, что позволяло им эффективно использовать гранатометы.

Дудаевцы подтянули несколько орудий и танк, и наше положение еще больше усугубилось.

Один такой, потерявшийся в ночи, я заприметил в ночной бинокль и принял за чеченский. Я собирался подбить его из ручного огнемета и, перебегая за остовами подбитых машин и развалин, подобрался к нему достаточно близко. Я буквально сопровождал танк параллельным курсом, но каждый раз, поймав его на мушку, сомневался, что это враг. Танк буквально метался по руинам частного сектора и посылал один снаряд за другим в разные стороны (и по дудаевцам, и по нам), при этом умудряясь виртуозно уворачиваться от противотанковых выстрелов. Танк маневрировал, пытался найти укрытие, но стоило ему остановиться, как в него летел очередной снаряд. Он делал выстрел «в обратку» и менял позицию. Я наблюдал и ждал, готовый выстрелить первым, если он станет наводить орудие на вокзал, но танк выехал на привокзальную площадь и заехал в закуток между вокзалом и забором новостройки, туда, где стояла одна из БМП первого взвода. Я снова изготовился, взял танк на прицел, в очередной раз щелкнул предохранителем и, плотно уперев локти в броню подбитой БМП, был готов предупредить любой коварный ход этого танка. Но рев двигателя вдруг стих, и по характерному гулу я догадался, что это была восьмидесятка с газотурбинным движком. «У боевиков нет Т-80, — промелькнуло в голове, — если только не трофейный». Сообразив, что танк «припарковался», я отложил огнемет и с автоматом наперевес рванул к нему. Когда тяжелый танковый люк приоткрылся, я уже притаился за башней. Узкая полоска голубого света в ночи резанула глаза, я понял, что танкист вылезает из освещенного нутра: он слепой, как крот, и это давало мне фору. Теперь главное — не торопиться, он сам идет ко мне в руки. Как только из люка появилась голова в шлемофоне, ствол моего автомата уперся танкисту в основание черепа так, что шлемофон вместе с головой оказался на стволе, как на крючке. Я как заправский рыбак потянул ствол вверх, и через мгновение уже половина туловища возвышалась над башней. Тощий чумазый человечек был одет в простой гражданский свитер, и это обстоятельство заставило меня действовать более решительно. Понимая, что так стоять опасно (бой продолжался, и вероятность быть подстреленным в этом положении была очень велика) и удерживая автомат наизготовку, я другой рукой за ворот свитера потянул танкиста к себе. Он не сопротивлялся — видимо, его воля была подавлена неожиданным нападением. Теперь можно поговорить: командир танка лежал в очень неудобной позе. Его ноги остались в люке, а голова свисала у основания башни лицом вверх; мне казалось, что если надавить сильнее, позвоночник его хрустнет. Больше всего я остерегался, что следом выглянет наводчик из своего люка, и я готов был запрыгнуть на него всем своим весом, но этого не случилось. Видимо, экипаж ни о чем не догадывался.

— Ты кто?! — заорал я на ухо танкисту, сдвинув шлемофон.

— Командир третьей роты, — сдавленным голосом ответил мой пленник. Его ответ озадачил меня.

— Не *** (ври), я командир третьей роты.

— Я капитан Смоляков, командир третьей танковой роты Самарского полка.

— Имя?

— Алексей.

— Экипаж русский?

— Да, так точно, все русские, — по интонации я понял, что это для него та соломинка, которая спасет, не даст сгинуть капитану в этой сумасшедшей ночи. Смолякова начало трясти. Я отпустил его.

— Что ж ты, сука, по своим стреляешь? — уже спокойно, но громко спросил я.

— Я потерялся, уже и не знаю, где свои, где чужие, — надрывным голосом отвечал он.

Я понял, что парень на срыве.

— Спускайся, покурим, а то здесь опасно — подстрелят еще. Только темнота и спасает. — И я спрыгнул с танка.

Темнота, надо отметить, была относительной: на путях горели вагоны и цистерна с нефтью, на другой стороне огонь пожирал дома и бронетехнику. Оказавшись на земле, я сразу нырнул в темный закуток у стены вокзала (перестраховался, конечно: не было у меня основания доверять этому пижону в гражданском свитере с оленями). Танкист не заставил себя ждать, теперь он был в танковом бушлате при капитанских погонах и… без оружия. Он озирался по сторонам, не замечая меня в паре шагов. Я, схватив Смолякова за рукав комбинезона, затащил его в темноту, где было относительно безопасно. Здесь, осторожно перекурив в кулачок, я объяснил новому знакомому общую диспозицию.

— И что мне теперь делать?

— Будешь воевать у нас. Сколько снарядов осталось?

— Шесть-восемь подкалиберных и еще пару осколочных. К пулемету побольше.

— Негусто. Значит, так. Валишь вот этот забор и въезжаешь во двор новостройки. Там находишь в здании капитана Чмирева и говоришь, что от меня, от Клупова, ему усиление. Дальше — под его командованием. Вопросы есть? Вопросов нет. Выполняй, а мне пора.

Он сделал все, как я ему велел.

Мой верный огнеметный резерв в лице сержанта Майорова был рядом и все это время подстраховывал меня из темноты. Просто молодец солдат! Представляю, как он измучился таскать эти тяжеленные огнеметы за мной!..

Мы вернулись. В здании вокзала каждый выстрел гулко грохотал и больно бил по барабанным перепонкам. Когда накал боя нарастал, все сливалось в один страшный рев. Солдаты сидели у окон, по очереди выглядывая на улицу. На лицах их была полная апатия. Когда грохот стрельбы спадал, на весь вокзал слышался голос командира бригады. Он по радио просил о помощи. «Нужна быстрая реальная помощь!» — громким голосом говорил он в трубку радиовыноса, потом корректировал огонь артиллерии, потом опять молил вытащить нас, хотя мне наше положение не казалось катастрофичным. Я в очередной раз подошел к командиру и доложил обстановку, предложил взять добровольцев и зачистить ближайшую пятиэтажку за привокзальной площадью. Мои аргументы были просты: это здание буквально нависает над вокзалом, из-за него мы несем неоправданные потери. Комбриг мне запретил делать это, но пообещал, что с утра этот дом будет взят разведывательной ротой. А наша задача — максимально экономить силы и ресурсы для продолжительного удержания захваченной территории.

Мы продолжали вести бой, боеприпасы таяли, количество раненых и убитых росло. Ночью начало клинить оружие. К чистке оружия мы привлекли раненых. Раненый (допустим, в ноги) отдавал свой автомат, а брал у здорового бойца его заклиненное оружие и приводил его в боевое состояние. В лазарете было около 20 раненых бойцов. Два войсковых врача, лейтенанты-двухгодичники, и прапорщик-фельдшер под руководством начальника медицинского пункта капитана Тупикова тут же оказывали посильную помощь этим ребятам и даже оперировали с фонариками в руках, извлекая пули и осколки. Убитых и скончавшихся от ран складывали в камере хранения. К полуночи там лежало уже четыре тела. Обходя вокзал, в зале пригородных поездов я обнаружил молодого гражданского. Цивильно одетый парень снаряжал магазины патронами и вскрывал все новые и новые цинки. На мои расспросы он пояснил, что шел к матери встретить Новый год, попал под обстрел, укрылся в вокзале, бойцы сначала приняли за лазутчика, но потом поверили и доверили снаряжать им магазины. Удивительная история. Потом, когда немного стихло, он ушел. Может, это и был чеченский лазутчик, но вряд ли. Местные жители были заложниками двух противоборствующих сторон.

На позиции первого взвода меня встретил командир Костя Михеев, его голова была перевязана, на бинте проступала кровь. После короткого доклада он улыбнулся и прокричал весело:

— С Новым годом, командир!

В руках он держал бутылку водки и так широко и радостно улыбался, что мне не хотелось портить ему новогоднее настроение.

— Сколько времени? — спросил я.

Оказалось, 00.20.

— С Новым годом, Костя! — Я глотнул из горлышка и отдал бутылку. — Сколько водки?

— Ящик бойцы притарабанили, в кабинете директора вокзала стоял, я и реквизировал.

— Хорошо, водку — в лазарет, там медикаменты кончаются. Пригодится.

01.01.1995. Мародерство, плен, «подвиг» Петрова

И вот мы в новом, 1995 году, а вокруг огонь, смрад и смерть.

Удивительное событие произошло в этом здании ночью. Сержант Жилоков показал ребятам 100-долларовую купюру и сказал, что нашел ее в одной из посылок на почтовом складе. После этого, оставив свои позиции, туда рванули несколько солдат искать свое мародерское счастье. Мне об этом рассказал один из них после возвращения из плена. Для голодных 18-летних мальчиков это был пир. Они ели сгущенку и тушенку из чужих посылок и, наверно, чувствовали себя самыми главными везунчиками на свете — до тех пор, пока на склад не нагрянули боевики. Разведгруппа Басаева состояла из нескольких человек. Они сами не ожидали такого везения — незаметно пробрались в здание почтамта и Управления железной дорогой. Рядового Муравьева застрелили сразу — он был с оружием в руках. Другие и среагировать не успели, как их захватили в плен и под конвоем отправили на допрос к Басаеву. Одному солдату удалось спрятаться за углом и убежать. (Фамилии по известной причине называть не буду, все эти ребята погибли, за исключением одного — того, кто поведал мне эту историю.)

Солдат, которому удалось убежать, доложил об этом старшему лейтенанту Коваленко, которого он встретил у входа в здание. Взяв с собой несколько человек, Коваленко организовал контратаку. Гранатами и огнем им удалось выбить боевиков из здания, однако сам он при этом получил множественные осколочные и пулевые ранения. А командир взвода Савченко, на которого была возложена оборона верхних этажей и крыши, там так и не появился — все спал пьяным в подвале вокзала. Командира первой роты Евгения Пащенко тогда найти тоже не удалось.

Здание Управления железной дорогой, заваленное бумагами, начало гореть. Когда дым поднялся до крыши, бойцы без офицера бросили позиции, хотя крыша была бетонная и им ничто не угрожало. Нижние этажи обороняли бойцы из взвода Аденина, они тоже нарушили мои распоряжения и дербанили посылки: Аденин уже командовал ротой за меня, а сержанты без офицеров стойкостью не отличались. Так что офицер Коваленко действовал мужественно и дерзко, чем спас положение на тот момент.

Противник решил использовать «тактику выжженной земли». Сосредотачивая огонь 7–10 гранатометчиков по одной цели или по отдельному участку обороны, дудаевцы вынуждали нас покинуть здание или поджигали его. Несколько таких залпов — здание в руинах и там пожар. Так они смогли поджечь почтамт. Его пришлось оставить. «Хорошая позиция была, но пока здание горит, его не займут, а погаснет — попробуем вернуться», — подумал тогда я. Поджечь вокзал боевикам так и не удалось — его окна со стороны привокзальной площади и с боков закрывали наши подбитые боевые машины. Со стороны депо окна частично были зарешечены, закрыты мешками с мукой из склада ресторана, другую часть вокзала прикрывали вагоны. А разрушить кладку XIX века могли только крупные калибры, танки и тяжелая артиллерия.

Рядом с вокзалом горели пассажирский состав и цистерна с сырой нефтью, хорошо освещая наши позиции и пространство между вокзалом и депо.

К часу ночи нарисовались двое пьяных: зампотех батальона майор Петров и старшина первой роты прапорщик Керим-Заде. Друзья хорошо встретили Новый год, и теперь душа звала на подвиг. Первое, что привлекло их внимание, — та самая одиночная БМП Аджимамбетова, стоящая на перроне без экипажа. Она к тому времени уже дважды была подбита, и именно в ней был убит механик-водитель Кудрин, чьи оторванные ноги так и остались в БМП. Но она не загорелась и осталась стоять на месте.

Это место отлично освещалось горящими вагонами и простреливалось насквозь. Я планировал, когда вагоны прогорят, загнать эту БМП между вагонами и почтамтом и ее огнем прикрыть подступы к перрону. Вторым попаданием башню намертво приварило к корпусу машины, однако наводить по горизонтали можно было корпусом (вертикальная наводка орудия была исправна).

Но тут случилась страшная глупость.

Обнаружив «бесхозную» БМП, Петров пришел в ярость. Объяснения солдат прерывались отборным матом и обвинением экипажа в трусости. Бойцы сослались на мое распоряжение — то есть распоряжение командира роты или уже даже батальона. Упоминание моей фамилии вызвало новую вспышку ярости и ругани уже и в мой адрес тоже.

— И вы трусы, и ваш ротный трус! — кричал Петров в пьяном угаре. — Я сейчас вам покажу, как надо воевать!

— Миша! — подозвал он старшину Керим-Заде. — Смотри, что мы сейчас сделаем. Я сяду за штурвал, а ты — в башню. Заводим машину, включаем прожектор, освещаем духов, и ты мочишь их из пушки.

Этот план Петрова мне передали солдаты, когда я их позже опрашивал об обстоятельствах случившегося. Но даже в теории такой план был невыполним. Во-первых, старшина Керим-Заде не умел действовать при вооружении БМП-2, он даже не знал, как включить приводы вооружения, я это у него выяснил уже после войны. Во-вторых, хоть это и глупость — осветить прожектором противника, — сделать это возможно, только если снять черное инфракрасное стекло с прожектора. Но чтобы заставить прожектор светить, надо включить ночную ветвь прицела. А она при попадании яркого света в целях защиты электронно-оптических преобразователей блокируется. Есть пару путей обхода этой задумки конструкторов, но откуда их мог знать старшина роты, пьяный прапорщик? В-третьих, с Петровым никто не спорил, потому что солдат майора не переубедит, а того грела надежда, что все получится.

Машина завелась с пол-оборота.

Противник не дремал и выстрелил по фаре в ночи. Попадание вновь пришлось по месту механика-водителя. Взрывом ранило Петрова, прапорщик слетел с брони и получил множественные осколочные ранения…

Я возвращался на позицию своей роты, когда увидел, что навстречу мне несут носилки с раненым. Остановил бойцов и увидел раненого Керим-Заде. От него пахло спиртным, и он, разглядев меня, выругался матом. Приняв это за пьяный бред и контузию, я приказал бойцам нести его в лазарет, и уже в спину мне прапорщик прорыдал:

— Сука ты, Клупов, из-за тебя там Петрова убило!

— Стой, бойцы! Где убило?

— Там, где ты БМП бросил!

Я побежал на позицию роты. Там мои солдаты объяснили мне, что случилось. Подбитая БМП продолжала стоять на прежнем месте с заведенным двигателем. Я сбросил с себя бронежилет и бушлат, отдал автомат и бросился к дверям десантного отделения. Конечно же, во мне теплилась надежда, не подставляясь, вытащить Петрова через левое десантное отделение. Однако когда я добрался до подбашенного пространства боевого десантного отделения, понял, что башню заклинило с небольшим поворотом вправо и боеукладка с ограждением перекрывает мне проход. Было очень обидно. Раненый майор был рядом, он сидел неподвижно в кресле механика-водителя, освещаемый разноцветными лампочками приборной доски. Его голова покоилась на штурвале. Внешне признаков ранения заметно не было, и было непонятно, жив ли он. Ранен ли или просто контужен? Я громко позвал его по фамилии, надеясь, что Петров вот-вот поднимет голову. Но этого не случилось. Тогда я, подгоняемый азартом и адреналином, подбежал к переднему люку и, встав на опорный каток, заглянул вовнутрь сверху. Люк был открыт, Петров сидел в той же позе. Я опять позвал его, но он молчал. Протянув руку, я выключил фару и инстинктивно прижался к броне. Ожидая выстрела гранатометчика, переждал с полминуты. Противник проигнорировал меня, а может, просто прозевал. Мне очень не хотелось забираться на броню, там я становился хорошей мишенью. Но делать было нечего. Я сначала лег на броню и, свесившись вниз через люк, откинул тело майора на спинку. В лицо из машины ударил теплый смрад: дизтопливо, свежая кровь, выхлопные газы и порох. Череп Петрова светился в полутьме, без скальпа — его снесло осколками или кумулятивной струей. Я, встав на колени у люка, взял раненого за воротник бушлата и потянул. Мои пальцы, как из губки, выдавили из мехового воротника горячую кровяную жижу. Я потянул изо всех сил — руки Петрова стали задираться, и я только стягивал с него бушлат, не сдвинув с места его самого. Соображая, я сел на броню, совсем потеряв страх. Пуля с визгом чиркнула по броневому листу, рикошетом выбив искры. «Ого!» — подумал я и опять нагнулся над люком, обдумывая, что делать дальше. Я понимал, что одному мне не справиться, значит, надо просто уехать, благо двигатель молотит исправно. Но как? Сесть на Петрова сверху показалось полным безумием. У меня созрел план. Я снова встал на колени за люком, выкрутил штурвал до конца влево и потянул за рычаг переключения передач вверх в позицию первой скорости. Я знал, что так без выключения главного фрикциона (сцепления) можно включить первую или заднюю передачу. Назад было некуда, там все простреливалось, значит, только вперед. А повернув налево, мы скроемся за вагонами. Коробка жалобно захрустела «кхр-р-р-р-р-р», но передачу врубить не удалось. Я стал приноравливаться снова, и тут на броню заскочил Ильгов — механик-водитель БМП Аденина. Он первым делом поднял ребристый лист и застопорил его. Ребристый бронированный лист, как капот на старых советских «москвичах» или «Жигулях», открывается в обратную сторону, и теперь он возвышался, закрывая нас от пуль боевиков, засевших в депо.

— Чтоб не подстрелили, — улыбаясь, пояснил смекалистый боец. — Давайте помогу.

Мы опять взялись за Петрова, но быстро убедились, что без эвакуационного ремня его не вытащить. Я опять взялся за рычаги, а солдат стал бить каблуком по штифту тяги… и — о чудо! Передача с хрустом вошла, и машина, качнувшись, поехала. Я вывернул штурвал влево, левая гусеница затормозилась, и БМП стала разворачиваться на месте, шлепая правой гусеницей по краю перрона. По ребристому листу с грохотом кувалды ударило несколько пуль, но гранатометчик молчал. Машину развернуло, мы некоторое время были снова открыты для стрелков из депо, и когда очередная пуля просвистела над нашими головами, Ильгов нырнул под броню моторного отделения. Он распластался там на коробке передач, а я растянулся на броне и, не выпуская из рук штурвал, направил машину в кирпичный забор автосервиса. Еще через минуту БМП, уткнувшись в стену, заглохла. Здесь было непростреливаемое пространство и можно было поднять голову. Подбежавшие бойцы дружно стали вытаскивать раненого из машины.

Когда Петрова наполовину вытащили из люка, его голова свесилась, и он громко захрапел. «Слава богу, жив», — подумал я про Петрова и почувствовал, как без бушлата холод сковывает меня — зима, однако!

Позже Петров все же скончался от ран.

«Просрали мы почтамт»

Тем временем наше положение становилось все более сложным. На некоторых направлениях под покровом темноты боевики попытались сократить расстояние до броска гранаты. Когда мы с Адениным сунулись к почтамту, он еще горел, но там нас встретили таким дружным огнем, что спасаться пришлось откровенным бегством.

Впереди призрачно маячило спасение в виде окна в торце здания вокзала — это было окно бухгалтерии, и оно было защищено решеткой, которую наши бойцы так и не смогли выломать днем.

Решетка была основательно помята и сорвана в нескольких местах, но открытое место было простреливаемым, и это не дало бойцам завершить начатое дело. С другой стороны кабинет был закрыт добротной металлической дверью; взломать, взорвать, открыть ее тоже не удалось, поэтому в этом окне не было организовано огневой точки, которая могла бы нас прикрыть. Свернуть было невозможно, под ногами щелкали и вышибали искры из асфальта пули; казалось, что любое промедление может стать фатальным. Все происходило так быстро, что члены экипажа моей командирской машины не успели вмешаться в события и только раскрыв рты наблюдали, как нам на бегу «отстреливают каблуки». А нам ничего не оставалось, как быть расстрелянными у торцовой стенки вокзала, где, кстати, нас едва не прикончил гранатометчик, когда я вытаскивал Петрова из подбитой БМП, где за киоском стояла моя БМП, уже без боеприпасов, где у стенки автосервиса прятались члены экипажа моей командирской машины во главе с бравым сержантом Пожидаевым из Новосибирска. Оставалось одно: весом своих тел выломать решетку в комнату и скрыться за толстыми кирпичными стенами вокзала. И этот план, не сговариваясь, мы блестяще выполнили. Чудо! Решетка, оказалось, висит на честном слове, и мы на ней и на остатках оконной рамы ввалились в спасительный кабинет и оказались на двух письменных столах, приставленных торцом к окну. Мгновение — и мы уже на полу, в безопасности, за толстой кирпичной стенкой переводим дух с разных сторон столов, глядя друг на друга под ними. По оконному проему с ненавистью продолжают бить пули, некоторые из них залетают в окно и громко жалят железную входную дверь — «ЧБУМ-ЧБУМ!», — выбивая искры и оставляя пробоины… Вероятно, по нам вели огонь несколько человек с относительно большого расстояния.

— Ну че, Дим, живой?..

— Ага! Опять чуть не убили, гады!

— Посмотри, где там духи, — попросил я комвзвода.

— Щазз! Самому слабо?

— Мне нельзя, я командир, меня убить могут, че потом делать будете? — пошутил я в ответ, рассматривая содержимое выдвижных ящиков письменного стола.

— Нет, комбатом быть мне еще рано, — задумчиво произнес Дима, — языков мало знаю. Слушай, командир, может, тебе кондей нужен? — перевел он тему разговора. Мы оба посмотрели на старый советский кондиционер, вмонтированный в окно.

— Этот, что ли?

— Ну! Летом дома прохладно будет.

— От него уже ничего не будет.

Стрелять стали реже, и мы почти одновременно поднялись и выглянули в окно.

— Представляешь, — продолжил Дима, изготавливаясь к стрельбе с упором на письменный стол, — выходим мы из окружения, все раненых несут, а ты — кондей, так за провод через плечо… — Я заметил вспышку очереди на пешеходном переходе в 200 метрах за почтамтом, сделал короткую ответную очередь, результат которой, к сожалению, скрывала ночь.

— И что?

— Ну, у тебя все спрашивают, зачем тебе кондиционер зимой, а ты отвечаешь: мол, мне там в Грозном так жарко было, что только благодаря ему и не потел.

Аденин тоже кого-то приметил и открыл огонь. Я бросил ему горсть штампиков и печатей из письменного стола.

— На, возьми лучше это, легче нести будет.

— А это зачем?

— Поедешь как-нибудь на поезде на море, тебе купе положено, а ты чмок — печать железнодорожную, и тебя в СВ переведут. — Я поднялся и осторожно открыл дверь в зал пригородного сообщения. Там все было без изменений, солдаты вели бой, стреляли в окна, двое, свернувшись клубочком, спали на полу. Было уже около трех ночи. Молодой чеченец, как автомат, снаряжал магазины. Никто не удивился, увидев меня в двери.

Давай буди спящих, сюда, в бухгалтерию, а то счастье свое проспят. И надо держаться. А я пойду, гляну, как там с другой стороны.

На другом направлении боевики из батальона ДГБ (по другим данным — бойцы полка национальной гвардии) выбили огнем из гранатометов наших бойцов из развалин домов в частном секторе и приблизились на бросок гранаты с той стороны, откуда мы вышли на вокзал. Таким образом, путь, по которому мы сюда попали, был отрезан, а расстояние до противника на этом направлении сократилось до 40–50 метров. Для меня стало неожиданностью, что меня на обратном пути на вокзал обстреляли в том месте, которое еще недавно считалось относительно безопасным, тем более в ночи. Я успел скрыться в здании вокзала. «Значит, у боевиков есть ночные прицелы», — думал я, переводя дыхание на старомодной скамье из гнутой фанеры в зале ожидания. Скамья стояла в непростреливаемом месте, недалеко от командного пункта нашего штурмового отряда во главе с командиром 131-й отдельной мотострелковой бригады. У нас были ночные бинокли БН-2, ночных прицелов не было: аккумуляторы к ним давно вышли из строя, а новые не поставлялись уже несколько лет. Развал Союза и Советской армии диктовал новые условия жизни и службы. Во время ночных стрельб на полигоне изощрялись как могли, командование поощряло самодельные изобретения из светодиодов и прочие творения, ибо фосфорные насадки заводского производства были неэффективны, они требовали постоянной подсветки фонариком. На стрельбище сооружались специальные ящики с лампочкой, обитые изнутри фольгой, куда перед выполнением упражнения по стрельбе клали оружие, снабженное такими ночными насадками, для насыщения светом маленьких кружочков фосфора. Такой «зарядки» хватало ненадолго: на одну, максимум — две смены. Никто тогда не задумывался о том, как это будет выглядеть в реальной боевой обстановке. Поэтому здесь, на вокзале, ночью, в окружении, при удалении от противника на 30­–50 метров эффективность нашего стрелкового оружия упала до нуля, а расход боеприпасов увеличился. Через посыльных я приказал перейти всем на одиночный огонь, экономить боеприпасы, стрелять прицельно, переходить на автоматический огонь только в случае отражения атаки, беречь ручные гранаты. Для подавления огневых точек вести огонь несколькими гранатометами одновременно. Сколько нам еще придется удерживать занятые позиции, было неизвестно.

У командования — нескольких офицеров штаба бригады во главе с командиром, расположившихся в этом непростреливаемом проходе, — было подавленное состояние. Комбриг по радио бесконечно запрашивал помощь, начопер с представителем вышестоящего штаба ни во что не вмешивались, начальник артиллерии вел бой как рядовой пехотинец: он не сумел скорректировать огонь артиллерии бригады, и комбриг во избежание попадания по своим запретил вести огонь артиллерией по району вокзала и прилегающим кварталам.

Замполит проявлял активную боевитость — руководил бойцами вокруг КП. Начальник связи бригады майор-афганец Чумак лично под огнем противника обеспечил выносную линию от уцелевшей командно-штабной машины для комбрига, и это был единственный канал с внешним миром, по которому комбриг взывал о помощи. И ему обещали, что к утру на помощь подойдут остатки бригады, у которой из боевых подразделений осталась только разведывательная рота в составе 50 человек и несколько взводов, раскиданных на блокпостах за городом. В эту ночь там собирали колонну помощи из тыловых подразделений с боеприпасами, провизией и топливом под охраной нескольких БМП и пары танков. Все понимали, что это самоубийство, но никто не отказывался. Ни один офицер, ни один солдат не «включили заднюю». Хотя заградотрядов сзади не было и год был не 41-й. Демократия, понимаешь, шла по стране широкой поступью, все жители планеты встречали Новый, 1995 год, и только здесь, на Кавказе, в центре старой русской крепости, бывшего советского города нефтепромышленников, шла братоубийственная война, в которой ожесточение обеих сторон выплескивалось взаимным шквалом губительного огня.

В этот отчаянный момент на вокзале появились гражданские, местные жители. Сначала пожилая русская женщина привела своего раненого мужа, деда-чеченца. Его сразу же прооперировали наши военврачи. Чуть позже пришли несколько русских женщин с подростком и попросили укрыть и защитить их: им некуда было идти. Я приказал укрыть их в подвале и, стараясь казаться бравым, чтобы вселить в них уверенность, пообещал им, что скоро все закончится и все будет хорошо. Что с ними стало потом, мне неизвестно, они исчезли так же внезапно, как и появились.

Танк в ресторане

Тем временем эпицентр боя переместился на привокзальную площадь: стало понятно, что противник получил подкрепление и ведет массированный огонь из здания соседней пятиэтажки, на расстоянии всего 30–40 метров от кухни вокзального ресторана. Огневой бой разгорался с новой силой. Плотность огня достигла такого уровня, что бойцы стали отползать от окон, обращенных в сторону привокзальной площади. Кухня привокзального ресторана имела два этажа и Т-образным выступом пристройки подходила близко к пятиэтажке. Кухню с вокзалом соединял зал ресторана.

И я рванул на кухню, по дороге прихватив с собой четырех бойцов из первой роты, дремавших в проходе к лазарету. Зал ресторана был слабо освещен окружающими пожарами, там еще были бойцы и офицеры батальона. В этом месте, казалось, было относительно безопасно. На парапете под крышей, лежа, вел бой снайпер, кажется, старшина Балтийский. У окон виднелись фигуры солдат в напряженных позах, на полу стояли ящики с патронами. Умеренная рабочая суета. Мы без приключений добрались до кухни. Темнота сгустилась, у входа ни души, стало понятно — кухню оставили, и из этой темноты веяло опасностью. Ясно, страх заставляет жаться к своим. В темноте тускло угадывалась лестница на второй этаж, по узким окнам лестничного пролета били пули, бойцы преданно дышали мне в затылок, а у меня случился ступор. От волнения или с голодухи обозначилась сильная боль в животе, которая заставила согнуться. В нескольких ступенях от промежуточной лестничной площадки меня скрутило так, что я не мог разогнуться и остановился, припав на одно колено. Мои отважные бойцы шли за мной, и я делал вид, что просто пережидаю обстрел. Вдруг — несколько гранатометных разрывов. Вспышки разрывов ослепили, и я кожей лица почувствовал смертоносный жар раскаленного металла кумулятивной струи, с искрами ударившей в лестничные перила рядом со мной. Близкие взрывы повалили нас на лестницу, но, к счастью, нас только оглушило. Боль в животе исчезла как по волшебству, я рванул под узкое окно. Может, мой ангел-хранитель так уберег меня: сковал болью, не дав подставиться под смертоносный залп. Солдаты распределились по площадке, двое поднялись выше. Я понимал, что такое сосредоточение огня может означать: это либо попытка поджечь здание изнутри, либо подготовка штурма. На войне, а особенно при бое в городе, противника можно увидеть только пленным, мертвым или («если повезет») в рукопашной схватке. Все стараются быть незаметными, и только ночь дает возможность увидеть вспышки выстрелов противника. Так получилось и в этот раз. Заметив скопление ярких искорок левее хрущевки, мы дружно открыли ответный огонь, чем вызвали со стороны боевиков новый залп из четырех гранатометов. Разрывы кумулятивных гранат, рвущихся за толстой кирпичной стеной, не причиняли нам никакого вреда, и нам удалось подавить эту огневую точку. Конечно, неизвестно, сколько абреков там отдали свои души Аллаху, но эффективность наших пяти автоматов подтверждалась тем, что с того места нас больше не беспокоили. Отдав необходимые распоряжения, я пошел обратно.

Я шел по залу ресторана, когда над головой раздался сильный взрыв, полетели кирпичи и практически одновременно ударом в правую ягодицу меня сбил с ног сильный удар. Вокруг все заволокло дымом так, что невозможно было вдохнуть. Глаза, рот и нос моментально забились мелкой пылью, нога онемела от боли. Кругом слышались крики раненных. Я на трех конечностях, волоча раненую ногу, быстро полз в направлении выхода. С потолка продолжало сыпаться что-то тяжелое, и я впервые пожалел, что оставил свой стальной шлем в БМП. Мою голову защищал только сдвинутый на затылок шерстяной подшлемник телесного цвета, он имел вид балаклавы, и именно благодаря ему меня многие узнавали в темноте. И сейчас одной рукой я пытался им протереть глаза и прикрыть рот и нос от жуткой пыли. Глаза заливало слезами, а во рту было полно песка. Кругом крики и кашель, топот ног и непрекращающаяся стрельба. Пыль стала оседать, в ушах звенело, в суматохе на меня несколько раз наступили, а когда я попытался подняться, наконец заметили.

— Командира убило! — перекрикивая весь шум боя и суматохи, взвизгнул споткнувшийся об меня солдат.

Меня облепили руки, быстро за ноги поволокли по полу к выходу из ресторана, прямо по битому кирпичу и осколкам стекла, так что я ничего не мог поделать, только приподнимался на локтях и хрипел: «Стойте, демоны!» Но меня не слышали и все дальше волокли, волокли в комнату матери и ребенка, где был развернут наш лазарет.

— Стой! — заорал я наконец и дернул здоровой ногой так, что вырвал ее из рук моих доброжелателей. Мои «кони» остановились у камеры хранения, темные силуэты нагнулись надо мной. В темноте рассмотрел озабоченные лица сержантов Аронова и Яшенкова.

— Куда вас, товарищ капитан?

— Щас посмотрю. — Я повернулся на здоровый бок и рукой стал ощупывать ногу. В темноте мелькнул холодный блеск клинка. Яшенков штык-ножом вспорол мне штаны. В прорез к моей онемевшей ягодице моментально устремились сержантские руки.

— Руки уберите, извращенцы! — простонал я и сам стал ощупывать ногу. Все оказалось не так страшно. Крови не было, нога приходила в чувство. Чем меня так огрело — непонятно.

Отправив сержантов разбираться, что взорвалось в ресторане и какие потери, я самостоятельно, укрывшись между шкафами камеры хранения, с фонариком внимательно изучил раненое место. От удара даже кожа лопнула на кроваво-синей поверхности, но мясо и кости были целые. Только голубое офицерское белье теперь немного «сверкало» из-под распоротых штанов, но ненадолго, скоро все опять стало равномерно серым от копоти и грязи.

Выяснилось: это снова был танк! От разрыва снаряда в зале ресторана погиб старшина Балтийский, несколько человек были ранены.

Дудаев и Масхадов понимали, что с рассветом федеральные силы активизируются, и торопились расправиться с нами в темное время суток. А вялые, неуверенные действия федералов на других направлениях предоставили им возможность решительно сосредоточить свои главные силы в районе вокзала для уничтожения сражавшихся в окружении бойцов и командиров 131-й отдельной мотострелковой бригады и 81-го мотострелкового полка.

Я ждал штурма и приказал подготовить гранаты. В очередной раз с сожалением подумал о пистолетах и подствольниках, так необходимых в городском бою. Конечно, хотелось бы узнать имя начальника, принявшего волевое решение отправить нас на войну без штатного вооружения. В любом случае, я думаю, это не прошло без ведома командира бригады полковника Савина. Бойцы, прикрываясь броней подбитых машин, побежали собирать остатки боеприпасов, оставшихся в них. Принесли несколько ящиков с боеприпасами к РПГ и АГС, ручные гранаты и сигнальные средства. Я сразу распихал по карманам несколько Ф-1 (мощные оборонительные гранаты, необходимые для ближнего боя, прозванные в простонародье лимонками за схожую с лимоном форму).

«Русские не сдаются, да!»

Тем временем в столицу мятежной республики со всех аулов стекались вооруженные группы горцев. Когда об этом узнало руководство операции, сидевшее в Моздоке (Северная Осетия), на перехват большой колонны техники, двигавшейся по ночной дороге с южного направления в сторону города, отправили пару штурмовиков Су-25. Однако по ужасному стечению обстоятельств бомбо-штурмовой удар был нанесен по нашим десантникам и другим частям федеральных войск, выступившим в сторону Шалинской дороги.

Почтамт еще горел, когда большой отряд свежих сил боевиков Шамиля Басаева подошел вплотную к вокзалу с восточной стороны. Там оборонялись бойцы, которые еще недавно оставили здание почтамта. Под командой офицеров моей роты и командира танкового взвода Сергея Гринченко, танки которого были сожжены, они заняли восточное крыло вокзала. Лейтенант Гринченко был ранен в голову, у него пострадал глаз, и узнаваем он был по шлемофону, сдвинутому на затылок, и белой повязке, наложенной на левый глаз.

Лейтенант Гринченко оставался на своей позиции до конца. Тело этого героя до сих пор не найдено, он долго числился пропавшим без вести, его гибель по прошествии нескольких лет была признана судом.

Ночью боеприпасы к танкам и БМП кончились совсем, бо́льшая часть техники была подбита по несколько раз, у личного состава все больше проявлялись признаки апатии и усталости, чувство безысходности. Сдерживать свежие силы боевиков становилось все труднее. На этом направлении под командой лейтенанта-танкиста Гринченко оборонялся бывший взвод Дмитрия Аденина, который в свою очередь принял командование ротой. В составе этого взвода сражался пулеметчик Завен Оганесян. Выгодная позиция его пулемета «Калашников» не давала противнику продвинуться на этом участке. Невысокого роста, коренастый армянин был ранен несколько раз, но, получив необходимую медицинскую помощь, снова возвращался к своим товарищам. Уже было слышно, как боевики кричали, подражая фашистским агитационным звуковещательным станциям времен Великой Отечественной, но с выраженным кавказским акцентом: «Рус-Иван, сдавайсь!», на что раненый Оганесян со своим армянским акцентом кричал в ответ: «Русские не сдаются, да!» Наши солдаты ржали над этой шуткой, и перестрелка возобновлялась. Рядовой Оганесян так и остался там — он умер, истекая кровью от очередного ранения. Отважный весельчак не оставил свою позицию.

Меня похоронило

Через некоторое время мы вычислили, что орудие или танк противника бьет со стороны высотки, что в квартале от вокзала, практически прямой наводкой. От каждого удачного попадания здание вокзала гудело так, что болели барабанные перепонки и сыпались перекрытия. К счастью, попасть в здание было проблематично — оно было надежно прикрыто остовами подбитых танков и других боевых машин. Однако допустить безнаказанную стрельбу по вокзалу мы не могли, и я вновь с огнеметом РПО наперевес и автоматом в правой руке пошел к выходу, обращенному в сторону высотки. Снаружи было светло от пожаров, и проем двери легко обнаруживался впереди светлым прямоугольным пятном. Бойцов здесь не было, так как позиция из-за закрытых техникой секторов была никудышная, однако сам вход прикрывался нашими из ресторана и из соседней новостройки.

Справа и слева от входа были кабинеты, двери которых выходили в коридор, по которому я пытался пройти к выходу. В этот момент противник сосредоточил огонь из стрелкового оружия по входу, вход заволокло пылью, несколько пуль, рикошетя о бетонный пол и стены, злобно фырча и завывая, пролетели мимо.

Оставаться у входа стало опасно, и я, свернув в правую дверь, оказался в пустом кабинете с разрушенной офисной мебелью. Пустой проем окна маячил впереди, до него оставалось несколько шагов, когда страшной силы треск разразился над головой и молния осветила все вокруг. На мгновение стало светло, как днем. От взрывной волны и неожиданности подкосились ноги, во рту стало кисло. Упав на колени, я инстинктивно попытался прикрыть голову руками, но не успел. Тяжелый удар обрушился на затылок, и чернота поглотила меня.

Начинаю двигать руками, не получается: раздавлен, как муха под томом «Войны и мира». Ужасные мысли лезут в голову. Ноги! Отлично, ноги ничего не держит. Небольшими движениями начинаю отвоевывать жизненное пространство. «Книга» начинает поддаваться, и морозный воздух просто оживляет меня. Вздох! Изо всех сил толкаюсь руками и постепенно высвобождаюсь из «могилы». В оконный проем, до которого я так и не добрался, падает поздний новогодний рассвет, позолоченный заревом пожарищ. Правый мой глаз не видит, ему что-то мешает, будто свешивается часть моей балаклавы от подшлемника. Провожу рукой перед лицом — ничего нет, глаз на месте, звуки боя протяжно тянутся мимо моих ушей, вытягиваясь в замедленную по времени октаву: буууууууююююмммм, баааауууууууууух. Во рту — Сахара, пытаюсь выдавить изо рта хоть чуточку влаги. Бесполезно. Внезапно — рвота, но желудок пуст, после каждого спазма тонкую ниточку слюны, повисшую у рта, растираю по лицу грязным рукавом бушлата. Огляделся. Надо мной зимнее небо с низкими серыми облаками светится серым рассветом, летают редкие снежинки. Я в куче обломков крыши и потолка, рядом из обломков штукатурки торчит ремень автомата. Возвращается память, а с ней — понимание того, где я и что со мной. Вытащив за ремень автомат, кладу его на колени и сдуваю налет штукатурки и пыли, пытаюсь протереть тем же рукавом бушлата, соображая, что делать дальше. Надо признать, что охота за очередным танком провалилась.

Попытался встать на ноги, но голова сильно закружилась, и снова сел, потом на получетвереньках выполз в зал ожидания и сел на полу у стены. Кто-то из бойцов помог мне подняться и заботливо усадил в старое деревянное кресло рядом с командиром бригады. Здесь было безопасно, двойные стены прикрывали это место от пуль и осколков. Здесь находился штаб бригады из нескольких штабных офицеров. Командир бригады продолжал взывать о помощи по радиовыносу, рядом спал подполковник-особист с перевязанной головой, замполит отдавал какие-то незначительные команды, другие просто тупо сидели рядом. Они равнодушно окинули меня взглядом, и я отключился.

Было такое ощущение, что я не пришел в себя, а проснулся от жуткого холода. Холод будто сковал меня, он проник в позвоночник и костный мозг, он был внутри меня. Я открыл глаза, отметил, что зрение и слух восстановились, но сильно болела голова, да и все тело. Было серое морозное утро. Бой продолжался сам по себе, им уже никто не управлял. Я остановил первого солдата, проходившего мимо, и попросил позвать ко мне взводного Костю Михеева. По моей просьбе Костя принес початую бутылку водки, и я сделал несколько глотков из горла. Никто из командиров не обратил на это внимания. Полное безразличие к тому, что происходит вокруг. У них тоже апатия, а я, почувствовав, как в желудке «зажглась лампочка», устроился поудобней и снова уснул.

Спецназ проходит мимо

Долго спать не пришлось: очередной мощный взрыв в комнате напротив, где была позиция снайпера Акимова, сорвал дверь с петель, и она вместе с Акимовым обрушилась на замполита, устроившегося под ней. Я только успел поджать ноги. Это вернуло меня в действительность. Вместе с другими мы отправили снайпера в лазарет, а его место занял другой стрелок. Теперь с моего места было видно депо. Меня подозвал комбриг и приказал прекратить огонь. По его данным, мы вели бой с нашими — десантниками. Сообразив, я распорядился прекратить огонь и оранжевыми дымами подать сигнал «Я свой». Но остановить огонь оказалось делом непростым. Обычная команда по ротам успеха не принесла.

Уже возле подбитых машин меня повалил на землю мой друг и ангел-хранитель Дима Аденин. Я мало что соображал в этот момент и был практически под перекрестным огнем. Дима, повалив меня на землю и практически затащив под остов одной из подбитых БМП, опять достал три пачки импортных сигарет и «насильно» предложил перекурить. На нас в окна пялились бойцы, не понимая, почему мы устроили перекур на улице, под огнем противника. А я им жестами показывал прекратить огонь. Вдруг на привокзальную площадь выехала колонна из нескольких свежих БМП-1, и в какой-то момент показалось, что действительно к нам пробились наши.

— Не стрелять! — кричал я, и слезы надежды затуманили картинку. Когда я проморгался, колонны уже не было, она ушла куда-то в сторону товарной станции. Но надежда, что где-то рядом — наши, оставалась, и, вернувшись в здание вокзала, мы с подошедшим начштаба Чмирёвым запели песню про «Варяг»:

— А ну ка, товарищи, все по местам,

Последний парад наступа-ает.

Врагу не сдаё-отся наш грозный вокзал,

Пощады никто-о не жела-ает!

Нас поддержали все! Мы проорали этот куплет несколько раз, меняя слово «варяг» на «вокзал», а потом Чмирёв затянул казачью — и бой разгорелся с новой силой.

После мы узнали, что в это время в квартале от нас, в районе многоэтажки, вели бой наши разведывательная рота и группа спецназа, направленные нам на помощь. Там пали командир разведывательной роты старший лейтенант Тыртышный и командир разведывательной группы спецназа капитан Евсеев, а также несколько десятков разведчиков, принявших бой в первое утро 1995 года. Тело командира разведывательной роты бригады Тыртышного было найдено в одном квартале от привокзальной площади. Он сидел, облокотившись на столб спиной, с оружием в руках, среди большого количества стреляных гильз. А старший разведчик Суслов — в дальнем подъезде пятиэтажки, стоящей торцом к вокзалу. Они были близко, и возможно, если бы мне было известно об этом, мы бы смогли предпринять более решительные действия, чем петь песни. А ведь Савин знал, он был с разведчиками на связи!

С запада от парка Ленина к нам пытались прорваться десантники генерала Бабичева, но тоже понесли серьезные потери и заняли позиции в километре от нас.

Но самое безумное решение в этот день и в этой обстановке — самоубийственный ввод в город третьей тыловой колонны под командованием заместителя командира бригады полковника Виктора Андриевского. В этой колонне на помощь комбригу, на его зов, шли его заместители полковник Пиха и полковник Пискижев. Колонна была тыловая, то есть с легким броневым прикрытием из нескольких боевых машин. И после ее разгрома Савин стал настаивать на нашем самостоятельном отходе от вокзала.

Тем временем боевики так обнаглели, что средь бела дня предприняли наступление со стороны депо. Началось все с очередного обстрела разными калибрами. Один из крупнокалиберных снарядов угодил в новостройку. Осколками был тяжело ранен командир зенитной батареи капитан Кузнецов, впоследствии от полученных ран он скончался в лазарете. Был контужен капитан Юра Чмирёв, начштаба батальона, но он свой пост не оставил — очень мужественный и активный офицер.

Отбиваем атаку

Под прикрытием артналета дудаевцы стали собирать штурмовые группы за вагонами, стоявшими на путях перед вокзалом в 100–120 метрах. Ноги боевиков были видны под вагонами железнодорожного состава, который находился с западной части вокзала и тянулся до товарной станции. Поэтому огонь пришлось вести под углом. Когда нескольким боевикам прострелили ноги и добили упавших раненых, остальные спрятались за колесными парами. Из депо усилился огонь по фасадной стороне вокзала. Пули защелкали по залу ожидания. Аденин взял гранатомет РПГ-7 первым, встал в полный рост напротив двери, ведущей из зала ожидания в сторону депо, и приказал открыть дверь. Как только дверь распахнулась, первая граната понеслась в депо, гранатомет сразу перезарядили, и вторая, потом третья, четвертая. По очереди,

а грохот был до боли в ушах после каждого гранатометного выстрела, в воздухе стоял страшный гул, пыль и смрад. Стрельбу из гранатометов Аденин начал без предупреждения, и от неожиданности командование бригады, мирно покоившееся на скамейках, упало на пол и потребовало прекратить огонь. Я дал команду прекратить огонь и приготовить все гранатометы, которые есть поблизости. Сам подошел к комбригу Савину и проорал ему прямо в уши:

— Готовлюсь к отражению атаки со стороны депо, буду использовать гранатометы, заткните уши стреляными гильзами.

В ответ Савин лишь кивнул головой, и я вернулся в зал ожидания.

Нашлось три гранатомета, один взял я, второй — Аденин, третий — еще один солдат.

Мы заняли позиции недалеко друг от друга, нас прикрывали автоматчики. Я приказал стрелять из гранатометов только по моей команде. Эффективность стрельбы по колесным парам выглядела сомнительно, боеприпасов было мало, и срыв атаки противника зависел от их эффективного применения.

Боевики бежали за вагонами товарного состава в сторону широкой железобетонной опоры для проводов и прожекторов, нависающих над железнодорожной станцией. Я приказал гранатометчикам прицелиться в эту опору. Мой замысел заключался в том, что когда основная масса боевиков окажется под столбом-опорой, мы выстрелим в него и осколками накроем эту группу сверху. Если мой план не сработает, этому штурмовому отряду останется 100 метров до вокзала, это не более 15 секунд, и… начнется рукопашная схватка. Наверняка при успехе на этом направлении боевики предпримут штурм со всех сторон. Нам помощи ждать было неоткуда. «На помощь к нам спешили только ангелы, чтобы успеть забрать души погибших воинов». Время вдруг стало тянуться медленно, ноги десятков боевиков переступали под вагонами, пули выбивали искры из чугунных рельсов и колес, кто-то стрелял, кто-то перезаряжал автомат, а мы втроем замерли, прицелившись в бетон опоры в 100 метрах от нас. В момент, когда противник был на месте и я готов был спустить курок, сзади нарисовался Аджимамбетов со своими солдатами.

— Командир! Подожди, не стреляй! — успел прокричать он, и я нажал на спуск. «Прости Редван, упущу врагов», — промелькнуло в голове. Вслед за мной выстрелили еще два гранатомета, мы быстро перезарядились и добавили. С правого боку подполз Аджимамбетов. Слава богу, он был в шлемофоне. Его бойцам досталось больше, но оглушило хорошо всех и обдало исходящими газами.

— Ну просил же, Максыч, — сдвигая шлемофон на сторону, промычал Редван.

— Прости, Редван, врагов чуть не упустил. Смотри, — указал я рукой на ползающих под огнем наших солдат боевиков. Атака захлебнулась, не начавшись. Дудаевцы затащили своих раненых за колесные пары и снова затихли.

Выяснилось, что Аджимамбетов с бойцами оставили позицию между автосервисом и киосками: их просто выдавили огнем, был ранен Пожидаев. Я пошел к своему преданному сержанту. Он лежал в лазарете с простреленным легким, сквозь копоть и грязь на лице проглядывалась бледность. Хотелось сказать ему что-то теплое и доброе, но, кроме крепкого рукопожатия, ничего не вышло. Я старался взглядом выразить ему свою благодарность, слов подобрать не смог, а он вдруг посмотрел виновато и негромко заговорил:

— Простите, товарищ капитан, все внезапно произошло, не успел я…

— Ты, о чем, Леша? — не сразу понял я.

— Вашу шапку и сумку офицерскую с картой не уберег, сгорели в машине, а меня вот подстрелили.

Я шел обратно на позиции и думал о том, как он похож на моего братишку.

Отход

В интенсивной перестрелке силы и боеприпасы таяли на глазах, раненые умирали без медикаментов, и положение стало казаться командиру критическим. Из 250 человек, удерживающих вокзал и новостройку, к началу отхода убитых было только 11 человек, а раненых, которые не могли передвигаться самостоятельно, 54. Получается, что с учетом десятка попавших в плен в строю оставалось более 170 человек, а это примерно 30% потерь, некритично.

Ближе к вечеру командир бригады Савин собрал офицеров батальона и поставил задачу на выход из боя и отход с возможным прорывом кольца окружения. Основное направление отхода — на парк им. Ленина в расположение десантников и боевой группы 19-й мотострелковой дивизии.

Я предложил основные усилия сосредоточить на прорыве кольца окружения и вывозе раненых на уцелевших машинах, поэтому боевой порядок был построен нестандартно. В авангарде должна была действовать третья рота во главе с Адениным, за ней должна была двигаться группа главных сил и управления бригады (ядро) с командиром бригады и офицерами управления. Там должен был находиться и я. Под покровом темноты все должны были выдвигаться в пешем порядке и, убедившись в отсутствии противника, вытягивать на себя машины с ранеными. При этом бронетехника должна была использоваться для перевозки раненых, а в случае встречи с противником — и для поддержки огнем.

Он также должен был обеспечить вынос всех раненых. (Погибших решили оставить, так как нести их было некому и мест на уцелевших машинах было мало.) При отходе Пащенко должен был убедиться, что все наши бойцы оставили вокзал и прилегающую территорию. В дальнейшем первая рота должна была действовать в арьергарде, прикрывать нас с тыла и не допустить преследование противником.

Командиру второй роты старшему лейтенанту Николаеву была поставлена задача: личным составом своей роты со всеми спешившимися членами экипажей подбитых танков и других боевых машин вынести раненых в район их погрузки на броню, который был определен за забором новостройки, а после погрузки раненых на транспорт действовать в составе главных сил ядра и быть в готовности поддержать при необходимости авангард или арьергард. Частью сил прикрывать машины с ранеными.

Группа механиков-водителей под началом командира танковой роты капитана Суфрадзе занялась поиском уцелевших машин. Проверяли все на вид не пострадавшие машины. Эту группу прикрывал солдат из первой, кажется, роты — к сожалению, не помню его фамилию. Наводчик-оператор по специальности, он умудрился под огнем противника занять свое место в башне одной из подбитых БМП и, управляя вооружением в ручном режиме, стал посылать длинные пулеметные очереди в сторону противника. Эта БМП стояла в ряду других подбитых и сгоревших машин, и попасть в нее под углом было непросто. Поэтому боевики никак не смогли помешать тому, что у них буквально из-под носа были выгнаны две БМП-2 и танк Т-72.

Первой БМП управлял Сергей Ильгов, с которым мы вытаскивали майора Петрова, танком управлял капитан Александр Суфрадзе. Кто управлял второй БМП, мне неизвестно, но у нее, уже ранее подбитой, через некоторое время заклинил двигатель, и она так и осталась возле вокзала. Так три бравых молодца под огнем противника практически из рук боевиков угнали их трофеи. К сожалению, солдат, который прикрывал наших, погиб. Он вел огонь до конца, пока не кончились патроны, а когда стал покидать машину, его достала чеченская снайперская пуля.

Уже было совсем темно, когда капитан Николаев доложил о том, что все раненые погружены на технику. Две БМП стояли за недостроенным зданием нового вокзала, а танк спрыгнул с перрона и подъехал по рельсам к восточному выходу из вокзала. Раненых было столько, что некоторым пришлось буквально свисать над гусеницами. Так, в последний момент помогли взобраться раненому снайперу Акимову, он сидел на подкрылке, а его ноги свисали над направляющим колесом, за бронежилет его удерживали другие раненые.

В десантных отделениях тоже было по несколько человек раненых, но исправных машин не было, и пришлось довольствоваться тем, что было, — двумя БМП и танком. Справедливости ради надо сказать, что некоторые старшие офицеры, хоть и не были ранены, заняли место на первой БМП, где механиком-водителем был Ильгов. Каждый из них сам выбирал себе судьбу в этот момент.

Подошел Аденин и доложил, что передовой дозор выдвинулся, я дал отмашку на начало движения. Бэхи качнулись и неузнаваемыми силуэтами устремились в темноту. Там в сотне метров они должны были под охраной дозора ждать ядро с командиром бригады.

Я вернулся на перрон, на танк еще грузили раненых, когда прозвучал гранатометный выстрел. Граната прошла высоко над танком, стреляли вслепую на звук двигателя, и я запретил открывать ответный огонь, чтобы не показать противнику наше истинное положение, сам занял позицию на углу бетонного забора со стороны танка. Я ждал доклада о том, что всех раненых вынесли с вокзала и погрузили на технику. Противник особо не активничал, бил только гранатометчик с третьего этажа пятиэтажки напротив. Угол этого здания у основания был начисто снесен танковыми выстрелами, и второй этаж буквально нависал над проломом. Гранатометчик сначала перемещался между этажами, потом, видя, что нет ответного огня, остановился на третьем этаже и раз в две-три минуты делал выстрел на звук танка, но в темноте это получалось очень неточно. С другой стороны вокзала вдоль путей поливал пулеметчик, вяло и неточно постреливали из депо.

Из темноты нарисовался Николаев с пулеметом в руках, он буквально споткнулся об меня и, разглядев, обиженно заорал:

— Вот суки, пулемет с полной коробкой бросили на погрузке!

— Пулемет — это хорошо, пригодится, ложись рядом. А раненых всех вынесли?

— Вроде, — неопределенно ответил ротный. — Пора отходить.

паля во все стороны, и устремились по перрону в сторону товарной станции. Это было так неожиданно, что я успел среагировать, только когда через меня перепрыгнул командир первой роты.

— Стой! Пащенко! Куда?!— только и успел прокричать я, вставая на колено.

Пащенко остановился в нескольких метрах.

— Все, я задачу выполнил! Там боевики на вокзале! — прокричал он с выпученными глазами и побежал догонять свою перепуганную стаю.

— Стой! — заорал я и прицелился ему в спину… Нет. Не было во мне еще столько злобы и обиды, чтобы стрелять по своим. А Пащенко, как вспоминали потом Михеев с Аджимамбетовым, через десяток минут обогнал передовой дозор и растворился в темноте, чем добавил сумятицы после пролетевшей мимо БМП с ранеными. Все пошло не по плану, и командир бригады дал команду отходить. С этого момента отход ядра стал напоминать драп.

Нас осталось трое

Мы с Николаевым рванули в вокзал, в зале ожидания несколько бойцов вели перестрелку у входа в зал ресторана, мы присоединились к ним. Валеркин ПК, подобранный им пулемет, стал весомым аргументом для тех боевиков, кто занял кухню ресторана. Длинная очередь в дверной проем из мощного пулемета остудила пыл наступающих врагов, крики и стоны раненых отчетливо слышались с их стороны. Я воспользовался заминкой и проскочил в комнату матери и ребенка, где у нас был организован лазарет, чтобы самому убедиться, что раненых не осталось. Пусто, от сердца отлегло, можно отходить. Когда вернулся обратно к проходу в ресторан, услышал:

— Эй, русский, держи подарок!

Это прокричали с легким кавказским акцентом из кухни. Характерный щелчок запала гранаты и даже звук ее удара о бетонный пол я хорошо помню и сейчас. Хотя понимаю, что в грохоте перестрелки это невозможно, но я уверен, что слышал это, и опять, в который уже раз, будто включилось замедленное кино…

— Граната! — заорал боец напротив и скрылся за углом. Я тоже успел заскочить за косяк двери, когда взрыв обдал дымом и пылью. «Наступательная, — успел подумать я, оценив незначительную силу легких осколков. — А у меня эфка!» Через пару секунд моя граната полетела на кухню, теперь там крики и возня, взрыв, стоны раненых — и опять мощный басистый ПК посылает в темноту длинную очередь, добавляются голоса нескольких наших автоматов… Вдарили качественно, теперь со стороны боевиков пауза обеспечена, надо отходить. Но на выходе возня: четыре бойца выносят раненого вперед ногами. Офицер, он властным голосом велит им развернуть его и нести головой вперед, солдаты начинают разворачивать, но несогласованно тянут в разные стороны и опять кладут тяжелую ношу на пол.

— Бросьте эти предрассудки! — кричу им я через зал ожидания. — Несите как несли, быстрее на танк. — Толкаю соседнего солдата: — Останови танк, чтобы не ушел!

Солдат послушно бежит на улицу, а мы снова сдерживаем боевиков огнем на кухне. Перезаряжаю последний магазин, еще пару десятков патронов россыпью в бронежилете и еще одна граната… Это для меня.

Пипец! Как медленно выносят раненого офицера! Я даже не догадывался, что это мой друг Дима Аденин с перебитой пулей ногой. Его хотели развернуть головой не из-за предрассудков, а из-за того, что раненая нога, перебитая пулей в области бедра, неестественно торчит вбок. Бойцы, вынося ногами вперед, опять ударили раненую ногу об косяк, но не бросили, а под мат и ругань дотащили командира до танка. Там уложили на крыло под башней справа. Надо отдать должное Диме, этому мужественному человеку. Он с таким тяжелым ранением, взявшись руками за ствол зенитного пулемета, сам приподнялся, положил раненую ногу рядом с здоровой, связал обе ноги офицерским ремнем, вколол себе промедол — и только после этого танк тронулся.

Мы оставили здание вокзала и заняли позицию там же, на углу забора, где ждал мой преданный резерв, сержант Майоров. Теперь нас осталось трое: я, Майоров и Николаев.

тем более, что патронов у них уже не было, хотя один из них, пробегая мимо меня, молча сунул мне в руки полный магазин. Так проявлялось отношение воинов друг к другу, без лишних слов мы, разные люди, разделенные воспитанием, этносом, служебной субординацией, очень глубоко понимали друг друга.

Я все же остался ждать погони боевиков: задержать их должны были мы вместо сбежавшего Пащенко. Но боевики не проявляли активности. Только когда танк тронулся, из соседней пятиэтажки грохнул выстрел из РПГ. Я его ждал с заряженным реактивным огнеметом. Оглушительный выстрел послал термобарическую капсулу в яблочко, прямо в окошко с гранатометчиком. Взрыв был такой мощности, что рухнул весь стояк. Надеюсь, что мирных жителей там давно уже не было.

Сразу же по нам сосредоточили огонь с трех точек, пули снова зажужжали, защелкали рядом, и нам ничего не оставалось, как покинуть это место и отойти на товарную станцию.

Судьба первой БМП

Тем временем первая БМП с ранеными, которой управлял Ильгов и на которой под предлогом эвакуации раненых мимо комбрига на максимальной скорости удирали начопер и замполит бригады, выехала на улицу, контролируемую боевиками полка специального назначения под командованием Гелаева. Это были настоящие головорезы, вооруженные до зубов и обеспеченные самым передовым снаряжением. Они замыкали кольцо окружения и частью сил сдерживали десантников, прорывавшихся к нам на помощь. Именно на одну из позиций этого полка и выскочила наша первая БМП, груженая ранеными.

Что было дальше, я знаю со слов тех, кто выжил в этой машине. По ней открыли огонь почти одновременно три гранатометчика. Один промахнулся, но две гранаты взорвались среди раненых, разрывая и разметывая куски живой плоти. БМП, теряя ход и направление, врезалась в дерево на обочине и окончательно заглохла.

В итоге во двор соседнего частного дома на своих ногах зашли восемь человек из не менее чем 30 раненых, загруженных на машину возле вокзала. Среди них были начопер Юрий Клапцов, прапорщик Керим-Заде и другие, которых чеченцы бегло стали опрашивать, кто они и из какой части. В это время с улицы послышался рев двигателя. Это Ильгов пришел в себя и завел подбитую машину: солдата в крови и без сознания за рычагами БМП боевики приняли за погибшего и оставили на месте. Когда Ильгов стал сдавать назад, там оказалось еще одно дерево, машина стала наползать на него и снова заглохла. Пришлось потратить какое-то время, чтобы завести БМП заново, и ему опять это удалось. Казалось, что уйти от боевиков было несложно, и машина послушно набирала обороты, убегая в темноту. Но боевики опомнились, и противотанковая граната, выпущенная из гранатомета, попала точно в открытый проем левого десанта… Хоронили полуобуглившийся скелет лучшего и бесстрашного солдата рухнувшей империи дома, под Миллерово, ранней весной проклятого 95-го. Нам с Адениным удалось почтить память героя и быть на его похоронах.

Остальным пленным повезло больше. В итоге они были обменяны на боевиков и к концу зимы почти все вернулись домой. Но были еще два человека, избежавшие плена: это замполит бригады полковник Конопацкий и снайпер, рядовой Акимов.

Конопацкого, с его слов, частично подтвержденных свидетелями, первым взрывом сбросило с брони, он упал на мостовую и потерял сознание. Очнулся во дворе частного строения под листом шифера. Без оружия, через несколько дней блужданий по городу он вышел на позиции наших войск. Как он очутился во дворе под шифером, остается только гадать.

Судьба Акимова не менее трагична и счастлива одновременно. В самом начале пути он сидел на подкрылке БМП по правому борту. Улица впереди была перекрыта остовом сгоревшего КамАЗа, и Ильгову ничего не оставалось, как протаранить этот КамАЗ, чтобы расчистить дорогу. Сверху, с брони ему постоянно кричали: «Давай, механик, обороты!», «Поддай копоти!» — и лучший механик-водитель БМП выжимал из мотора все что мог. Все надеялись проскочить на максимальной скорости и побыстрее вырваться из этого ада. При ударе по остову сгоревшей машины ее стало разворачивать, и рама с силой ударила по борту БМП. Акимову этими «ножницами» перебило ноги, свисающие с подкрылка, и его сорвало с брони. Он упал на припорошенный снегом асфальт и застыл. Израненное тело и переломанные ноги не давали ему возможности двигаться. Но он смог на раненых руках проползти до калитки в частное владение и спрятался под клетками с кроликами. Конечно, он уже не ждал спасения и готовился помереть от ран и холода, когда в калитку, пригибаясь и хоронясь, зашли двое мужчин.

— Эй солдат, ты где? — негромко позвал его тот, что был постарше.

— Здесь, — слабым голосом ответил Акимов.

Его понесли в соседний частный дом. Там жила русская семья, и люди видели, как Акимов упал на дорогу. Немного поразмыслив, решили спасти солдата, хотя в понятных условиях очень рисковали быть репрессированными местной дудаевской властью, которая с русскими не церемонилась.

Первым делом в печку полетели документы и форма, потом, как смогли, обработали раны, устроили в отдельной комнате, выдумали легенду, что Акимов — старший сын, который попал под артобстрел, был ранен, документы потерял. Позже из-за боев семья перебралась в подвал. Жар у раненого Акимова не спадал, лекарств не было, раны стали загнивать. Несколько раз приходили чеченцы-боевики, которые били всех, включая женщин, забирали все съестное, что находили.

Через неделю эти русские заметили десантников, рассказали им про раненого солдата. Пришел фельдшер, и Акимова срочно отвезли в медсанбат, там повели первую операцию. Через день после операции его забрали на допрос, и капитан-особист очень долго искал нестыковки в этой почти фантастической истории спасения русского солдата русскими людьми, имена которых, как и их дальнейшая судьба, мне неизвестны. Все это я записал со слов снайпера, рядового Акимова после его выписки из Самарского госпиталя.

Судьба танка Суфрадзе

После того как танк с ранеными отправился от перрона, он, этот танк, встретил группу бойцов третьей роты под командой начштаба Чмирёва, продвигающихся по железнодорожным путям. Это была часть авангарда, к которому присоединились бойцы сбежавшей первой роты. Далее, продвигаясь по путям, они ушли в левую ветку, ведущую в промзону Грозненского НПЗ, и тихо, не вступая в боестолкновения, к утру вышли на окраину города со стороны Сунженского хребта. Сопровождаемый ими танк выработал остатки топлива и заглох у подножия высот с дачными поселками, его пришлось оставить. Танкисты остались выводить из строя вооружение и двигатель, поскольку поджечь танк никак не получалось. Раненых понесли на руках, тащили волоком по размякшему дерну, припорошенному тонким слоем снега. Это было серьезное испытание для голодных, деморализованных молодых людей. И главным из этих испытаний был обездвиженный Аденин — высокий, спортивный и очень тяжелый. До рассвета надо было преодолеть пару сотен метров открытого подъема и укрыться в садах. Михеев и Аджимамбетов с группой солдат заняли позицию на высоте и готовы были принять бой, прикрывая раненых, которых очень медленно, буквально из последних сил тащили их товарищи по склону. Как впоследствии рассказывал сам Аденин, их бросали и просто уходили, с ними оставался только Чмирёв, он садился рядом, ел снег и спокойно говорил:

— Не ссы, Дима, мы тебя вытащим, они скоро вернутся.

— Уверен?

— Потому что они не знают, куда идти, карта только у меня. — И он, отвалясь на спину, замирал на некоторое время, пока бойцы не возвращались, не поднимали раненого офицера и не несли его дальше.

Скоро группу догнали танкисты, и на бесконечном подъеме стало веселее. К обеду добрались до части внутренних войск, где оперировала выездная группа хирургов-травматологов из Центрального военного госпиталя имени Бурденко. Виртуозы со скальпелями спасли Аденину жизнь и ногу, спасли и других раненых, которых вывезли на танке.

Самарский полк на товарной станции

После отхода с вокзала мы продвигались по перрону, скрываясь в темноте строений. При этом сержант Майоров вместе со мной двигался по верхней части железной дороги, а Николаев с пулеметом — по нижней. Цистерна с нефтью продолжала гореть и освещать привокзальную территорию. Двигались челночно: сначала — мы сверху до очередного укрытия или темного закоулка под прикрытием пулемета, затем Николаев под нашим прикрытием перебегал к нам. С дальней части вокзала продолжал бить пулемет боевиков. Вдоль железной дороги, в ту сторону, куда мы отходили, временами неслись шальные пули и жалили бетон перрона, высекая искры совсем рядом. Ответного огня мы не открывали: с одной стороны, ввязываться в эту бессмысленную перестрелку не было никакого смысла, с другой — патронов оставалось мало.

На подходе к товарной станции нас громко и отчетливо окликнул невидимый в темноте часовой, выставленный соседями — 81-м мотострелковым полком.

— Стой, кто идет! Я солдат 81-го самарского полка! А вы кто такие? — тон и исполнительность проинструктированного солдата вызывали самые добрые чувства, это был самый лучший способ не перестрелять своих отходящих с вокзала соседей, то есть нас, 131-ю бригаду.

— Сто тридцать первая бригада! Капитан Клупов! — громко и отчетливо ответил я.

Из темноты нарисовался силуэт солдата с автоматом.

— Ты откуда здесь, солдат? — спросил я, пожимая ему руку, как лучшему другу.

— Я в охранении, ротный поставил.

— А ротный где?

— Там, на позиции.

— Зови сюда, скажи, комбат из 131-й просит подойти, мы здесь подождем, посторожим за тебя.

— Есть, — ответил дисциплинированный солдат и побежал в сторону служебных зданий.

Мы осмотрелись. Пост располагался под навесом из шиферной крыши. Укрытие, выложенное из новеньких деревянных шпал, пропитанных дегтем, имело три амбразуры, смотревшие в разных направлениях. Сзади укрытие прикрывалось будкой контролера. Получилась хорошая, добротная огневая точка, молодцы самарцы, ничего не скажешь. Мы заняли эту позицию.

Через десяток минут к нам подошел старший лейтенант Дмитрий Архангелов, представился как замполит роты, доложил, что команду на отход получили, заводят машины, уцелело три БМП-2, командир роты подойти не может, занят техникой.

— Ты, брат, главное, передай, что как только заведете, на технику — только раненых, остальных справа-слева — и по этой улице, до парка Ленина. Выставите передовой дозор и охранение, и дальше пешком. Мы будем прикрывать сзади. Ты все понял?

— Да, все передам.

— Давай, мы ждем здесь. — Я по-дружески хлопнул его по плечу, и он скрылся за воротами ограждения.

— Товарищ капитан, духи идут, — громким шепотом мне на ухо продудел Майоров.

— К бою! — не раздумывая прокричал я. — Валера, ты где, ***? К бою!

Я изготовился к стрельбе.

— Да здесь я, — послышался из темноты спокойный Валеркин голос, а с ним — характерный звук переставляемого ПК. — К бою готов, ***!

По путям от вокзала, пригибаясь, медленно двигалась пара десятков человек, их силуэты хорошо просматривались на фоне горящей цистерны.

— Подпустим поближе, Валера, с рассеиванием по фронту. Майоров, от центра вправо — твои, мои — влево, огонь по моей команде.

— Так точно! — не заставил ждать взволнованный ответ Майорова.

— Понятно, командир. — Это Николаев.

Мы держали их на мушке, когда порывом ветра в промежутке между звуками отдаленного боя я услышал обрывки русской речи, переплетенной отборным матом:

— …Поднимай сука, неси, ***, че бросил?! Поднимай, сука, поднимай… — неслось оттуда.

Я не знал, что и думать. Один из бредовых вариантов — это духи вводят нас в заблуждение, чтобы подобраться поближе. Но в зареве пожара было видно, что, хромая и спотыкаясь о шпалы, раненые несут раненых. «Откуда они? — пронеслось у меня в голове. — Я же последним шел». Тем временем раненые подошли вплотную, мы окрикнули их и помогли им забраться на перрон. В этот момент из ворот выехали три БМП и остановились неподалеку. Личный состав плотно сидел на машинах.

От колонны, спешившись, ко мне подбежал солдат.

— Вас ждем, товарищ капитан!

— Грузите раненых — и вперед. Дальше по улице двигается группа моего комбрига. Передай ротному, что возьмете его на броню и должны вывезти в парк Ленина, здесь недалеко, постоянно прямо. А я здесь останусь, меня не ждите! Понял?

— Так точно! — Солдат побежал обратно.

Раненых погрузили на последнюю машину, и колонна ушла. Они, как я и предполагал, встретили группу комбрига и взяли ее на броню. Комбриг не заставил их спешиться, а сел на первую машину и повел колонну не в парк Ленина, где были десантники и как предписывалось всем отходившим, а по маршруту на выход из города, опять туда, к Дому печати, где была подбита первая наша БМП с ранеными. Там и две первые БМП 81-й бригады были подбиты и расстреляны, только некоторым счастливчикам удалось скрыться в темноте. Позже на этом месте, недалеко от Дома печати, были найдены тела более 70 человек с характерными следами добивания. Недалеко от этого места были найдены и тело нашего командира бригады, полковника Ивана Алексеевича Савина, погибшего в бою от осколочного ранения в голову, и тела многих других солдат и офицеров, о которых я упоминал в моем повествовании. Все это я записал со слов старшего лейтенанта Архангелова, командира третьей БМП, и рядового Рябцева из моей роты, попавшего в группу комбрига. Рябцев сел на вторую БМП и смог спастись, притворившись убитым, когда чеченцы расстреливали раненых с двух подбитых БМП. Третья БМП успела свернуть в небольшой проулок и еще долго колесила по округе, пока не попала в парк Ленина.

А мы тем временем остались снова втроем. Наступила относительная тишина, и только отдаленные звуки боя в центре города доносились до нас. Мы вернулись на позицию под навесом, и я опять убедился, что преследования нет. Ни один дух не шел по нашему следу — они не ожидали, что мы уйдем после двух дней обороны, и, наверно, ждали от нас подвоха. Мне не давали покоя последние раненые, которые вышли с вокзала после нас. Хотя я сам видел, что всех вынесли, но все же я переживал, что где-то еще остаются наши ребята, которым нужна помощь или которым не довели приказ на отход.

— Нам надо вернуться на вокзал, там наверняка еще остались наши, — сказал я Валерке. — Сколько у нас патронов?

Пересчитали. Совсем не густо: у меня полтора магазина, у других меньше, чем по магазину, 20 патронов на ПК, одна граната. Тут начался артобстрел. Командование готовило выступление десантников из парка Ленина на оставленный нами вокзал. Снаряды подвижным артиллерийским заградогнем ложились все ближе к нашему укрытию, и мы не сговариваясь начали накидывать шпалы наверх и укладывать их в виде крыши или наката, чтобы прикрыть себя от осколков сверху при попадании снаряда в перекрытие навеса. Вал огня прошел через нас и пошел в сторону вокзала. Артподготовка длилась около получаса.

— Ну его ***, Максыч, никто никуда не пойдет, там никого не осталось, ты сам проверял! — вдруг взорвался Николаев. — Теперь не духи, так свои накроют. Надо уходить, командир.

Мы выбрались из укрытия, когда прилетел еще один запоздалый залп и снаряды подняли землю вокруг нас. Артиллеристы — хитрые ребята, они так делают иногда: прекращают стрельбу, а когда через несколько минут живая сила выходит из укрытий, делают еще один залп. Обычно первый и последний залпы самые результативные.

Мы попа́дали на землю. Было четыре снаряда, один взорвался поодаль, второй — под перроном. Хоть и близко, но бетон перрона защитил нас от осколков, третий — за бетонным забором — тоже не причинил нам никакого вреда. Но четвертый упал в десятке метров от нас в большую лужу под деревом, забрызгав нас грязью, злобно прошипел и… не взорвался. Это было провидение. Мы, не сговариваясь, тронулись в путь в сторону парка Ленина. По дороге встречали брошенную технику. БМП-2 без номера завести не смогли, чуть дальше, на рельсах, стояла БМП-1, заведенная, но разутая. Набрали хотя бы лент с патронами для ПК.

Дальше дорога раздваивалась, и мы задумались, куда идти. Присели в темном местечке, осмотрелись. Глухая темная ночь давала мало информации об окружающей действительности. Вдруг справа, не так далеко, загорелся огонь. Я его хорошо знал по Афгану, это зажигательно-дымовой патрон (ЗДП). Мы стали наблюдать за этим местом. Вышла группа вооруженных людей, послышался звук работающих дизелей, на фоне горящего ЗДП мы разглядели силуэт БТР-Д.

— Десанты идут, — сказал я ребятам. — Прикройте, если че, я выйду для разговора.

Я встал, повесил автомат стволом вниз и, подняв руки, стал заходить со стороны пожара, чтобы мой силуэт был виден как можно дальше. Для убедительности я даже раздвинул пальцы пошире, чтобы было видно: я без оружия.

На броне сидел полковник Глеб Юрченко. Расспросил меня. Узнав, что я последний и спасать больше некого, забрал нас троих на броню. Когда мы приехали в парк Ленина, он представил нас командующему группировки генералу Ивану Бабичеву. Подробный расспрос о том, что да как, длился около часа и привел расспрашивавших в полное замешательство. Им не верилось, что пехота на БМП, усиленная танками, была разгромлена и отошла. Решили действовать в пешем порядке. Бабичев попросил отвезти на вокзал его разведку.

Когда я вылез из КШМ Бабичева, Николаев и Майоров ждали неподалеку. Я им сказал, что возвращаюсь на вокзал. Николаев, просто покрутив пальцем у виска, обнял меня на прощание, и я пошел искать командира разведроты, старшего лейтенанта Мишу Теплинского.

С Теплинским мы очень подробно обсудили наши действия и пошли на доклад к Бабичеву. Командующий нас выслушал, потом спросил у Теплинского, есть ли у него еще вопросы ко мне.

— Никак нет, — четко, по-военному ответил Теплинский.

— Ну тогда вперед! Удачи тебе, ротный! А тебе, Клупов, из группировки генерала Пуликовского пришло распоряжение собрать всех своих из бригады и вывезти из города в район аэропорта Северный. Вопросы есть?

— Никак нет.

— Идите, удачи! — И он протянул мне руку.

— До свидания, товарищ генерал!

Где теперь искать своих?

Тайна руки

Штаб группировки располагался в центре парка, возле фонтанов, и от него в разные стороны лучами расходились дорожки, забитые техникой — в основном десантными образцами БМД и БТР-Д. Среди них промелькнул знакомый силуэт БМП-2, я пошел к нему и не ошибся: это была БМП из тех трех машин 81-го полка во главе с замполитом Димой Архангеловым. Я до сих пор не знаю, осуждать ли его за то, что они удрали с места, где подбили первые две БМП с ранеными солдатами и офицерами и погиб комбриг Савин, или, наоборот, хвалить за то, что он вывез раненых, которых подобрал в последний момент на товарной станции. Среди этих раненых, кстати, оказался мой преданный командир отделения-управления и писарь-каптенармус по совместительству сержант Алексей Пожидаев. Оценивать это решение Архангелова каждый будет по-своему. Однако сегодня я рад видеть, как взрослеют и стареют мои боевые товарищи, солдаты — ветераны этого новогоднего штурма, и я всегда буду рад встречаться с ними, как с братьями. Я стараюсь исключить из круга своего общения только Пащенко и Керим-Заде, но это личное…

Эта БМП Архангелова и стала центром сбора вышедших с вокзала бойцов и офицеров 131-й майкопской бригады и 81-го самарского полка. К утру я связался с и.о. начальника штаба бригады подполковником Зеленским и доложил об обстановке.

В колонне, которую мы собрали, было две БМП и шесть автомобилей, порядка 60 человек личного состава. Ближе к обеду мы начали движение и без особых приключений добрались до места сбора наших частей.

когда Дудаеву и Масхадову удалось реализовать главный принцип войны — массировать на главном направлении свои лучшие силы и похоронить их там вместе с противником. Конечно, десантникам было уже проще, они воевали с крестьянами, пришедшими на смену той кадровой элите головорезов, которые прошли Афганистан, Абхазию, первый ноябрьский штурм Грозного оппозицией и были мотивированы на защиту своих бандитских интересов.

В этот же день я был эвакуирован в госпиталь и выписался только в конце февраля. В течение двух лет я сопоставлял все факты, разбирался в этой запутанной истории и понял, что раненые на товарной станции были со второй БМП, которую выгнали с привокзальной площади как раз для погрузки раненых. Когда ее загрузили, она пошла за первой и вдруг заглохла, заклинил двигатель. Тогда все те, кто был на ней и как-то мог держаться на ногах, подняли тяжелораненых и, выйдя на пути, медленно пошли в сторону товарной станции. Среди них не было ни одного офицера, только солдаты. Вынесли всех, и моего Пожидаева тоже. Пока несли, один солдат скончался, он был в грязно-белом белье, весь испачкан запекшейся кровью. Когда на перроне товарной станции я искал его пульс, парень был еще теплый, но уже без признаков жизни. Мне он был не знаком, но они его не бросили, несли и вновь погрузили на БМП: а может, он выжил? Всегда хочется верить, что человек только потерял сознание, а потом очнулся и выжил.

Но смерти на этом не закончились.

В феврале Грозный был освобожден от крупных бандформирований, но мелкие диверсионные группы там оставались до конца войны. Второй штурм Грозного был в августе 1996 года, тогда основные бои разворачивались возле большого перекрестка «Минутка». Федералы опять понесли неоправданные потери; правда, теперь это уже была 205-я бригада. А первый штурм в XXI веке начался в январе 2000 года, кстати, тоже в новогодние дни…

В итоге мы победили! Израненная Чеченская Республика сегодня имеет возможность развиваться мирно, но там до сих пор тлеет зло непрекращающейся войны и многовекового противостояния горцев-вайнахов и русских, с той лишь разницей, что в горских семьях помнят всех своих воинов, отдавших жизнь в борьбе с русскими, начиная с XVIII века, и многие родовые тейпы до сих пор гордятся этим, а нас заставляют это в очередной раз забыть.

Есть еще одна деталь, касающаяся этих событий, она имеет мистический характер. Году в 1992-м, однажды от скуки, будучи комендантом пионерского лагеря на море от Министерства обороны, я приобрел справочник по хиромантии (чтение судьбы человека по рисунку на его ладони) и серьезно увлекся этой оккультной псевдонаукой. Она захватила меня, и более года я ее изучал, покупая все новые учебники и справочники, — в первые годы становления РФ, после падения запретов, этот хлам был очень распространен и издавался огромными тиражами. Проблема была отыскать не тупую перепечатку из бульварной прессы, а нормальный системный труд.

К началу осетино-ингушского конфликта, в ноябре 1992 года, мы в составе 131-й бригады были переброшены на границу Чечни и Ингушетии, и до 93-го года деньки были напряженные. А ближе к весне нас переселили в полевой лагерь, и времени стало побольше. Тогда я все чаще просил моих товарищей показать мне свои ладони, изучал их, сравнивал, вел дневник с замечаниями по каждому знаку, и удивительно: многое совпадало с психологическим портретом изучаемого, с фрагментами его прошлой жизни, которые я решался озвучить. Казалось странным одно: меня окружали потенциальные мертвецы. У многих были очень убедительные и отчетливые знаки неминуемой гибели, а я до конца не верил в силу этих знаний и относился к ним как к развлечению. Мною было предсказано много смертей офицеров, которые через год реально погибли при новогоднем штурме Грозного. Удивительно еще и то, что трое, которым я предсказал смерть, трагически погибли уже после возвращения из зоны боевых действий: один был застрелен в Краснодаре в бандитской разборке, другой пьяным попал под трамвай в Питере. Но самой запоминающейся оказалась судьба третьего — молодого офицера Вадима Быкова из минометной батареи. Он был в Чечне, но в Грозный не входил. Когда я вернулся из госпиталя, мы случайно встретились на КПП части, и он мне радостно поведал, что уволился из армии и уже устроился на работу в паспортный стол, а при прощании напомнил:

— А ты говорил, что я погибну! — и широко улыбнулся.

Это немного смутило меня, он помнил мои слова и, наверное, на войне верил в них. Как же ему было тяжело исполнять свои обязанности командира огневого взвода в постоянном ожидании смерти!

— Я очень рад, что ты жив, — это все, что я смог тогда сказать ему. Мы расстались друзьями. А через пару дней ко мне подошел офицер из первого батальона и спросил:

— Ты Вадиму на похороны скидываться будешь?

Я опешил:

— Какому Вадиму?

— Быкову, он же разбился на машине вчера, уснул за рулем, ты что, не в курсе?

После этого случая я перестал гадать на руке и забросил эту страшную науку.

В старой казарме меня встретил мой преданный старшина, доложил о положении дел и списании имущества роты, а также спросил, что делать с сумкой Аденина. Он показал на зеленую брезентовую сумку с деликатесами, присланную Аденину женой накануне штурма. Я не удержался и открыл ее. Смрад гниющих продуктов стал распространяться по каптерке. Сверху, на самом видном месте, лежал целехонький, лишь слегка подернутый плесенью копченый лещ…

Воистину на войне надо съедать все сразу. Завтра можно не успеть.

Москва, 2021