Однажды в аэропорту ретивые таможенники выделили его — единственного из очереди, — чтобы подвергнуть долгому и унизительному обыску. «Что вы ищете — оружие? Вот оно», — сказал Туту и показал на крест. Охранники не приняли шутку. А зря. Нельсона Манделу, который 27 лет был узником острова-тюрьмы-лепрозория «Роббен-айленд», называли лицом движения против апартеида. Архиепископ Туту был его голосом.

Я увидел и услышал его в марте 1994 года — благодаря конгрессу Международного института прессы, который состоялся в Кейптауне.

Встреча с Десмондом Туту в финале нашего конгресса была заявлена весело: «Звуки Южной Африки — музыкальное шоу и барбекю. В гостях у архиепископа Десмонда Туту в Университете Западного Кейпа». Глава англиканской церкви Южной Африки — почетный ректор этого учебного заведения. По иронии судьбы оно было создано в годы апартеида «только для черных», естественно, в попытке откупиться от черной общины. В реальной жизни университет стал рассадником вольнодумства.

Свисающие с потолка красочные многометровые полотнища с революционными лозунгами «Землю — крестьянам!», «Бездомным — жилье!» и замечательный женский хор напоминали об этом, впрочем, не слишком назойливо. Все это скорее воспринималось элементами яркого празднества. Задник у сцены отсутствовал, вместо него огромная стеклянная стена с видом на подсвеченную лучами заходящего солнца зеленую лужайку, над которой вились дымки костров. На центральном костре жарился целый бык, на остальных — всякая мелкая всячина, подготовка к барбекю была в разгаре.

С таким фоном речи текли совершенно свободно, не цепляя сознание. Пока на трибуне не появился маленький человечек в яркой рубахе-распашонке с короткими рукавами. Десмонд Туту был очень похож на себя, каким он возникает в 30-секундных сюжетах мировых новостей — скорее характерного, чем драматического героя южноафриканской сцены. Гости с трудом сдержали смешок. На что оратор немедленно отреагировал.

Мне сказали, что вы вчера слушали изображавшего меня клоуна, сказал Туту и расхохотался, огласив зал пронзительным фальцетом, просто зашелся в неукротимом приступе.

Накануне вечером мы действительно были на популярном представлении. Это политическое кабаре одного актера. Он сочиняет пародии на политических деятелей и сам же их исполняет, мгновенно перевоплощаясь в самые именитые фигуры южноафриканской сцены. Одна из его неслабых шуток угодила как раз в наших двух героев. Мы в Южной Африке, сказал артист, очень гордимся тем, что получили разом двух лауреатов Нобелевской премии мира. При этом один получил ее за то, что столько отсидел. А другой — за то, что его выпустил… После чего безбашенный пародист принялся за Десмонда Туту…

Как выяснилось, ни сан, ни сон священнослужителя это нимало не смущает.

Оригиналу, однако, этого показалось мало.

У одного священника, заговорил Туту, была прибаутка, которой он утешал своих прихожан. «Ничего, могло быть и хуже», — повторял он к месту и не к месту. Но однажды от него ушла жена, и прихожане заспешили к своему пастырю — выразить соболезнование, а заодно услышать, что же он скажет на этот раз. Священник закончил как обычно: «Ничего, могло быть и хуже». Наверное, он тронулся умом, подумали прихожане, что может быть хуже? «Хуже было бы, если бы жена вернулась».

И Туту вновь расхохотался от души. Зал был покорен окончательно и бесповоротно. С этого момента маленький смешной человечек на сцене с лицом скорее сатира, чем первосвященника, с голосом на две октавы — от пронзительного крика до грохота грома, с шекспировским богатством речи и ощущением миссии, которая, чем дольше он говорил, тем яснее становилась, — завладел нами. Люди прессы — профессиональные медиумы — внимали ему как человеку, который знает то, что другим знать не дано.

Между тем анекдот был с подтекстом.

Южная Африка — страна насилия, расовой ненависти, грядущей катастрофы? Могло быть точно гораздо хуже! Десмонд Туту явно поставил себе задачу опровергнуть расхожие представления о его родине. Насилия слишком много? После такой истории его должно было быть гораздо больше. Скорее надо восхищаться добросердечностью и терпимостью народа Южной Африки. Черные убивают черных в жестоких кровавых схватках? А что вы хотите, чтобы они убивали белых? Это по-своему опровергает опасный миф о неизбежности межрасовой войны…

В других устах эти аргументы могли бы показаться искусственными. Но не у этого человека.

На излете режим апартеида был уже неприкрыто террористическим. Каждую неделю проходили похороны его жертв, чаще всего групповые, что только подливало масла в огонь сопротивления. Архиепископ Туту был их непременным участником.

Но и ответная жестокость была запредельной — особенно к тем, кого подозревали в «стукачестве» властям. С «предателями» расправлялись самосудом. Подозреваемого хватали, надевали на него автомобильную шину, обливали ее бензином и поджигали. Это называлось «надеть ожерелье».

Известен случай, когда архиепископ Туту попал из огня да в полымя: с похорон убитых «силами порядка» прямо на «казнь огнем». В своем парадном малиновом облачении он бросился в яростную толпу. «Остановитесь!.. Это подрывает борьбу», — закричал он. «Нет, это поощряет борьбу!» — отвечали горячие головы. Но толпа остыла…

Туту повторял, что он священник, а не политик. В 1978 году он стал первым чернокожим генеральным секретарем Южноафриканского Совета церквей, и эта организация стала главной моральной силой против апартеида.

В стране он стремился преодолеть пропасть между черными и белыми. Заграницу он призывал ввести экономические санкции против правительства Южной Африки. «Я человек мира, но не пацифист», — говорил Туту.

Маленький, жилистый, утро начинал с бега трусцой (в 4:30 утра). Говорил анекдотами, притчами. Например, так:

«У нас была земля, а у них была Библия». Затем они сказали: «Давайте помолимся», и мы закрыли глаза.

Как председатель Комиссии по расследованию преступлений, совершенных в ЮАР в 1970 и 1980 годах (установлению истины и примирению), он собирал свидетельства порочности апартеида. «Масштабы зла поразительны, — говорил он. — Нужно вскрыть рану, чтобы очистить ее».

Для новой Южной Африки, вступающей в демократию, в межрасовый диалог, он придумал определение — «Страна радуги». Но «к своим», включая лидеров Африканского национального конгресса, не был благостен. «Мы изо всех сил старались, чтобы эти ребята оказались там, где они есть, и мы не позволим им потерпеть неудачу. Мы глотали весь этот слезоточивый газ, подвергались преследованиям, томились в тюрьмах и в изгнании, нас убивали — не для того, чтобы в награду нам досталась неудача».

От режима президента Зумы он просто не оставил камня на камне. «Это правительство, наше правительство, хуже правительства апартеида, — сказал он, — потому что от правительства апартеида, по крайней мере, вы этого ожидали». И еще добавил: «Мистер Зума, вы и ваше правительство не представляете меня. Вы представляете свои собственные интересы. Я предупреждаю вас из любви: однажды мы начнем молиться о поражении правительства АНК. И это будет худший позор».

Да что там Зума. Он мог метнуть молнию и в инстанцию повыше. «Если Бог — гомофоб, я не буду чтить такого Бога».

В черной раскаленной добела реальности страны политического зла крест священника Зумы оказался поразительно точным оружием.

В этих заметках поневоле оказались в тени два других лауреата — повод такой. Между тем де Клерк тоже ушел из жизни совсем недавно — в минувшем ноябре, почти незамеченно.

Эту троицу объединило историческое дело (Мандела и де Клерк получили одну премию в 1993 году) — и разделяли миссия и судьба. Мандела и Туту в глазах черных соотечественников навсегда герой и икона, даже если бы они потерпели поражение. Но даже высший успех предприятия де Клерка никак не отменял горечь белых соотечественников от потери былого положения. Что бы там мир ни говорил о справедливости.

Отдадим должное их прозорливости и целеустремленности. Косная и неправедная система была демонтирована. Так реализуется зов истории. Эти трое услышали его, как никто другой. Они были устроены так, чтобы его услышать. Сильны духом, преданы идее и бескорыстны. Никто не хватался за власть.

Мандела мог быть пожизненным президентом, и народ умолял бы его оставаться до конца, но, завершив 5-летний срок, он освободил пост для нового избранника. Он добился власти для своего народа и теперь добивался утверждения демократии: создал прецедент передачи власти.

О де Клерке Зума высказался так в 1990 году: «В Южной Африке произошло нечто экстраординарное, и это, несомненно, благодаря мужеству президента де Клерка. У нас здесь оказался кое-кто, кто больше, чем мы ожидали. Иногда хочется ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это все наяву».

Он осознанно пожертвовал своей властью ради высшего блага.

А я вернусь к тому, с чего начал. Как я впервые услышал наших героев на конгрессе Международного института прессы в Кейптауне в 1994 году. Послушайте, что два столь разных оратора думают (увы, думали) о прессе. Это любопытно.

Не сговариваясь, оба окрестили прессу «сторожевым псом демократии». Де Клерк развернул метафору грубовато, но не без блеска.

«Таковы некоторые из достоинств свободной прессы», — многозначительно подытожил президент де Клерк, но на этом не остановился:

«И все это неизбежно делает отношения между прессой и правительством весьма напряженными, — заключил де Клерк. — Однако если любая из сторон вдруг начинает испытывать благодать по отношению к другой стороне, это верный признак, что что-то не в порядке — либо с прессой, либо с правительством».

Ключевыми словами в размышлениях Нельсона Манделы о роли прессы стали правда и истина. Правду он назвал неутомимым борцом.

«У правды действительно огромная сила, при этом она неуловима, — сказал Нельсон Мандела. — Ни один человек, никакая часть общественного мнения, никакая политическая либо религиозная доктрина, никакая политическая партия или правительство не могут претендовать на монопольное владение истиной…»

«Критическая, независимая, расследующая пресса — кроветворный орган любой демократии, — продолжал Мандела. — Пресса должна быть свободна от государственного вмешательства. Она должна прочно стоять на ногах экономически, чтобы устоять перед попытками правительственных чиновников подкупить ее. Она должна быть достаточно независима от групп специальных интересов, чтобы бесстрашно и бесстрастно задавать требуемые вопросы. Она должна находиться под защитой конституции, чтобы сама она могла защищать наши гражданские права».

«Только такая свободная пресса может быть бдительным сторожевым псом, охраняющим общественные интересы от аппетитов власть предержащих, — подытожил Нельсон Мандела. — Только такая свободная пресса будет в силах без устали разоблачать разного рода эксцессы и коррупцию в правительственных кругах со стороны других официальных лиц и прочих институтов, в чьих руках власть».

Задним числом можно отметить, что у трех нобелевских лауреатов мира — тут я уже включаю в ряд и совсем недавно прозвучавшую в Осло речь — как минимум очень схож образный ряд. Обратили внимание? «Сторожевые псы…» «Собаки лают»… Не иначе, как эта «собачья жизнь» — журналистика диктует. И с этим ничего не поделаешь.