Комики там, комики здесь. Из любого кармана со смартфоном. Язвят общество, смеются над собой. Острые, хлесткие. Забавные и не очень. Авангардные и от народа. Для зумеров и бумеров. В Америке 80-х статус комика приравнивали к статусу рок-звезды. В 2020-м Юрий Дудь назвал стендап новым рэпом. Сегодня индустрия на взлете, и ее не подкосила даже пандемия.
Кадр из сериала «Удивительная миссис Мейзел»
Кино привычно зеркалит реальность. Бум стендапа спровоцировал появление новых сюжетов о комиках в фильмах и сериалах. Впрочем, на этой территории они давно освоились. Как авторы: знакомых имен десятки, от Вуди Аллена до Николая Куликова. Как персонажи: обретший вторую молодость «Король комедии» Скорсезе, байопики «Ленни» и «Человек на Луне», «Приколисты» Джадда Апатоу, который сам вышел из стендапа. Однако именно в последние пару лет комики в кино догоняют учителей и врачей. Неудивительно, что человек, который смешит, чаще возникает в эпоху метамодерна с его новой искренностью. Комик амбивалентен, как и современный мир. Одномоментно уязвим и ироничен. Открыт — и в нападении. Является собой и не собой одновременно.
Персонаж-колебание — подарок для драматурга. Всегда на острие внутреннего конфликта, как джокер Артур Флек из переосмысленного Тоддом Филлипсом сюжета про злодея-трикстера. Мятущийся и неблагонадежный, как Генри МакГенри из трагического мюзикла «Аннет» Леоса Каракса. Эгоцентрик и самоед, как московский школьник Гоша из сериала Натальи Мещаниновой «Пингвины моей мамы». С таким интересно зрителям. А он еще и шутку-другую расскажет. Или протараторит на восхитительной скорости 1,75, как героиня «Удивительной миссис Мейзел». И все, что комик говорит на сцене, — про него самого.
Мне не больно
Лучшее топливо для хорошей комедии — собственные боль, гнев, стыд. Пятнадцатилетний стендап-комик Гоша (Макар Хлебников) из драмеди-сериала «Пингвины моей мамы» проверил это на собственном опыте. Единственный родной ребенок в большой семье, которая истово усыновляет детей и «причиняет добро». Начинающий стендап-комик. Потерянный подросток.
Может, некорректно сравнивать отчаянную, болезненную, построенную на детских травмах книгу Мещаниновой «Рассказы» и резкий стендап вымышленного подростка Гоши. Однако параллель имеется. Мещанинова вынесла в публичное пространство детскую историю о домогательствах. И призналась, что это во многом ее излечило.
Для юного стендап-комика Гоши выступления на сцене — тоже о том, что разрывает душу. Тоже попытка освободиться от боли и внутренней ярости. У Гоши, как у многих пятнадцатилетних, эта боль рождается легко. Ее причиняет почти все вокруг. Выговориться важно. Чтобы услышали. Чтобы отпустило.
Психотерапевтическую функцию стендапа оценила и идеальная домохозяйка 50-х, умница и красавица миссис Мейзел.
Не зря героиня Рейчел Броснахэн бежит на заплеванную сцену клуба «Газлайт», словно за дозой. Она нашла свой выход для ярости и боли. Если говорить в терминах психоанализа, то обнаружила идеальный контейнер — публику — и поместила в нее свои болезненные эмоции.
А стареющей, но еще роскошной легенде стендапа Деборе Вэнс (Джин Смарт) из сериала «Хитрости» разговор на сцене о болезненном личном опыте помог зайти на новый карьерный виток. И главное — скинуть с плеч увесистый груз прошлого.
Кадр из сериала «Хитрости»
О новый дивный я
Сцена раскрепощает. Вытаскивает наружу нового я. Иногда это хорошенькая эмансипе миссис Мейзел. Иногда новый, взрослеющий Гоша. Иногда кто-то неприличный. Нетолерантный. Страшный. Как теневая сторона самовлюбленного тирана, красавца и агрессора Генри МакГенри из «Аннет» Леоса Каракса. На сцене герой Адама Драйвера авторитарный и мрачный. Демонический, защекочет до полусмерти. Только хвоста не хватает. Он и появляется в клубах дыма, скорчившись и прихрамывая, словно на детском утреннике играет Черта. Его шутки — не для смеха. Его мрачный юмор лишен возрождающей силы.
Бездна МакГенри, в которую он боится заглянуть, — это он сам. И его формулировка «Я не знаю, как иначе говорить правду, чтоб за это не убили» — не про какую-то социальную правду. Это про ту правду, которая скрывается в его душе. Только на сцене, в пространстве условности, где правда обернута игровыми кавычками, он может поделиться своей ужасающей изнанкой. В этом в какой-то мере и есть правда искусства. Заглядывать в бездну стоит только в процессе творчества.
Стендап-выступление для него — борьба с ужасом, который сидит внутри. Точнее, способ не выносить этот ужас наружу. Но тень, с которой Генри уживается на сцене, поглощает его. Комик уже не может сказать: «тень, знай свое место». Он сам стал ею, целиком и полностью.
Кадр из фильма «Аннет»
А вот для миссис Мейзел — выступления чистый выплеск энергии, пограничное состояние, проникновение в другую реальность. Дамочка из верхнего Ист-Сайда словно вплывает в параллельный мир, оказывается в сакральном времени и пространстве. В котором впервые говорит правду вслух. Обостренную, гипертрофированную, но правду. У этой чудесной домохозяйки вместо трех традиционных германских «К» — (Kinder, Küche, Kirche — дети, кухня, церковь) были свои, навязанные временем приоритеты. Семейный обед с раввином, свежее платье Dior, успех мужа на любом из поприщ. На сцене, под ворохами острот, происходит смерть старой Мириам Мейзел. И смерть ее старого мира, в котором женщина была слишком понятным звеном в консервативной системе ценностей.
Любопытно, что Мириам Мейзел, хорошо воспитанная девочка из приличной семьи, на сцене начинает говорить через «fuck». Активизация «низкого», неизвестно откуда взявшиеся в этой фиалке в шелковых перчатках бранные словечки — акт вербального (и не только!) освобождения.
Любите меня таким, какой я есть
Быть принятым публикой. Встроиться в мир через стендап. Об этом грезил еще мистер Папкин. Об этом думает и его наследник по прямой Артур Флек из «Джокера» Тодда Филлипса. У Артура есть мечта: оказаться на вечернем шоу и быть принятым публикой и царственным шоуменом Мюрреем Франклиным. Ему хочется, чтобы его полюбили. Не так уж много для обычного человека. Но слишком много для того, кто назначен стать будущим Джокером. У него не получится встроиться в мир со стороны стендапа — по-доброму. Его не услышат. Но когда наберет силу Джокер, все подонки Готэма навострят уши.
Зато голос Гоши из «Пингвинов» прорвался со сцены.
И один из самых сильных моментов сериала Мещаниновой — когда родители смотрят с экрана ноутбука выступление сына. Обидное, оскорбительное, возмутительное. И реагируют на него миллионом оттенков принятия.
Можно всё, да не всё
Филологическая девочка из хорошей семьи Мириам Мейзел обнажает грудь и матерится. Авторитарный персонаж Адама Драйвера из «Аннет» репетирует убийство любимой жены. Школьник Гоша из «Пингвинов моей мамы» шутит про мамин вибратор. Стендап — пространство условного, где можно выйти за рамки. Выразиться выпуклее и больнее. А как же еще снимать зажимы и табу? К тому же резкий жест обрамлен сценическими кавычками. Эти выпады легитимны — все театр, игра. Но есть ли у нее границы? Нашлись. На дважды условные шутки в сериале Мещаниновой (кино — раз, выступление на сцене в кино — два) с пеной у рта ополчились мусульманские активисты и православные правозащитники. Так пошутишь про религию, а чувствительные милиционеры разных теологических предпочтений уже строчат письма в казенный дом.
Но все-таки востребованность кинематографом рефлексирующего и говорящего персонажа говорит о том, что каждый голос — важен. Это довольно обнадеживающе звучит в наше время с полузапретными одиночными пикетами, с движением #MeToo, в котором голоса одиночек все равно звучат отчетливо, с акцентированным разнообразием.
Стендап в кино, конечно, не про шутки, а про осмысление героем себя и мира вокруг. И сам комик — иллюстрация к происходящему. Как Гоша, с вечными проблемами пубертата, или Генри МакГенри с эсхатологическим мироощущением. В какой-то мере мы все становимся стендап-комиками. Понять это просто: достаточно вслушаться в собственный внутренний монолог.
Рита Железнякова — специально для «Новой»
Комики там, комики здесь. Из любого кармана со смартфоном. Язвят общество, смеются над собой. Острые, хлесткие. Забавные и не очень. Авангардные и от народа. Для зумеров и бумеров. В Америке 80-х статус комика приравнивали к статусу рок-звезды. В 2020-м Юрий Дудь назвал стендап новым рэпом. Сегодня индустрия на взлете, и ее не подкосила даже пандемия.
Кадр из сериала «Удивительная миссис Мейзел»
Кино привычно зеркалит реальность. Бум стендапа спровоцировал появление новых сюжетов о комиках в фильмах и сериалах. Впрочем, на этой территории они давно освоились. Как авторы: знакомых имен десятки, от Вуди Аллена до Николая Куликова. Как персонажи: обретший вторую молодость «Король комедии» Скорсезе, байопики «Ленни» и «Человек на Луне», «Приколисты» Джадда Апатоу, который сам вышел из стендапа. Однако именно в последние пару лет комики в кино догоняют учителей и врачей. Неудивительно, что человек, который смешит, чаще возникает в эпоху метамодерна с его новой искренностью. Комик амбивалентен, как и современный мир. Одномоментно уязвим и ироничен. Открыт — и в нападении. Является собой и не собой одновременно.
Персонаж-колебание — подарок для драматурга. Всегда на острие внутреннего конфликта, как джокер Артур Флек из переосмысленного Тоддом Филлипсом сюжета про злодея-трикстера. Мятущийся и неблагонадежный, как Генри МакГенри из трагического мюзикла «Аннет» Леоса Каракса. Эгоцентрик и самоед, как московский школьник Гоша из сериала Натальи Мещаниновой «Пингвины моей мамы». С таким интересно зрителям. А он еще и шутку-другую расскажет. Или протараторит на восхитительной скорости 1,75, как героиня «Удивительной миссис Мейзел». И все, что комик говорит на сцене, — про него самого.
Мне не больно
Лучшее топливо для хорошей комедии — собственные боль, гнев, стыд. Пятнадцатилетний стендап-комик Гоша (Макар Хлебников) из драмеди-сериала «Пингвины моей мамы» проверил это на собственном опыте. Единственный родной ребенок в большой семье, которая истово усыновляет детей и «причиняет добро». Начинающий стендап-комик. Потерянный подросток.
Может, некорректно сравнивать отчаянную, болезненную, построенную на детских травмах книгу Мещаниновой «Рассказы» и резкий стендап вымышленного подростка Гоши. Однако параллель имеется. Мещанинова вынесла в публичное пространство детскую историю о домогательствах. И призналась, что это во многом ее излечило.
Для юного стендап-комика Гоши выступления на сцене — тоже о том, что разрывает душу. Тоже попытка освободиться от боли и внутренней ярости. У Гоши, как у многих пятнадцатилетних, эта боль рождается легко. Ее причиняет почти все вокруг. Выговориться важно. Чтобы услышали. Чтобы отпустило.
Психотерапевтическую функцию стендапа оценила и идеальная домохозяйка 50-х, умница и красавица миссис Мейзел.
Не зря героиня Рейчел Броснахэн бежит на заплеванную сцену клуба «Газлайт», словно за дозой. Она нашла свой выход для ярости и боли. Если говорить в терминах психоанализа, то обнаружила идеальный контейнер — публику — и поместила в нее свои болезненные эмоции.
А стареющей, но еще роскошной легенде стендапа Деборе Вэнс (Джин Смарт) из сериала «Хитрости» разговор на сцене о болезненном личном опыте помог зайти на новый карьерный виток. И главное — скинуть с плеч увесистый груз прошлого.
Кадр из сериала «Хитрости»
О новый дивный я
Сцена раскрепощает. Вытаскивает наружу нового я. Иногда это хорошенькая эмансипе миссис Мейзел. Иногда новый, взрослеющий Гоша. Иногда кто-то неприличный. Нетолерантный. Страшный. Как теневая сторона самовлюбленного тирана, красавца и агрессора Генри МакГенри из «Аннет» Леоса Каракса. На сцене герой Адама Драйвера авторитарный и мрачный. Демонический, защекочет до полусмерти. Только хвоста не хватает. Он и появляется в клубах дыма, скорчившись и прихрамывая, словно на детском утреннике играет Черта. Его шутки — не для смеха. Его мрачный юмор лишен возрождающей силы.
Бездна МакГенри, в которую он боится заглянуть, — это он сам. И его формулировка «Я не знаю, как иначе говорить правду, чтоб за это не убили» — не про какую-то социальную правду. Это про ту правду, которая скрывается в его душе. Только на сцене, в пространстве условности, где правда обернута игровыми кавычками, он может поделиться своей ужасающей изнанкой. В этом в какой-то мере и есть правда искусства. Заглядывать в бездну стоит только в процессе творчества.
Стендап-выступление для него — борьба с ужасом, который сидит внутри. Точнее, способ не выносить этот ужас наружу. Но тень, с которой Генри уживается на сцене, поглощает его. Комик уже не может сказать: «тень, знай свое место». Он сам стал ею, целиком и полностью.
Кадр из фильма «Аннет»
А вот для миссис Мейзел — выступления чистый выплеск энергии, пограничное состояние, проникновение в другую реальность. Дамочка из верхнего Ист-Сайда словно вплывает в параллельный мир, оказывается в сакральном времени и пространстве. В котором впервые говорит правду вслух. Обостренную, гипертрофированную, но правду. У этой чудесной домохозяйки вместо трех традиционных германских «К» — (Kinder, Küche, Kirche — дети, кухня, церковь) были свои, навязанные временем приоритеты. Семейный обед с раввином, свежее платье Dior, успех мужа на любом из поприщ. На сцене, под ворохами острот, происходит смерть старой Мириам Мейзел. И смерть ее старого мира, в котором женщина была слишком понятным звеном в консервативной системе ценностей.
Любопытно, что Мириам Мейзел, хорошо воспитанная девочка из приличной семьи, на сцене начинает говорить через «fuck». Активизация «низкого», неизвестно откуда взявшиеся в этой фиалке в шелковых перчатках бранные словечки — акт вербального (и не только!) освобождения.
Любите меня таким, какой я есть
Быть принятым публикой. Встроиться в мир через стендап. Об этом грезил еще мистер Папкин. Об этом думает и его наследник по прямой Артур Флек из «Джокера» Тодда Филлипса. У Артура есть мечта: оказаться на вечернем шоу и быть принятым публикой и царственным шоуменом Мюрреем Франклиным. Ему хочется, чтобы его полюбили. Не так уж много для обычного человека. Но слишком много для того, кто назначен стать будущим Джокером. У него не получится встроиться в мир со стороны стендапа — по-доброму. Его не услышат. Но когда наберет силу Джокер, все подонки Готэма навострят уши.
Зато голос Гоши из «Пингвинов» прорвался со сцены.
И один из самых сильных моментов сериала Мещаниновой — когда родители смотрят с экрана ноутбука выступление сына. Обидное, оскорбительное, возмутительное. И реагируют на него миллионом оттенков принятия.
Можно всё, да не всё
Филологическая девочка из хорошей семьи Мириам Мейзел обнажает грудь и матерится. Авторитарный персонаж Адама Драйвера из «Аннет» репетирует убийство любимой жены. Школьник Гоша из «Пингвинов моей мамы» шутит про мамин вибратор. Стендап — пространство условного, где можно выйти за рамки. Выразиться выпуклее и больнее. А как же еще снимать зажимы и табу? К тому же резкий жест обрамлен сценическими кавычками. Эти выпады легитимны — все театр, игра. Но есть ли у нее границы? Нашлись. На дважды условные шутки в сериале Мещаниновой (кино — раз, выступление на сцене в кино — два) с пеной у рта ополчились мусульманские активисты и православные правозащитники. Так пошутишь про религию, а чувствительные милиционеры разных теологических предпочтений уже строчат письма в казенный дом.
Но все-таки востребованность кинематографом рефлексирующего и говорящего персонажа говорит о том, что каждый голос — важен. Это довольно обнадеживающе звучит в наше время с полузапретными одиночными пикетами, с движением #MeToo, в котором голоса одиночек все равно звучат отчетливо, с акцентированным разнообразием.
Стендап в кино, конечно, не про шутки, а про осмысление героем себя и мира вокруг. И сам комик — иллюстрация к происходящему. Как Гоша, с вечными проблемами пубертата, или Генри МакГенри с эсхатологическим мироощущением. В какой-то мере мы все становимся стендап-комиками. Понять это просто: достаточно вслушаться в собственный внутренний монолог.
Рита Железнякова — специально для «Новой»