«На первый большой протест — 23 января — я отправился как ни в чем не бывало. Как на любой другой митинг, коих во Владивостоке проходило предостаточно. Не угадал. Тогда выпустили новые правила, ужесточающие работу журналистов на публичных мероприятиях. Но в желтых жилетках тогда были единицы коллег, даже не все с пресс-картами. До этого я тоже никогда так не одевался — два больших фотоаппарата на шее говорят сами за себя. Раньше даже могло быть так, что я стоял и снимал, а колонна ОМОНа меня сама «обтекала». На репортажах не трогал никто! Но в тот раз меня задержали, когда я подошел поближе, чтобы сфотографировать, — уж не знаю, законно задержали или нет. Восемь часов я провел в участке, это вряд ли нормально.

Весной этого года в Питере я набил на руке татуировку с фразой, которая, хоть и в немного переиначенном виде, вошла в Нобелевскую речь Дмитрия Муратова. «Если твои снимки недостаточно хороши, значит, ты был недостаточно близко», — так говорил Роберт Капа, патриарх военной фотожурналистики, один из основателей агентства Magnum. Я полностью это разделяю. Чтобы о чем-то рассказывать, надо быть максимально близко к этим событиям и людям.

…Так вот, если бы не это задержание, на следующий митинг я бы, может, и не пошел. Но это уже стало делом принципа. Тогда как раз по всей стране пошла волна запугивания журналистов. И уже 31-го числа все мы были «по форме».

Это, наверное, единственный митинг, который прошел на льду залива. Никто, как я понимаю, людей особо не координировал. И когда они вышли на море, ОМОН не сразу погнался за ними. А как погнался, я ощутил себя в каком-то сюрреалистическом, арт-хаусном фильме. Белое безмолвие. Тишина. Рыбаки. И вдалеке идет отряд, туча надвигается…

А рыбакам каково, представили? Сидишь ты — и так не клюет, уже подмерзаешь. И тут мимо тебя: сначала люди с флагами, потом катер МЧС на воздушной подушке, он глохнет, его пытаются всем миром завести. Рыба вообще ушла от греха подальше. И тут еще ОМОН…

Сперва ничего не происходило, кроме таких зарисовок. Митингующие сами по себе хороводы водят. ОМОН в обмундировании шагает. Словно имперские штурмовики, только черные, идут по белому снегу, проваливаются. Они тяжелые, в обмундировании, им сложно, надо вместе держаться. Им, бедным, непросто — а преодолеть надо несколько километров. И мне, чтобы что-то снять, приходится бежать впереди всех. Как в «Алисе в стране чудес»: хочешь оставаться на месте — беги, хочешь куда-то попасть — беги вдвое быстрее. Со всеми камерами, рюкзаками, объективами. Кульминация случилась у берега.

СМИ потом освещали эти события неоднозначно. Однако сильных перегибов на льду не было. Муссировали снимок с девушкой с гвоздиками, которой помогают подняться с колен из сугроба. Она потом рассказывала, как с омоновцами играла в города в автозаке и говорила, что все было очень вежливо. Эту картинку многие перепостили, даже у Скабеевой она была. У меня есть кадры и пожестче: и как дубинкой бьют лежачего, как пинают. Одна из фотографий с этого митинга (где женщина в платке смотрит на вереницу уходящих вдаль людей) получила специальную отметку жюри в старейшем конкурсе документальной фотографии.

Календари я в жизни не делал. И вот листаю как-то ленту Facebook, смотрю на работы других фотографов — с красивыми пейзажами, котиками, животными… Думаю: а не сделать ли мне что-то максимально непохожее. Вообще-то я до конца не был уверен, что не перехожу какую-то… моральную границу, что ли. Календарь — это же что-то доброе, легенькое. А митинг эмоционально заряжен. Помог коллега, поддержал меня, сказал: идея крутая.

Проект некоммерческий. Я не знал, будет ли спрос, так что напечатал минимальный тираж — 15 экземпляров. За три дня разобрали. Остался последний. Сейчас «в кассе» 7000 рублей — и я отдам этот экземпляр тому, кто удвоит эту сумму. Вырученные деньги пойдут в правозащитный фонд.

Принципиально не стану допечатывать, серия ограниченная. Это же жест, высказывание, а не коммерческая многотиражка. Каждый экземпляр подписываю. Есть идея скомпоновать другой календарь, но уже с других митингов. У нас найдутся протесты на каждый месяц.

Кто-то в офисе это повесит, кто-то — дома. Митинги не занимали раньше какого-то особого места в нашей жизни, в культуре сейчас многое поменялось. Они теперь на территории современного искусства, поп-культуры, мемов… Дискуссия о том, как фотография может украшать даже самые ужасные вещи, ведется с середины прошлого века. Сьюзен Зонтаг, например, много рассуждает об этом в своей книге: обвинять фотографию или боготворить за то, что она делает? В том числе за то, что эстетизирует… тот же голод в Африке. Люди, глядя на съемки, ужасаются, но и получают эстетическое удовольствие. Фотография богата на метафоры. В одном запечатленном моменте могут сложиться образы и символы, ярко и эмоционально передающие рассказ в десять страниц.

По поводу последствий. Ходил я в этом году на собеседование — предложение не заинтересовало. Через несколько месяцев коллега из этой организации мне говорит: «Жаль, что ты с нами не работаешь из-за всех таких событий…» Я в удивлении: «Каких таких событий?!» — «Ну как же, тебя ж не взяли из-за того задержания». Оказывается, руководство рассказывает такое сотрудникам.

На протестах я работаю не потому, что разделяю какие-то кардинально левые или какие-то еще взгляды…

Я нигде и никогда не говорил, что я за него! Я за свободу выражения мысли и за то, чтобы это не было наказуемо. Когда за видео или пост «ВКонтакте» люди садятся в тюрьму, это ненормально. А таких людей уже десятки, если не сотни.

Через неделю после протестов, 31 января, к журналисту Геннадию Шульге ранним субботним утром в квартиру ворвался ОМОН. Положили его лицом чуть ли не в миску с собачьим кормом. Провели обыск, забрали аппаратуру. Все об этом написали, в Сети даже появилось видео. И вот наступает воскресенье. 6 утра. Мне звонок в дверь. Я такой: «О, приехали». Хотя и понимаю: где его политический бэкграунд — а где мой (то есть вообще никакой). Смотрю на пол — выбираю, где почище. Открываю дверь. А там — соседка-алкоголичка: просит занять сто рублей. Никогда я в жизни не был ей так рад…

А когда закрыл дверь, стало стыдно перед самим собой. Выходит, они добились своего. Меня же триггернуло, некомфортно было. Я — законопослушный гражданин, не сделал ничего противоправного, таких ощущений у меня не должно возникать. Стыдно не столько за систему стало, а больше за себя. Капля по капле — они захватывают твои мысли, как в романе «1984».

…Меня спрашивают: «А ты не боишься, что этот календарь станет каким-то пророчеством?» Не хотелось бы. Это — дань уважения тем событиям и напоминание про здравый смысл. Символ неравнодушия для следующего года».