В тот солнечный день 8 октября я вышла гулять с малышом. Солнце поднималось к зениту, малыш штурмовал горку на детской площадке, у меня зазвонил телефон. На экране высветился номер и страна: Норвегия.

Накануне в редакции «Новой» открыли комнату-музей Анны Политковской, 15 лет со дня ее убийства. И приехали почти все посольства, дипломаты сажали тюльпаны в Анином саду в Потаповском переулке — очень душевно все получилось.

— Ого, — ответила я на плохом английском, — значит, мы что-то выиграли?

— Я не уполномочен давать информацию никому, кроме Дмитрия Муратова.

Позже, в Осло, глава пресс-службы Нобелевского комитета Эрик рассказывал мне, что

В общем, зародились у меня предчувствия. Время 11.49. Оглашение лауреатов — в 12.00. Совпадение? На всякий случай написала в рабочий чат, чтоб включили трансляцию, что-то будет.

Только накануне на планерке мы обсуждали, что будем делать, если присудят кому-то из наших: Навальному или Тихановской.

Что делать, когда присуждают премию нам, я решительно не знала. И, главное, даже спросить особо не у кого.

11.49. Написала Муратову: «Сейчас вам позвонит Нобелевский комитет».

Не отвечает. 11.55. Пишу: «Не томите!»

Вот теперь ставший историческим скрин нашей переписки.

В 11.59 Дмитрий Андреевич мне перезвонил. Чего, говорит, хотели?

Я ответила, чтоб он не мешал, я включила трансляцию и сейчас пропущу исторический момент.

В этот момент в моем телефоне глава Нобелевского комитета Берит Рейсс-Андерсен в красном пиджаке сообщила, что лауреатами Нобелевской премии мира этого года стали Мария Ресса и Дмитрий Муратов.

Я написала сообщение из пяти букв (простите за скудость речи), в которых выразила сразу восторг, радость, шок, трепет, понимание, восхищение, любовь! Ну ладно, может, целиком и не выразила, но попыталась.

А дальше моя жизнь разделилась на до и после. У меня зазвонил телефон. И не переставая звонил следующие три дня, днем и ночью, а еще звонили все мессенджеры, включая ICQ и почтовых голубей.

Тут еще добавлю драматических подробностей в виде того, что я в этот момент гуляла с ребенком, няня наша заболела и в итоге вообще уехала из России, отец моего малыша умчался в командировку на север, бабушка у нас далеко. В общем, все эти переживания, пресс-конференции, интервью, пресс-походы, комментарии, интервью и все такое у меня были буквально с ребенком на руках. Так что мой сын — вполне себе нобелевский лауреат. По крайней мере, по формальным признакам.

(Чисто для статистики: «да» тоже гораздо больше!)

И вот мы в Осло. Это невероятно, это кино, и мы внутри этого кино. Главный редактор в нескольких интервью сказал, что у него развивается синдром самозванца. У меня, напротив, в Осло развивается синдром Даннинга–Крюгера, причем именно в части завышенных преставлений о своих способностях.

Мне здесь нравится. Нас встречают прямо на выходе из самолета — тот самый строгий голос из телефона, Олаф, похожий на Кевина Костнера. Нам так и не удалось увидеть норвежских пограничников — мы проходили через ВИП-зал, паспорта просто унесли и вернули с печатями. Мы ехали из аэропорта кортежем в сопровождении полиции, и на время проезда кортежа останавливали движение. На наши вопросы, можно ли было попроще, не перекрывать: «Нет, нельзя, такие правила».

Правила — это норвежские скрепы, тут все сложилось годами, нарушать, может быть, и можно, но никому в голову это не приходит. Зачем?

И советники их не знают. Это одна из частых тем обсуждения на банкетах. Возможно, потому что Стортинг первым проголосовал за движение за мир. А возможно (эта версия очень нравится членам Нобелевского комитета), ему просто нравились Норвегия и Осло.

В Нобелевском комитете пять членов. Традиционно их выбирают из политиков. Берит Рейсс-Андерсен — строгая седая дама, известный адвокат, была секретарем министерства юстиции, лидер лейбористов. Маленькая Энн Энгер — мы ее прозвали «пара Дмитрия», на церемонии вручения они выходили в паре — из центристов, бывший министр культуры. Асле Тойе — из комитета по внешней политике. На банкете мы сидели рядом, он мне успел рассказать, что его любимым писателем является Михаил Пришвин. Мы уточнили, что речь не о дневниках и что Пришвин писал о природе, потому что о другом было нельзя. Нет, речь о прозе, рассказах о природе. Никто не может так. Я сказала, что Асле — первый в моей жизни человек, у которого любимый писатель Пришвин, и я об этом обязательно напишу. Асле разрешил.

Кристин Клемет — бывший министр образования. А самый молодой член Нобелевского комитета — глава Хельсинкской группы Йорген Ватне Фриднес, ему нет сорока, он часто улыбается и вообще классный.

За год у Нобелевского комитета девять заседаний, на которых происходят утверждения от кандидата до лауреата. Голосование должно быть единогласным.

На завтраке у премьер-министра Йонаса Гара Стёре выяснилось: кандидатуру Марии Рессы выдвинул он. Имеют право выдвигать члены норвежского правительства и парламента, нобелевские лауреаты, ученые, профессора университетов, члены Нобелевского комитета, их советники.

— У меня вопрос, — заметил вечером на дружеском ужине с членами комитета Дмитрий Муратов. — Мы сегодня узнали, кто выдвинул Марию. Может быть, узнаем и еще кое-что?

Берит улыбнулась.

— Понимаю, о чем вы, Дмитрий! Но давайте подождем пятьдесят лет!

Правила есть правила.

Чуть позже, на том же банкете, Олаф объяснял: «Каждый год говорят о фаворитах, что в этот раз точно будет тот или другой. А потом ни тот ни другой не получают, и все, забывают. А на самом деле работа по ним только начинается.

И тут Кевин Костнер так улыбнулся, что теперь я подозреваю, что это был он!

Всю нобелевскую неделю, точнее пять дней, лауреаты и их гости, члены Нобелевского комитета, секретарь комитета, члены правления Нобелевского института и их семьи живут в «Гран Отель Осло». Это тоже традиция с 1901 года, когда премию мира вручили в первый раз.

Здесь же есть специальный «нобелевский» люкс. От обычного люкса он отличается тем, что на месте кровати кинг-сайз стоит таких же размеров стол, а на стенах — фото лауреатов прошлых лет.

(Портреты лауреатов висят и на стене в Нобелевском центре мира, где объявляют победителей года и пописывают протоколы.

— Места еще хватит портретов на сорок, — сказал Дмитрий Муратов, выйдя из этой комнаты.)

И там проводятся некоторые встречи, запись интервью, а вечером перед банкетом лауреаты выходят на балкон — поприветствовать жителей Осло и факельное шествие, которое идет через весь город.

В этот раз факельное шествие отменили — из-за коронавируса. Сначала все обрадовались: Норвегия с ноября отменила вообще все ограничения. Но тут пошел в ход «омикрон». Показатели стали расти, поэтому меры все-таки пришлось ввести. Факельное шествие отменили, сократили число участников церемонии с 1100 до 200 человек, а банкета — с 200 до 60 человек. Маска обязательна везде, городская ратуша и банкет не исключение. Снять маску можно, убедившись, что соблюдена социальная дистанция. Ну и за столом, понятно.

Каждое утро начинается с теста. Одна полоска — свободен. Про две полоски мне известно только в другой ситуации.

Вообще-то Осло — красивый город. В нем недавно открылся суперновый музей Мунка, есть единственный в мире музей маленьких бутылочек, а если идти вдоль набережной — там прямо на воде стоят такие компактные сауны. Их можно арендовать на пару часов, а там прыгать из парилки прямо в воду, рассказывал Ромка Анин (его пригласили на церемонию как выдающегося российского журналиста, пулитцеровского лауреата. Ага, а в России против него возбуждено уголовное дело).

В Осло много всего прекрасного, и как жаль, что нам этого не удалось увидеть!

— Ближайшие три дня вы принадлежите нам, — сказала Дмитрию в аэропорту строгая Берит. И как в воду глядела.

Но в следовании правилам есть и плюсы. Вот указано в программе, что проезд от отеля до Ратуши составляет пять минут, а церемония — полтора часа, так вот они треснут, но все сделают вовремя.

Особенно меня поразила пресс-конференция. На вопросы отведено тридцать пять минут. Ровно через тридцать пять минут все закончено, спасибо, до свидания. Не как у нас — три часа до последнего патрона, а потом: «Можно еще специально для нас пару слов?»

Мария Ресса — это маленькая птичка, которую хочется обнять. Это великая и гордая птица. Она часто смеется и делает селфи («Прям как ты», — говорит мне главный редактор). Когда она появляется в помещении — любом, — как будто зажигается свет. Мы ужинали в первый вечер в ресторане отеля — охрана попросила сообщать о передвижениях, но не выходить без необходимости. И тут просто все обернулись — Мария только приехала и тоже пришла поесть. С сестрой, племянницей, оператором из «Рапплера» и адвокатом. Из-за сложной ситуации с филиппинскими властями — шесть уголовных дел с общим сроком за сто лет — надо быть готовым ко всему.

— Мария!

— Дмитрий!

Они увиделись в первый раз, встреча случайная, но тут же вскочили и, наплевав на социальную дистанцию, обнялись. Как будто знакомы были всегда. С ней только так.

Я отправила Муратова на очередное интервью, Мария в коридоре сидела одна. Мы поболтали и потом даже записали небольшое видео для «Новой». — Я смеюсь, это моя защита. У нас творятся страшные вещи, в России творятся страшные вещи, но нам нельзя прекращать делать то, что мы делаем.

На открытии выставки в Нобелевском центре

Ну про церемонию вы уже все знаете. Скажу коротко: было холодно и рыдали. Как минимум мы с Милашиной. Но вообще вытирали глаза почти все, кто говорил по-русски.

Я, конечно, сейчас состою из гормонов и плачу при дуновении ветра. Но все же. До этого у меня была одна фраза, от которой я всегда плачу. Это «В лысого не стрелять!» (название фильма Ани Артемьевой про майора Измайлова, посмотрите, если еще не). А теперь их две.

Я, конечно же, читала нобелевскую лекцию до церемонии, мы ее правили, отдавали на перевод, уточняли нюансы. Но когда ее слышишь, произнесенную вслух голосом, который уходит вверх, к потолку городской Ратуши, расписанной похожими на советские панно, кажется, что слова отскакивают от высоких стен, и опускаются обратно, и обжигают кожу.

После церемонии сразу по машинам и обратно в отель — перерыв примерно час. Потом снова интервью. Потом еще час, чтобы переодеться, и банкет.

Правила — это значит дресс-код. Днем, на встречах с министрами и на аудиенции с королем и королевой, на церемонии вручения и интервью, — темный костюм. Вечером, на банкете, — блэк-тай и смокинг.

И самое главное — это вовсе не нобелевская лекция. Она и так готова. Главное — это застегнуть бабочку так, чтобы она держалась ровно и не падала.

И как пишут в светской хронике. На Марии — удивительной красоты дизайнерское льняное платье-накидка, с ручной вышивкой.

Нобелевский банкет проходит в большом зале «Гранд Отеля» — ну это понятно. В этом году все украшено желтыми орхидеями — невероятно красиво и торжественно. Среди гостей — кронпринц, премьер-министр, министр иностранных дел и т.д. и пр. Обещали танцы, но, слава богам, дело не дошло.

В меню давали равиоли с крабом, панна-котту из цветной капусты, слайсы оленины с золотым луковым кремом, аквавит в грейпфрутовой конфете и на десерт яблоки в соленой карамели (невероятно вкусно). Вина подавали итальянские да уругвайские, африканские да германские.

Но что это были за люди, что за разговоры. Они были умные, точные и, главное, потрясающе веселые. Далекие небожители из космической Норвегии оказались (ну а как иначе) потрясающе интересными, веселыми и понимающими какие-то очень сложные нюансы. И это, наверное, самое большое впечатление.

Прощались с Осло и с новыми друзьями буквально со слезами на глазах. Дмитрий подарил всем небольшие сувениры. Марии он передал книгу Михаила Горбачева с его подписью.

А вот что он подарил Берит — узнаем через пятьдесят лет!

И снова кортеж, аэропорт, мы снова не видели пограничников. И уже у самолета, черт с ним с ковидом, обнялись.

И еще один секрет премии. Можно попросить сделать реплику. Абсолютно идентичную медаль и диплом. Как во Флоренции на площади Давид стоит — и не отличишь от оригинала Микеланджело. А оригинал не портится в надежном месте.

И у меня теперь такая тоже есть. Не Давид, но медаль. На доверительном хранении, «в Алешкиной коллекции хранится эта пуговка».

Так что, по формальным признакам, Нобелевку я получила тоже (см. синдром Даннинга–Крюгера).

И когда мой сын спросит меня, как это было, я ему скажу правду: