От Геши Вилей не осталось ни одной фотографии, и имени тоже. Геши Вилей — это прозвище. Как ее звали, точно никто не знает, возможно, Лили Мэй Боун, но некоторые знали ее как Лили Мэй Скотт. Весной 1930-го, когда ей было 22, она приехала с гитарой из Хьюстона, Техас, в Грифин, Висконсин, чтобы в студии компании Paramount записать шесть песен. Никаких подробностей ее жизни неизвестно. Шесть песен — все, что от нее осталось.

Девяносто один год спустя умудренный жизнью, увенчанный светлой шевелюрой мощный рок-ветеран Роберт Плант, когда-то потрясавший мир своим пронзительным вокалом в Led Zeppelin, спел одну из шести песен растворившейся во времени Геши, а может, Лили, на своем новом альбоме Raise the Roof — «Срывая Крышу».

На альбоме двенадцать песен, из них Планту как автору принадлежит одна. Остальные он отыскал среди горных развалов ушедшего времени, в морях прошлого, в щелях между далекими десятилетиями. Какие там песни, какие люди! Анна Бриггс с ее фолком, который она пела под гитару в маленьких английских клубах в конце шестидесятых, и Алан Туссон, который создал захлебывающийся весельем звук Нового Орлеана, и саксофонист Мур, потрясавший публику завываниями своего инструмента в дощатых сараях Алабамы, и братья Эверли, с их пра-рок-н-роллом, и Берт Дженш, английский поэт с гитарой в руках, который был бы сейчас прославлен почище Дилана, если бы не пил так много виски.

Все это разнообразие тем, мотивов, истоков, сочетаний, ассоциаций и реминисценций спаяно воедино голосом Планта и соединено в цельный и слитный звуковой поток, исполненный плотной энергии и вечернего тумана, томительного чувства и ночных огней, точно рассчитанных жестов и скупых выражений любви.

Отвязный рок-н-ролльный блондин в эротически раскрытой на груди рубашке, загонявший публику в экстаз, а свой голос на немыслимые высоты Stairway to Heaven, превратился в грузного джентльмена с изрезанными морщинами лицом и волосами до плеч, носящего расстегнутый пиджак и джинсы. Он поет, достойно стоя у микрофона, но иногда не может сдержать себя и начинает пританцовывать на месте, и тогда в его движениях появляется странная легкость, как будто на наших глазах из нынешнего Планта появляется прежний.

Вместе с ним поет Элисон Краусс, скрипка и чистейший голос почти неизвестного в России блюграсса. Она не увенчана, а завалена и засыпана премиями Грэмми — их у нее 27. «Бог рока и королева кантри» — именует их склонная к эффектным названиям пресса.

Элисон Краусс родилась в год, когда Led Zeppelin, оклеив стены викторианского особняка картонками из-под яиц, записывали свой знаменитый четвертый альбом, отмеченный таинственными символами; она была маленькой девочкой со скрипкой, когда Плант уже пережил смерть сына и страшную депрессию. И теперь на концертах они вместе поют Black Dog, вещь, посвященную черному лабрадору, который бегал в саду того викторианского особняка, где Плант резал голосом стекла, Пейдж играл на мандолине, а Бонхэм, как в чудо-машину, залезал в свою ударную установку, смонтированную в холле с высокой крышей, что создавало безумную акустику для безумного барабанщика.

и вместо пронзительного, яростного, острого в своей агрессии вокала теперь он выдает изысканное пение вполголоса. Там, где раньше был обвал и поток, теперь ему хватает одного акцента и жеста. Улыбка, внезапно появляющаяся на крупном лице средневекового короля или, может быть, героя любимого им Средиземья, — улыбка человека, который получает наслаждение от того, что делает.

Когда они поют, стоя каждый у своего микрофона, они не смотрят друг на друга, но все равно видят друг друга внутренним взором и чувствуют близость друг друга. Невидимое поле между ними напряжено так, что вот-вот заискрит. Их голоса переплетаются и скользят в том воздушном пространстве, где нет тяготения и печали и по-прежнему бежит со всех лап черный лабрадор и из травы Средиземья растет лестница в небо и веселой компанией, с гитарами и бубнами, идут по дороге между холмов те забытые и полузабытые, чьи песни они поют.

Он нормален посреди патологии времени, он спокоен посреди всеобщей психопатии. Когда началась пандемия, Плант, уже давно не позирующий прессе, вдруг появился на фотографии с вырванной из какой-то коробки картонкой в руках, на которой от руки было написано: «Не бойтесь». Это было его послание миру и его образ жизни. Когда мир бился в истериках, он спокойно слушал старинные звуки с поскрипывающего винила. Когда миллионы людей чувствовали себя выбитыми из колеи, он привычно делал то, что умеет — стоял у микрофона в студии и, не в силах сдержать чувства на эмоциональном пике песни, делал резкий жест, выбрасывая пальцы вверх.

В трясущийся, вибрирующий, дисгармоничный мир теперь он выдал выверенный, абсолютно лишенный паники и суеты, классический в своей уравновешенности звук двенадцати песен, каждая из которых подобна граненому алмазу в своей красоте, прозрачности и точности.