В августе все любят цитировать «Вино из одуванчиков» Брэдбери. Откроешь ленту фейсбука — а там обязательно через одного пишут, что август надо цедить медленно, как грушевый ликер. В августе прошлого года белорусы перестали писать про август и ликер. Август теперь для нас — это кровь, ночные крики из тюрьмы на Окрестина и падающий на асфальт Александр Тарайковский.

У нас теперь вообще другой календарь. Ноябрь — это убийство Романа Бондаренко. Май — захват самолета Ryanair. Октябрь — дело о терроризме и арест анархиста Игоря Олиневича. Сентябрь — убийство программиста Андрея Зельцера бойцом «Альфы». На каждый месяц года теперь приходится столько репрессий, что можно забыть про дни рождения и праздники — слишком много новых дат, постепенно вытесняющих старые, довоенные. Тем не менее мы все еще живы и даже верим в перемены. И у каждого — свой крючок на стене, за который цепляется продырявленная резиновыми пулями надежда, свои скалы на горизонте, свое средство от отчаяния.

Валентину Олиневич, маму Игоря, спасли птицы. Просто пролетевшая над головой стая. Валентина — боец стойкий и мужественный. Она все это уже пережила однажды, в 2010 году, когда Игоря в Москве схватили люди в штатском, затолкали в машину, натянули ему шапку на глаза и вывезли в Беларусь, передав местным кагэбэшникам. Потом они проделывали это много раз, но Игорь был первым, кого без всяких документов, задержаний и экстрадиций просто вывезли из России в СИЗО КГБ. Тогда он отсидел пять лет. Сейчас Игоря и еще троих анархистов снова судят, теперь уже за терроризм — их обвиняют в поджоге автомобилей возле прокуратуры Солигорска. На этот раз Олиневичу грозит 20 лет тюрьмы.

Валентина ждала суда, чтобы увидеть Игоря, — ни одного свидания за 14 месяцев заключения у них не было. Процесс обещали сделать открытым, и это была бы возможность много дней, а то и месяцев подряд приходить в суд и видеть сына. Но спустя ровно 20 минут после начала заседания его объявили закрытым и удалили из зала всех присутствующих.

«Вечером после первого дня суда я пошла показать Минск приехавшей поддержать нас с Игорем знакомой москвичке, — рассказывала Валентина. — Мы прогулялись по Немиге, по Троицкому предместью, потом через Дом масонов поднялись в Верхний город. И вдруг прямо над нами, в темном небе, подсвеченные снизу огнями города, а сверху — ярко светящей луной, стали пролетать косяки каких-то белых птиц. Они летели и летели, будто серебристые ангелы, спасая нас и наш город от зла. И все это сопровождалось колокольным звоном собора и костела — было как раз шесть часов вечера. Мы стояли как зачарованные. Это был знак. Конечно, я написала об этом Игорю». Игорь ответил: «Пытаюсь представить себе косяки птиц, подсвеченные огнями города, в звоне колоколов, — волшебное зрелище, а в контексте общей ситуации даже сакральное». Теперь их обоих будут удерживать эти птицы на своих легких крыльях — до самого возвращения Игоря.

Когда начались августовские протесты, первый удар под дых мне нанесла вовсе не милиция, а коллега с «Белсата» Алена Щербинская. Вот просто с размаху — и разогнуться было трудно, и дышать невозможно, когда все мы узнали, что с ней происходило. Алену задержали вечером 10 августа возле Центрального РУВД. В тот момент она уже была не на работе — успела сфотографировать силовика, наставляющего ружье на женщину, и собиралась ехать домой. А к РУВД приехала, чтобы вместе с женой своего пропавшего оператора написать заявление о его исчезновении. Заявление не приняли — приехал ОМОН, и всех, кто собрался у здания милиции в поисках своих пропавших родственников, увезли на Окрестина. Там Лена оказалась среди 50 женщин, набитых в четырехместную камеру, в полной власти вертухаев, среди которых была печально известная Кристина (или Карина — установить ее личность пока не смогли даже киберпартизаны). Когда Алена рассказала, что там происходило, это и был удар под дых — не только для меня. Для многих.

Их выводили из камеры и ставили вдоль стены. Если ноги были расставлены недостаточно широко, эта самая Кристина-Карина подходила и била женщин со словами: «Сука, расставь ноги шире». Алену эта Кристина била ногами в живот. Потом в суде Алена отказалась подписывать бумаги, где было написано, что ее взяли возле ТЦ «Рига». И тогда ее вывели в коридор, где вертухайка снова начала ее избивать. А после очередного шмона вытолкнула Алену в коридор в одном бюстгальтере и незастегнутых штанах. В коридоре сидели голые мужчины на коленях, упершись лбом в стену, с руками за спиной.

Все это происходило не только с Аленой, но и с тысячами других белорусов. Но читать ее рассказы об Окрестина было невозможно. Мы все надеялись, что самое скверное уже позади, что ничего страшнее, чем те первые после выборов августовские ночи, быть уже не может. И Алена уже пережила самый большой кошмар в жизни. Оказалось, нет. Потом были угрозы, дежурящие у подъезда силовики, микроавтобус без опознавательных знаков под окном, разгром «Белсата» в Минске. Она собралась за час. Взяла двух младших детей. И с тех пор каждый день ждет той самой новости, которая позволит точно так же за час собраться — и вернуться в разрушенную жизнь, и построить ее заново, и начать сызнова.

А белорусскому композитору Виктору Копытько силы давала музыка. За женой Виктора Наташей, музыкантом и ученым, пришли 6 декабря. Ее забрали на Окрестина за свечку, которая горела на подоконнике их квартиры 12 ноября. Возможно, если бы свечка горела в другой день, не пришли бы. Но 12 ноября — годовщина гибели Романа Бондаренко. И вечером милицейские бездельники ходили по городу и снимали на видео дома, в окнах которых горели свечи. Потом вычисляли квартиры. Видно, не слишком торопились, раз пришли через месяц. Наташа не успела взять ни зубную щетку, ни теплую одежду. Милиционеры злорадно предупредили Виктора, что на Окрестина передачи не принимают, так что в чем забрали, в том и будет сидеть. И тогда он начал выкладывать в фейсбук музыку в Наташином исполнении. Ее слушали везде. Он сам поначалу удивлялся, что слова поддержки и сочувствия пишет ему весь мир — от Новой Зеландии до Эквадора. За полтора года до того, когда еще все были живы и на свободе, Виктор написал оперу по рассказу Брэдбери «Урочный час». Про вторжение. А теперь, полтора года спустя, после вторжения в их дом, мир слушал Наташу Копытько. Когда через пять суток ее выпустили, это было уже почти новогодним чудом.

Волонтера-зоозащитника Людмилу Мазуркевич заставили поверить в победу не птицы, не музыка и даже не кошки, которых она спасает в любое время суток. Однажды она увидела в списке задержанных молодую пару, которой отдала на передержку двух кошек. Ребята на Окрестина, других домочадцев в квартире нет, и это значит, что кошки не выживут — 15 суток без воды и еды. И Людмила от отчаяния позвонила в городскую справочную — неизвестно зачем. Что делать в подобных случаях — телефонные барышни таких справок не дают. Но когда Люда, захлебываясь, рассказала, что хороших людей задержали, а у них кошки, и что теперь делать, черт его знает, строгая дама в телефонной трубке сказала: «Так, диктуйте адрес. Сейчас я дам вам телефоны всех соседей. Весь подъезд. Звоните по этим телефонам — вдруг ваши ребята кому-то оставили ключи? Если никого не найдете — звоните, будем вместе думать дальше». На третьем звонке ответила соседка, у которой оказались запасные ключи от квартиры ребят. Кошки были спасены, а вера в чудо у Людмилы сменилась уверенностью в том, что с такой солидарностью белорусы все равно победят.

Если честно, за все 27 лет диктатуры такого невыносимо тяжкого года у белорусов не было. В чаты и фейсбучные группы белорусов за границей каждый день добавляются новые люди, причем выясняется, что многие бежали в тапках, не успев даже собраться. Не только в тюрьму белорусы попадают без зубной щетки и теплых вещей: в эмиграцию часто — точно так же, не заходя домой, когда в руинах остается не только вывернутое наизнанку силовиками жилище, но и вся жизнь. Многие не успевали получить последнюю зарплату, потому что их банковские карточки блокировали, и бежать приходилось с горстью мелочи в кармане. И у каждого — не только разоренный дом и разрушенная жизнь, но еще и острое чувство вины перед теми, кто сидит. А тем, кто сидит, с каждым днем становится хуже, потому что чем разнузданнее чувствует себя диктатура, тем больше сроки, хуже издевательства — и тем меньше надежды. Те, кто сел прошлой осенью, еще надеялись, что это ненадолго и в следующее воскресенье с очередным маршем непременно рухнут тюремные стены. Те, кого сажают сейчас, уверены, что это надолго. А чудом оставшиеся на свободе каждый вечер не знают, от чего проснутся завтра — то ли от звона будильника, то ли от грохота выбиваемых омоновцами дверей. И те, и другие, и третьи пытаются зализывать раны и все равно верят, что мир устроен правильно, и эта уродливая конструкция, именуемая белорусским режимом, рухнет, ведь построена она вопреки законам природы, логики и Ньютона. И в этой наивной окровавленной вере мы держимся за все: за белых птиц в вечернем небе, за музыку, за детей, за строгую даму из телефонной справочной службы.

И наконец, теперь мы все понимаем, что не только август нужно цедить медленно, как грушевый ликер. Нужно цедить каждый день. И перечитывать «Вино из одуванчиков» не летом, а в декабре, когда весь народ заносит снегом.