Часть 1

Свидание

Оренбургская область. Поселок Саракташ. 9 декабря 2021 года.

— Дядя полицейский, дядя полицейский, отъедьте чуть подальше. Ну чуть-чуть, — молодая девушка в белой куртке пытается дозваться водителя автозака. Машина стоит перед черным ходом Саракташского районного суда — почти дверь в дверь. В. — 18 лет, и уже больше года она приходит сюда, к невысокому забору у входа в суд. Стоит и ждет тех трех-пяти секунд, когда папу после очередного заседания выведут под конвоем и проведут в автозак.

В. еще «повезло»: она участник судебного процесса и может видеть папу несколько часов в неделю — во время заседаний, а для большинства приемных детей священнослужителя Николая Стремского эти секунды у забора — единственные: суд идет в закрытом режиме.

Полицейский выглядывает в окно: «Я отгоню, но если застряну — толкать вы будете». Отъезжает от крыльца на метр.

— Спасибо, дядя, — говорит В. Метр — это еще несколько мгновений «с папой».

У забора вместе с В. — десять человек. Двое работников саракташской Свято-Троицкой обители милосердия и восемь приемных детей Стремского.

Декабрь на Южном Урале морозный: холодно так, что волосы покрываются инеем и начинают болеть пальцы. Но люди у забора суда стоят почти двадцать минут. И вдруг взрываются наперебой: «Папа, папа, держись!», «Папа, мы тебя любим!» Пожилой мужчина в наручниках, выходя на крыльцо, на секунду останавливается и улыбается им. А затем, ведомый полицейскими, скрывается в автозаке, где для подсудимых даже нет окна.

Машина отъезжает. Собравшиеся — кто вытирая слезы, кто, напротив, улыбаясь, — начинают расходиться. В следующий раз они соберутся здесь через четыре дня.

Эти люди — потерпевшие по уголовному делу Николая Стремского. По подписанными ими заявлениям о преступлении он и находится в СИЗО.

Шум

Настоятеля Свято-Троицкой обители милосердия задержали осенью 2019 года. 23 сентября. Тогда новость об этом ушла далеко за пределы Оренбуржья. И понятно: Николай и Галина Стремские — самые многодетные родители в России, с 90-х годов взявшие в свою семью 75 приемных детей. Десятилетиями о них писали как о подвижниках, снимали фильмы, ставили в пример. И вдруг — тяжелейшие обвинения: развратные действия, изнасилования, истязания.

На истории с громким задержанием хайповали ток-шоу, рассказывавшие о нескромном образе жизни Стремского, его автомобилях и коллекции вин. Обсуждали установленные в семье священника правила: обязательное чтение религиозной литературы, запрет на романтические отношения до 18 лет, запрет на использование мобильных телефонов — допустимо ли это в XXI веке? По телеграм-каналам циркулировали сообщения, что у следствия-де есть видеозаписи развратных действий Стремского в отношении своих детей (правда, эти записи, по словам источников «Новой», до сих пор никому не предъявили).

За всем этим шумом мало кто обратил внимание на то, что сами обстоятельства дела в публичной плоскости почти не обсуждаются, а пострадавшие девочки не выступают с комментариями. И на это, вероятно, были причины.

Еще в сентябре 2019 года в распоряжении «Новой» оказалась видеозапись, на которой одна из признанных потерпевшими девушек, А. (тогда ей не было 18 лет — и мы называли ее «Катя»), рассказывает о странном визите полицейских, приехавших к ней за полтора года до задержания Стремского — зимой 2018-го. А. тогда находилась в социально-реабилитационном центре, куда священник, по согласованию с органами опеки, отправил ее за то, что она «убегала из дома с мальчиками».

«Приехали два незнакомых человека. Они сказали: «Расскажи нам все про папу, и у тебя в жизни все будет хорошо. Пьет ли папа, домогается ли до детей?» Я сказала, что у нас никогда такого не было. <…> Они спросили, куда я хочу поступить. Я ответила, что у меня есть одна мечта. Они говорят: «Давай ты нам все расскажешь, и мы эту мечту исполним».

А. отказалась от помощи полицейских, которые под конец даже предлагали купить для нее телефон. Уходя, они попросили ее никому не говорить о своем визите. «Но я, естественно, напугалась и позвонила своей сестре <…>. Попросила ее рассказать обо всем папе. Папа потом звонил мне и говорил, чтоб я не расстраивалась», — рассказывала девушка на видео.

А через полтора года после того визита — грянуло.

Узнав об уголовном деле и о том, что она проходит по нему потерпевшей, А. решила записать видео. «Я вообще не понимаю, откуда они взяли это обвинение. Говорят, что заявление написано от моей руки. Но я этого никогда не писала! Я даже ручку не брала у них. Типа папа меня изнасиловал, типа домогался. Такого в жизни никогда не было».

В сентябре 2019-го СК ограничился коротким заявлением о задержании священнослужителя: «По данным следствия, в период с января по август 2018 года Стремский, находясь на территории поселка Саракташ Оренбургской области, неоднократно совершал в отношении шести опекаемых и удочеренных несовершеннолетних развратные действия, а также совершил изнасилование одной из них. <…> По уголовному делу проведено более 17 обысков и выемок, изъяты предметы, имеющие значение для уголовного дела, допрошено большое количество свидетелей, назначены необходимые экспертизы».

К сентябрю 2020 года — к моменту завершения следствия — потерпевшими по эпизодам о сексуальном насилии были признаны уже 11 приемных детей. Правда, 10 из них заявили в суде, что преступлений не было.

Часть 2

Дары приносящие

В день задержания Николая Стремского его приемная дочь И. гостила в Оренбурге. Неожиданно ей позвонила сестра С.

— Она спросила, где я нахожусь. Сказала, что подъедет. Потом звонит: «Выходи». Я вышла, а С. нет, — вспоминает И. Мы встречаемся с ней после судебного заседания в кафе недалеко от обители. — У дома стоит черная машина, из нее выходят двое мужчин, говорят: «Поехали с нами». Я спрашиваю: «Вы кто такие? Где С.? Что вы с ней сделали?» Они дали мне поговорить с ней по телефону. С. сказала: «Просто слушайся их». И я села в машину.

Куда отвезли И., ни она, ни другие девушки сказать не могут.

— Это было что-то вроде экспертизы, — объясняет она неуверенно. — Там были врачи, но все помещения и кабинеты не были похожи на те, какие бывают в поликлиниках. И там были следователи. Туда же привезли и других детей, которых, как оказалось, признали потерпевшими по делу папы. Я спрашивала у них, что происходит, но никто не знал. Нас повели на осмотр к гинекологу, а потом следователь заказал нам пиццу и чай.

Когда дети поели, их повезли в Следственный комитет.

— Мы спросили, в чем вообще дело. Следователь ответил: «Вашего отца задержали». Это я сейчас понимаю: мы еще никаких показаний не дали, а его уже задержали. А тогда ведь мы тупые были. Я вообще Следственного комитета и полиции боялась.

Я говорила: «Нет, такого не было». Несколько раз мне задавали этот вопрос. Нас продержали в Следственном комитете до двух часов ночи. Потом дали какие-то бумажки, и я их подписала. И уже на суде оказалось, что в моих показаниях говорится, что папа нас всех насиловал и лапал. Но этого не было, — рассказывает И.

На суде она настояла на своей версии событий. Прокурор в ответ попросил судью Марата Асфандиярова «учитывать те показания, которые были даны на следствии». Учли, по словам девушки, и те и другие.

Пицца на заявлении

К С. следователи приехали через четыре дня после задержания Стремского — 27 сентября. В это время она вместе с сестрой К. находилась в школе-интернате в Черном Отроге — селе в 29 километрах от Саракташа. Отправили туда девочек за провинности: потому что сбегали из дома и выпивали.

В отличие от А. и И., С. не отрицает, что дала показания против отца. Правда, утверждает, что оговорила его и что об изнасилованиях на следствии речи не заходило.

— Следователи приехали к нам в Черный Отрог в 6 утра. Сунули какие-то бумаги и сказали подписать. Ничего не объясняли. Мы подписали не читая, — вспоминает она. — После этого нас отвезли в Саракташ, где устроили настоящий допрос. Интересовались, как у нас дела в семье, ссоримся ли мы с папой. И я сказала, что да — ссоримся. Я была обижена на него за то, что он нас отправил в Черный Отрог, и многое в разговоре со следователем приукрасила. Я говорила, что папа пьет, что он наказывает нас. Но об изнасилованиях и речи не было — такое и в голову не придет.

Протокол допроса, состоявшегося в Саракташе, С., по ее словам, в тот день тоже читать не стала. А прочла она его в октябре, когда ее в очередной раз вызвали в Следственный комитет.

— Там были показания, которые я вообще не давала, в том числе о сексе. Причем там не было никакой конкретики: просто «с такого-то по такой-то год, точное время не установлено…». И под всем этим стояла не моя подпись: я так не расписываюсь, — говорит она. — Аналогичная ситуация была у остальных детей. Мы все начали говорить, что показания неправильные, я сказала, что хочу отказаться и от других показаний, потому что оболгала папу. Но следователи отказывались их переделывать. Вместо этого нам начали привозить подарки: суши, роллы, пиццу. Так продолжалось три месяца.

С. заявила, что готова понести ответственность. Тогда следователь, по ее словам, вновь сменил интонацию.

— Он начал говорить, что у меня все будет хорошо, что у меня и у других ребят будут квартиры, будут деньги, жизнь пойдет по-другому. А еще он стал грубить в адрес нашего папы: стал называть его педофилом. Когда он в очередной раз так его назвал, я просто вышла из кабинета.

На допросе, по словам С., присутствовали психолог и представитель органов опеки. Но в ход допроса они не вмешивались. После отказа С. давать показания против Стремского, опека, по ее словам, решила отделить ее от всех остальных детей и отправить в детский дом — в село Покровка, за 200 километров от Саракташа.

В феврале 2020 года С. записала в интернате видео, которое было опубликовано на канале саратовского журналиста Александра Никишина. «Когда мы были против папы, следователи говорили, что все будет нормально, вас никто не обидит, у вас богатство будет. <…> Когда мы одумались, что так нельзя делать, следователи нас начали шантажировать. <…> Когда мы сюда приехали (судя по всему, речь идет об интернате. — И. Ж.), я (…) [наносила себе повреждения] резала себе вены, делала себе ожоги, потому что переживала за отца. Но в то же время они <следователи или сотрудники интерната> нас никуда не отправляли — ни в психушку, никуда. А когда мы пошли за папу, но против следователя, они начали нас пугать, что меня увезут в психушку, а других увезут в детские дома. Дают бумаги подписывать, которые я не хочу подписывать. Я не знаю, что делать. Помогите».

На суде она заявила, что «оболгала» отца и что подписи на протоколах допросов — не ее.

Одна «но»

Е. — единственная приемная дочь Стремского, не отказавшаяся от обвинений в изнасиловании. Она старше других потерпевших девушек, даже была у них воспитателем.

Узнать, какие показания она дала, и поговорить с ней сейчас невозможно: Е. официально находится под госзащитой: на суд она приезжала всего три раза, в сопровождении двоих мужчин (предположительно, сотрудников МВД), ее телефон недоступен, аккаунты в социальных сетях неактивны, да и в Саракташе, по словам местных, она больше не живет.

В сентябре 2019-го Е. и ее супруга задержали вместе с Николаем Стремским: их обвинили в том, что они «на протяжении нескольких дней удерживали подвергшихся насилию детей в гараже». Речь шла как минимум о двух потерпевших. Спустя три дня после задержания один из работников обители рассказывал мне, что, по его информации, девочки пробыли в гараже не более пяти минут: «Они ушли гулять с мальчиками без разрешения и на прогулке выпили. Е. с супругом поймала их, отвезла в гараж к своему дому и позвонила отцу: спросила, что с ними делать. Отец Николай сказал везти домой. И они сразу поехали». Он также отмечал, что запереть детей в гараже было просто физически невозможно, потому что он закрывается только изнутри.

Как бы то ни было, Е. тогда вины не признавала. Перемены в ее показаниях произошли спустя полгода нахождения в СИЗО: сначала, в апреле 2020-го, ее неожиданно отпустили из-под стражи, а в ноябре — в особом порядке (подразумевающем признание вины) вынесли приговор: 4 года лишения свободы условно. Между освобождением из СИЗО и приговором Е. подала заявление против Стремского, заявив, что он насиловал ее, как и других детей. К этому времени все остальные потерпевшие от обвинений уже активно отказывались.

Часть 3

Семья

Дети Николая и Галины Стремских сделали их знаменитыми. С 1995 года (в семье тогда было уже 22 ребенка) о них сняли как минимум семь фильмов.

«Своих-то не родили, — говорил настоятель обители в интервью Russia Today в 2012 году. — А хотелось семью. Приехали в детский дом. В то время было проще, чем сегодня: кого нам предложили, мы даже особо и не выбирали. В детях мы вообще не разбирались. В том плане, как с ними поступать. И пятерых сразу взяли. Потом время прошло: «Давай еще возьмем — там, пару человек». Ну поехали, а вместо пары — еще семерых привезли».

Многих детей, по воспоминаниям Николая Стремского, в обитель просто приводили. «Был случай: женщина приводит ко мне во двор мальчишку. Ему семь лет. Он грязный, худой. <Женщина> говорит мне: «Знаешь, отец Николай — ну вот по помойкам лазит. Спросила: никого нету. Он из Ханты-Мансийска». То есть она ехала сюда в гости, узнала про обитель и специально привела его сюда. Процентов тридцать, я думаю, мне привели детей».

Статус детей в семье Стремских был разным: кого-то усыновляли, а кого-то брали под опеку*. Однако на их быте это не сказывалось: жили вместе, воспитывались вместе, и воспитание было одинаково строгим, почти домостроевским. Детей делили на группы по полу и возрастам: старшие жили со старшими, младшие — с младшими, мальчики — с мальчиками, а девочки — с девочками. До 18 лет им запрещалось заводить отношения, не приветствовали в семье и «излишние» блага цивилизации вроде телефонов. Приобщали к церкви: участие в молитвах и причастии было обязательным.

Сами дети не отрицают, что за проступки могли крепко наказывать — не только поркой, но и временным отлучением от семьи: за употребление алкоголя священник мог отправить в дом-интернат — «чтобы подумали».

Собеседники «Новой» в органах опеки говорят, что такие меры воздействия для российских приемных семей — увы, не редкость.

— Так делают. И это почти всегда свидетельство неблагополучия, — говорит работник школы для приемных родителей. — Обычно такие поступки свидетельствуют о том, что родители не справляются.

— Отец всегда говорил, что у нашей семьи есть свои правила. И если кому-то не нравится по ним жить — он никого не держит: может вернуть и в детдом. Но никого не возвращал, — говорит приемный сын священника Денис Стремский. — Конечно, многие обижались из-за таких строгих правил: другим детям можно, а нам нельзя. Но, став взрослыми, мы понимаем, что он так о нас заботился, оберегал нас.

После задержания Николая Стремского

Таков у этих детей был выбор.

Справедливости ради, «пряник» в их жизни тоже был: дети рассказывают, что отец с матушкой Галиной возили их на море, помогали играть свадьбы, давали деньги на учебу в вузах и техникумах и покупали жилье — как правило, недалеко от Саракташа.

Галина Стремская умерла осенью этого года — священник не смог с ней проститься: суд отказал ему, сославшись на коронавирусные ограничения. В октябре 2019-го она дала интервью телеканалу НТВ, в котором резко высказалась о некоторых детях, фигурирующих в деле: «Весь Саракташ их видел, некоторые же, извините, числятся как местные проституточки, потому что они постоянно со всеми…»

Впрочем, в январе 2020 года Галина Стремская написала письмо президенту Владимиру Путину в совершенно иных тонах: «Наши приемные дети оторваны от родного дома и распределены по разным учебным заведениям, в том числе закрытого типа. Мне, матери, не дают с ними ни видеться, ни общаться. Знаю, что девочки тоскуют по дому, некоторые раскаиваются. <…> Детей соблазнили деньгами, новомодными «игрушками», и они оказались слабы. Наверное, в этом есть и наша вина, не сумели укрепить духовный иммунитет, но, видит Бог, мы старались наставить их на путь истинный, приобщить к православным ценностям».

По словам работников обители, в ответ на это обращение из администрации президента пришла отписка.

Деньги

Отписка из АП выглядела тем более странной, что Николай Стремский был лично знаком с президентом. В июне 2012 года на открытии Российского центра науки и культуры в Вифлееме он презентовал Владимиру Путину программу развития Свято-Троицкой обители.

«Оренбургский священник подробно рассказал об обители и тех проблемах, которые стоят перед ней. В частности, здания православной гимназии и дома милосердия, где проживают одинокие пенсионеры, не в полной мере соответствуют современным требованиям. Протоиерей Николай Стремский пояснил, что проектно-сметная документация и территория для строительства этих объектов уже есть, однако решить такую задачу без помощи государства нереально, на что Владимир Путин пообещал оказать содействие», — писали тогда СМИ.

В своем последнем слове на суде Стремский подтвердил, что президент сдержал обещание: «В свое время мы обратились к Владимиру Владимировичу Путину, и он нам выделил средства на благоустройство обители», — сказал священник.

У Стремского были обширные связи в органах власти и в бизнесе.

— Еще в 90-х отцу Николаю лично помогал <председатель правительства РФ> Виктор Степанович Черномырдин. Он ведь с этих мест — из Черного Отрога (село, расположенное недалеко от Саракташа. — И. Ж.). Деньгами активно помогали «Газпром», нефтяные компании, банки, — рассказал «Новой газете» на условиях анонимности один из бывших работников обители. — Деньгами отец Николай всегда заведовал лично: лично принимал решения, сколько и на что направить.

После задержания Стремского издание «Холод» рассказало, что среди спонсоров Свято-Троицкой обители были: банк «Российский кредит», РЖД и совладелец занимающейся добычей газа в Казахстане компании «Транс Нафта» Павел Вадимович Синявский. После смерти отца Синявского на деньги бизнесмена в обители возвели храм в честь святого Вадима Персидского.

«Газпром» в 2004 году даже передал Стремскому находившийся в кризисе Саракташский фарфоровый завод. Туда священник трудоустроил некоторых своих детей. А когда завод разорился окончательно, «Газпром» построил на его месте физкультурно-оздоровительный центр.

«У нас ходоки были, батюшка всегда посылал ходоков, — рассказывал иерей Сергий Котов. — Портфель с письмами, прошениями, с фотографиями детишек — и ходили по спонсорам, спрашивали. В 1990-е было что хорошо: кто занимался благотворительностью, того освобождали от налогов. Ну, человеческий фактор, жадность:

Николай Стремский и сам не отрицал, что на нужды детей деньги также порой брал из церковной казны (которая наполнялась за счет спонсоров).

Часть 4

Брошенная обитель

В этих стенах давно не было так тихо. Территория Свято-Троицкой обители милосердия — целый гектар. И сейчас, кажется, я на этом гектаре один.

Проход на установленную у крепостных стен детскую площадку закрыт. На пути к церкви Симеона Верхотурского — стенд с объявлением: «Водосвятная купель не работает». Застыл без дела над уложенным еще два года назад фундаментом строительный кран.

— Батюшка хотел построить здесь двухэтажное здание — пансионат для пожилых женщин, попавших в трудную жизненную ситуацию. Здесь же должен был находиться медицинский центр, — говорит мне один из работников обители. — Но митрополит Вениамин благословения не давал.

В какой-то момент, говорит работник, митрополия поставила Николаю Стремскому условие: построй храм святой Софии в Оренбурге — и тогда берись за пансионат.

— Батюшка деньги нашел на оренбургский храм, но строительство пансионата так и не благословили. А после его задержания и кирпичи в Оренбург вывезли.

Николай Стремский был настоятелем Свято-Троицкой обители с 1990 года. Восстанавливал из руин — советское время ее не пожалело: «Беда пришла летом 1961-го. Разорение храма совершалось днем, открыто и безжалостно. Безбожники сбрасывали на землю в грязь кресты, иконы. Пожарные мощными струями воды сбивали с ног прихожан, пытавшихся выступить в защиту святыни. Тракторами стянули церковный купол-луковицу. Лишенное церковного вида здание было переоборудовано под детские ясли. В неприспособленном помещении не было воды и канализации, от холода и сквозняков часто болели дети», — говорится в официальной истории обители.

здесь работали пекарня, гимназия, иконописная мастерская. Все это после ареста настоятеля начало закрываться как нерентабельное. Местные объясняют произошедшее просто: у Стремского были широкие связи и множество спонсоров, ему охотно давали деньги, и большие, а у пришедшего ему на смену отца Иоанна Кочанкина этих связей нет — вот и началась «оптимизация». Это признают даже в епархии: говорят, что спонсор у обители сейчас остался всего один, остальные готовы давать деньги только Стремскому и «ждут, чем закончится его дело».

Даже службы в обители теперь проводятся не каждый день: когда четыре, а когда и три раза в неделю. Из трех церквей работает одна: остальные лишь отапливают, «чтобы сырость не сгубила росписи». Сокращать пришлось даже священнослужителей: их разослали по деревням. Из всех социальных учреждений остался только Дом милосердия, в котором доживают последние годы пожилые монахини, новых сюда уже не принимают.

Вслед за обителью посыпалась инфраструктура Саракташа: начали закрываться кафе и магазины, рассчитанные на туристов.

— Раньше сюда приезжали по пять-шесть туристических групп в день. Это был самый популярный монастырь на Южном Урале. Приезжали даже те, кому не очень интересна религия: тут ведь крепостные стены и вообще редкая для наших краев архитектура, — говорит одна из прихожанок.

Сейчас организованного туризма в Саракташе нет совсем.

Отчасти прихожане и работники обители (теперь уже в основном бывшие) виноваты в таком положении дел сами. С самого начала они заняли по делу Стремского полупозицию — заступались, но робко: говорили часто анонимно, а активность в основном проявляли в интернете. Если сравнивать с другим недавним делом против священнослужителя — схиигумена Сергия (сторонники которого буквально осаждали Екатеринбургскую епархию), то защита Стремского выглядела куда скромнее. Едва ли не самым ярким ее актом стала петиция на имя президента, собравшая 1652 подписи. Но она осталась без ответа.

Сейчас даже те работники обители, которые в 2019 году общались с прессой, от разговора воздерживаются: «Вы хотите, чтобы и нас уволили?» — говорят они.

Часть 5

Следствие полно секретов

Николаю Стремскому вменяют не только изнасилования, но и избиения своих детей. Потерпевших по этим эпизодам трое. Один из них, несовершеннолетний А., на суде заявил, что претензий к отцу не имеет: «Когда я подписывал <заявление>, я не знал, что именно подписываю». Но старшие сыновья — Д. и Б. — от своих показаний не отказываются.

Ознакомиться с их заявлениями сейчас невозможно: судебный процесс проходит в закрытом режиме, и его материалы разглашению не подлежат. Сами мужчины в Саракташе не живут.

— У <…>) [Д.] был дом в Черкасах (село рядом с Саракташем. — И. Ж.), но он его проиграл в карты, и теперь там другие люди живут, — говорит воспитывавшийся вместе с потерпевшими приемный сын Николая Стремского К. — Где <…> [Б.] — не знаю.

Понять, какие примерно давали показания Б. и Д., можно из их выступлений на ток-шоу «Мужское и женское» на Первом канале.

«Общаться с девочками было нельзя. За это били. Если я даже не так посмотрю на девочку — меня вечером вызывали и пороли, — рассказывал Анатолий. — Пороли ремнем, скакалкой, били ногами и руками.

«Происходили наказания довольно жестокие. Настолько, что некоторые из нас даже в школу не могли ходить. Начиная с 1998 года до конца 1999-го каждый вечер у нас начинался с того, что мы вставали на колени и читали Псалтирь. После этого нас наказывали за какие-то выдуманные провинности. Он <Стремский> заставлял других держать нас за руки и за ноги, и сам порол. Пороли нас всех вместе: когда ремнем, когда плеткой, когда тапочком».

Другие приемные дети Николая Стремского говорят, что коллективных порок никогда не было, и называют слова Д. и Б. «фантазиями». При этом не отрицают, что священник действительно был строг.

— Да, папа мог шлепнуть ремнем. Но то, что (…) [Д. и Б.] говорят, что их якобы каждый день били, и что кто-то ходить не мог, — это неправда, — говорит Денис Стремский. — Мы росли вместе, я все это видел. Пороли нас не больше, чем детей в других семьях. Куда чаще за проступки заставляли читать Псалтирь и молиться.

По свидетельствам младших приемных детей Стремского, их папа уже физически не наказывал. В обители это объясняют тем, что к младшим (принятым в семью в нулевые годы) священник относился скорее как к внукам и позволял им куда больше, чем тем, кого взял в семью в 90-е.

К Стремским как к приемным родителям должны были регулярно приходить органы опеки: проверять, все ли хорошо с детьми. И вот интересный на фоне предъявленных обвинений в изнасилованиях и истязаниях факт: претензий у опеки к семье священника не было. «Мы делали все. Сотрудники отдела выходили в семью каждый месяц. Нам никогда не мешали смотреть, как дети живут. Мы знали, в каких комнатах они спят, какую одежду носят, что едят. Мы говорили с детьми. Со всеми вместе и с каждым по отдельности. Они никогда не жаловались на родителей, наоборот, очень тепло о них отзывались. У нас не было ни одного повода, чтобы заподозрить неладное», — заявил после задержания Стремского начальник саракташского отдела образования Олег Киселев.

Приемный сын священника Денис Стремский подтверждает, что опека приходила в семью регулярно и разговаривала с каждым ребенком. Но оговаривается, что родители всегда знали о проверках и предупреждали детей о них.

— Матушка всегда просила нас говорить правду, — подчеркивает он.

Безмолвие

Судебный процесс над Николаем Стремским, повторюсь, проходит в закрытом режиме. Засекречены и материалы дела.

«Новая газета» дважды — в 2019 году, после задержания священника, и перед выходом этой публикации — направляла запросы в Следственный комитет. Нас интересовало:

Когда были получены заявления о преступлениях?

«Потерпевшая» А. говорит, что к ней приезжали в начале 2018-го — за полтора года до ареста Стремского. И хотя она отрицает, что писала заявление в отношении отца, в деле такой документ все-таки есть. Если заявление действительно было получено от А. в 2018 году, то почему дело было возбуждено лишь в сентябре 2019-го? Как получилось, что жертва и потенциальный насильник целых полтора года жили вместе?

Имеются ли в распоряжении сотрудников Следственного комитета видеодоказательства преступлений, в совершении которых подозревают Николая Стремского?

Об этом в качестве аргумента, подтверждающего виновность священника, писали СМИ. Однако, по словам некоторых фигурантов дела, видео так и не было представлено в суде.

Что в Следственном комитете думают о массовом отказе потерпевших от показаний против Стремского?

После задержания священника СК прислал в редакцию ответ: «Разглашение интересующей редакцию информации будет противоречить положениям ст. 161 УПК РФ — «Недопустимость разглашения данных предварительного следствия». На запрос, направленный в декабре 2021 года, в СКР не ответили вовсе.

Защита также комментирует уголовное дело скупо: «Мы считаем, что позиция обвинения слабая. Что суду не было представлено каких-либо доказательств вины Стремского, — заявил «Новой» один из адвокатов, Олег Бунтин. — Но, к сожалению, мы не можем рассказывать информацию, ставшую нам известной в ходе процесса, ссылаться на конкретные доказательства и давать им свою оценку».

Главная тайна

Семья Стремского, работники и прихожане обители с самого начала заявляли, что считают уголовное дело «заказным». Но если даже принять их точку зрения, то

В распоряжении «Новой» есть письмо Стремского в ФСБ, в котором он говорит о преследовании со стороны саракташской полиции. Оно написано задолго до обвинений в изнасилованиях и истязаниях детей — в 2016 году: тогда полицейские пытались обвинить священника в «пьяной езде» и даже заводили на него уголовное дело. Но до приговора оно не дошло.

«Полицейские нашли лжесвидетелей, которые подписали готовый напечатанный текст. Они даже не читали, что подписывают. Со слов людей, их просто попросили люди в форме. «Возмущения жалобщиков», больше похожие на план-схему действий и проверок, охватили всю мою деятельность. Пошло слежение за движением финансовых средств: личных и обители, дома милосердия. Различные комиссии и проверки с разных сторон, куда я трачу деньги. А денег порой тратится больше на содержание обители, чем поступает. Я беру кредиты на строительство, занимаю деньги у частных лиц. В ходе проверок пришлось закрыть кафе, заплатить штраф за детскую площадку с самолетом», — писал Стремский в спецслужбу. И обвинял в инициировании преследования тогдашнего главу полиции Саракташа Александра Столярика. Эту же фамилию — уже после задержания Стремского в 2019 году — называла его супруга Галина Стремская.

Однако Александр Столярик покинул свой пост за полгода до задержания священника. Сейчас он возглавляет полицию Кувандыка. Зачем ему заниматься преследованием кого-либо на территории, где он уже не работает, — вопрос риторический. В эту версию не верит ни защита Стремского, ни теперь уже бывшие работники обители.

У бывших работников другая версия: они считают, что

«Отец Николай не очень-то стремился отдавать деньги «наверх», в епархию. Наоборот: то, что собиралось с прихожан, с паломников, то, что давали спонсоры, — все оставалось в обители. На эти деньги и бесплатно учили детей в гимназии, и содержали штат — почти 200 человек. На эти деньги отец Николай собирался строить новый корпус для дома милосердия. То есть в обитель стекались миллионы рублей. А теперь эти деньги можно перенаправить совсем в другом направлении: как новому хозяину будет угодно», — говорили мне работники обители в 2019 году.

— Незадолго до ареста батюшка написал письмо митрополиту Вениамину, что отказывается продолжать строить храм святой Софии в Оренбурге и считает необходимым достроить пансионат в Саракташе, — рассказал один из бывших работников сейчас, спустя два года после задержания Стремского.

В Оренбургской епархии после задержания настоятеля Свято-Троицкой обители почему-то тоже в первую очередь говорили о деньгах: «К сожалению, мы сейчас узнаем, что у обители большие долги, в том числе по зарплате. Новый настоятель сейчас решает вопрос, как удержать обитель на плаву. Сейчас приходится отправлять людей в неоплачиваемые отпуска, чтобы рассчитаться с долгами».

Однако в конечном счете оренбургское духовное управление от уголовного дела Стремского только проиграло: спонсорские миллионы не перетекли в другой церковный карман, их просто перестали давать.

— Мне кажется, епархию еще злила влиятельность отца Николая. Он ведь не просто так перечил митрополиту, у него были знакомства, позволявшие лично общаться даже с президентом. И, полагаю, некоторые церковные вопросы он мог решать в обход своего непосредственного руководства, обращаясь напрямую в управление делами Московской патриархии, — говорит один из участников судебного процесса.

В самой епархии, впрочем, утверждают, что конфликта с Николаем Стремским у них не было.

— Подобного рода заявления выглядят абсолютно надуманными, не имеющими под собой никакой основы, — говорит помощник управляющего епархией по работе с епархиальными отделами отец Вадим Татусь. — Строительство храма Веры, Надежды, Любови и матери их Софии в Оренбурге было послушанием отца Николая, своего рода заданием, и он для выполнения этого задания сделал очень многое: он и активно искал деньги на строительство храма, и занимался получением документации. Более того, закон прямо запрещает следственным органам действовать в интересах религиозных организаций. Ни о каком обращении епархии к Следственному комитету с просьбой проверить отца Николая и речи идти не может. Если бы отец Николай чем-то не устраивал епархию, совершив злостный противоправный проступок, то у епархии было бы достаточно канонических оснований и инструментов для того, чтобы снять его с должности руководителя религиозной организации. В настоящее время протоиерей Николай Стремский является запрещенным священнослужителем Оренбургской епархии, он не извергнут из сана. Те люди, которые говорят о конфликте, абсолютно некомпетентны.

Секретарь Оренбургской епархии РПЦ отец Илья Долбнев за две недели до приговора также заверил корреспондента «Новой»: «Отец Николай <Стремский> — наш духовный брат. Мы молимся за него».

Приговор Николаю Стремскому вынесут 24 декабря. Ему грозит 20 лет лишения свободы.

***

…История Николая Стремского поставила вопросы не только перед следствием и судом, но и перед обществом и государством. Опустив вопрос вины священника в инкриминируемых преступлениях (это должен решить суд), хочется сформулировать дилемму.

Настоятель Свято-Троицкой обители и его супруга — конечно, не типичные приемные родители, ведущие «бизнес» на опекунстве (такое явление есть и процветает: детей берут в семьи ради пособий, особенно в малых населенных пунктах, где плохо с работой). Не типичные хотя бы потому, что не относились к своим детям равнодушно: возили их в путешествия, помогали получить образование и купить жилье. Но все-таки именно детям Стремский, как ни крути, обязан своими успехами. Он сделал себя и восстановил обитель благодаря 75 приемным детям и подопечным. Допустим ли такой путь? Могут ли дети в принципе быть инструментом для достижения каких-либо целей взрослых, кроме одной — стать любящими родителями? И можно ли в таком случае усыновлять детей десятками? И можно ли за детей решать вопросы ИХ веры, ИХ мировоззрения, ИХ места в обществе?

Если ответ «да», то мы признаем, что иного выхода нет. И говорим: пусть лучше ребенок растет в такой специфической семье, чем в детском доме. Правда, тогда возможны инциденты: например, в 2017 году «Новая газета» рассказала историю двух детей, оказавшихся в реабилитационном центре в Приморско-Ахтарске. Дети говорили, что приемная мать якобы месяцами не выпускала их на улицу, не разрешала получать образование, а после попытки побега — поставила решетки на окна.

Специалисты тогда говорили, что подходы к работе органов опеки необходимо модернизировать: повсеместно брать в штат психологов, организовать службы сопровождения приемных семей, а самое главное — поднять работникам органов опеки зарплату, потому что работать за 20 000 рублей в месяц хотят немногие (отсюда и поверхностное отношение к контролю за детьми). Однако и сейчас на сайтах вакансий работникам органов опеки в регионах предлагают зарплату 25 000–27 000 рублей, в Москве — 40 000–50 000 рублей.

Если же общество и государство считают, что принимать детей в семьи, да еще со столь патриархальным укладом, десятками нельзя, то придется решать куда более сложные вопросы: например, с отсутствием работы на местах или расширением мер поддержки для безработных, чтобы дети не оказывались в детдомах.

Но, кажется, государству не до этого. Как и обществу. А скрепы — они не обсуждаются, если только, конечно, их носители не становятся антигероями скандальных ток-шоу.

*Ключевое отличие — в случае с опекой: ребенок не становится наследником своих «приемных родителей». По достижении совершеннолетия жилье ему должно предоставить государство, а опекунам до исполнения ребенку 18 лет выплачивается ежемесячное пособие, средний размер которого сейчас составляет порядка 12 000 рублей. При усыновлении ребенок становится полноценным членом семьи: родители получают лишь единовременную выплату — 18 004 рубля (или 137 556 рублей за усыновление ребенка старше семи лет или ребенка-инвалида).