«Первая свадьба, которую я снимал, была свадьба моей очень близкой подруги. Это был 92-й год. Ее жених был красавец, музыкант, певец, каратист, сын мэра Клинцов. Я к тому времени снимал только детский сад. Сначала просто ходил по улицам, видел людей с детьми и говорил: «Можно, я поснимаю вашего ребенка?» — Мне говорили: «А зачем?» — Я отвечал: «Если вам понравится, вы купите фотографию». И все покупали. Я зарабатывал сорок рублей в месяц, для студента это было очень круто. А тут Олька решила выйти замуж. Запредельно красивая была пара. Такая, что глазам больно смотреть. Ну что делать? Мы поехали в Клинцы.

Это был тогда немножко депрессивный городок. Мы поехали сначала сниматься «на танк». Это называлось «ездить по памятникам», обязательный ритуал. В Брянске, например, все свадьбы ездили «на памятник водителям», это километров двадцать от города. Приезжали, клали цветы, стояли, уезжали. Такой это был важный момент, он исчез только лет пят назад, когда у молодых появились фотосессии. А тогда мы поехали «на танк». Потом в ЗАГС и в столовую — праздновать. Столовую по этому случаю закрыли, потому что туда щемились местные алкоголики. Приходили и говорили: ну налейте нам, чо вы? А в это время там, на свадьбе, сидел очень маленький, очень такой тщедушный мужичок, одетый в какой-то клифт, и молча пил водку. Он кивал всем, улыбался и был немножко как-то один.

И когда начали стучаться алкоголики, он встал, подошел к ним и сказал: «Тщщщщщ». И они сразу ушли. Я спросил: «А кто это?» — Олька мне говорит: «Это моей свекрови родной брат, авторитет Крюк».

Авторитет Крюк был легендарный человек. Его потом расстреляли из автомата. Мотоциклист подъехал к машине и расстрелял. А до этого о Крюке рассказывали легенды. Он был бывший десантник, без семьи, такой самостоятельный, адекватный мужчина. У них там, в Клинцах, была улица, местная Рублевка, на ней жили богатые люди. Крюк по этой улице куда-то все время ходил. И богатые люди стали спускать на него собак: не знали его в лицо, думали, ходит какой-то бомж. И когда выскакивали собаки, Крюк наматывал свой пиджачок на руку, совал ее собаке в пасть, бил ее в нос и убивал. И когда он убил там собак пять или шесть, собак выпускать перестали. Видимо, свобода передвижения граждан была для Крюка принципиально важной проблемой. Таких людей, наверное, уже не делают.

Но фотографировать детей, конечно, круче. Дети прикольнее, смешнее. Ты показал им язык, они хохочут.

А на такой вот свадьбе приходится, конечно, потрудиться. Ты долго учишься искать свой ракурс. Когда ты только начинаешь понимать логику свадьбы, ты вообще не знаешь, как быть. Ну вот, например, приходишь ты к армянам. У них ведь в чем проблема: они армяне. Поэтому они становятся вокруг невесты и начинают петь свои песни. У армян всего две песни: веселая и грустная. Тра-та-та и та-та-ра-та. И они под эти песни — вся свадьба — вокруг невесты крутятся. И ты не знаешь, как эту невесту снимать, как к ней вообще подобраться. Или другая беда. Вот приезжаешь с армянами «на памятник»: у них есть тут могила армянского генерала, который погиб во время войны. И они все должны там сфотографироваться, все: и по одному, и по двое, и по трое.

Ты спрашиваешь: «Ну зачем?! Вы же уже снимались». Они говорят: «Так надо, снимай».

Или вот баптисты. С ними вообще беда. Они немного такие американистые, и у них в голове происходит сложное наложение американского на русское. Организовывают похищение невесты при помощи СОБРа, все свидетельницы при этом в розовом. А потом у них происходит пир.

На русской свадьбе идет настоящее бухалово, а у баптистов — милый безалкогольный пир. Это такая огромная художественная самодеятельность. Снимать это просто невозможно. По количеству сиропа это что-то запредельное, а по количеству талантов это совсем плохо.

У них же какие песни: «Во-о-от Господь придеееет, он нас всех спасеееет, атя-тя-тя, тра-тя-тя-тя». А потом рок-группа: «Дж-дж-дж, аааааа, вотгосподь придет, дждж, он насвсех спасет, джжжж, ааааа». Поэтому я на пир к баптистам не езжу, снимаю все, что до него. Правда, они относятся с пониманием, говорят: «Ну да, не надо вам на пир, вам там будет нехорошо». Ужасно милые, очень я их люблю. Все у них как бы понарошку.

Так вот, когда ты через все это с годами проходишь, понимаешь, что со временем у тебя развивается интуиция. У меня как-то был личный рекорд: я за год снял 52 свадьбы. Меня тогда можно было разбудить и сказать: «Цукер, свадьба!» И я бы даже глаза не открывал, снимал бы на слух, не просыпаясь. Я знал все каноны.

Какие это каноны. Сначала одевание невесты. Это занимает очень много времени. Кадров получается два или три, но снимать надо. Надо обязательно прийти в шесть часов утра и снимать. Потому что русский человек ненавидит, когда на него смотрят в упор. Организм ему говорит: дай этому негодяю в рыло. А тебе обязательно надо подойти близко. И вот невесту стригут, причесывают, мажут, а ты приближаешься. Невеста сначала говорит: уберите его отсюда, он больной. А потом перестает обращать на тебя внимание, и это принципиально важно для русской свадьбы. Иначе потом все пойдет наперекосяк, потому что организм русских людей будет тебе сопротивляться. Так что ты приближаешься и рассказываешь какую-нибудь смешную историю, чтобы всех успокоить.

Моя любимая история — про жениха, который исчез. Снимал я как-то свадьбу в новостройках, далеко. Мобильников тогда еще не было. И вот в двенадцать часов приезжают гости выкупать невесту. Кругом шары. Все ждут Леху. Леха — жених. Он со свидетелем поехал за букетом, сейчас они будут. Стоим, ждем. Лехи нет. Звоним ему домой. Леха дома? Нет, он уже полчаса как выехал. Стоим на улице, двор. Невеста пьет коньяк. Проходит час. Лехи нет. Мама невесты звонит по больницам. Там Лехи тоже не видели. Мы стоим, человек сорок. Всем очень неловко. Все пьют. Проходит еще три часа. В четыре приезжает машина. Из нее выходит Леха с цветами и свидетель Серега. Все говорят: «Здравствуй, Леша». А он, как заколдованный, отвечает: «Здравствуйте». — «А где ты был?» — «Ну… Мы поехали за цветами в Бежицу со второго Брянска, приехали, а Серега говорит: какой-то букет говняжий. Я, говорит, знаю хороших людей на Камвольном, они сделают нам нормальный букет. Едем на Камвольный, берем букет, а тут Серега говорит: что-то у тебя галстук какой-то говняжий, как ты будешь в нем жениться? Давай зайдем в БУМ. Зашли в БУМ, галстука нету. Поехали тогда обратно на второй Брянск, в магазин. Купили нормальный галстук».

Ну то есть от ужаса, что надо жениться, Леха с Серегой потеряли сознание, время у них в голове остановилось. Невеста спрашивает: «А ты будешь жениться-то?» Леха говорит: «Так я вот букет привез, галстук купил, значит, нужно жениться». А ЗАГС до пяти. Мы звоним туда и спрашиваем: «Пожените?» — «Да». И тут Леха очнулся, ожил, мы везде успели, все сложилось хорошо. И когда я это говорю, любая невеста хохочет, а я делаю свой кадр.

После одевания невесты происходит ее выкуп. Некоторые женихи выкуп просто ненавидят. Они даже готовы по-настоящему драться с тетями из Челябинска, которым очень нравится этот ритуал.

Сейчас, слава богу, борьба с выкупами привела всех нас к современным свадьбам, когда люди делают только то, что им хочется. И это идеально. Потому что выкуп — это всегда мучительно. Я помню только один лучший выкуп в моей жизни. Однажды я снимал свадьбу абсолютного еврея с абсолютной русской. Приехали кудрявые веселые люди из Москвы на машинах стоимостью с целый дом. Они спросили: «Сколько денег надо на выкуп? Сто рублей?! Да хрен вам. От нас не получите ни копейки». Вот это было по-настоящему круто, я вспоминаю до сих пор.

После выкупа все едут в ЗАГС. Это отдельная история. Там есть специальная тетенька, она бессмертная. Их там, конечно, несколько, но для меня она всегда одна. Она в плюшевом платье, может быть, такие тетеньки в них и рождаются или их где-то заранее выращивают, одевают, а потом отбирают, как швейцарских гвардейцев в Ватикан. У этой тетеньки одно оружие — дикция. Она говорит вот этим страшным особенным тоном: «Дорогие молодые». Я эту фразу слышу даже во сне. Причем, я раньше думал, что это только в Брянске, но потом оказалось, что та же самая тетенька есть во всей стране. У нее очень плохо с юмором. Например, несколько лет назад был такой случай. Очень веселый жених на вопрос «согласны ли вы?» ответил: «Ну, я еще подумаю». Тетенька спокойно сказала ему: «Хорошо, думайте, приходите на следующей неделе». И не расписала их.

Но если удавалось пройти через тетеньку, то тогда принято было прямо в ЗАГСе бухать. Это было святое. Сейчас времена изменились, и не разрешают. А раньше там была специальная каморка, вся залитая шампанским, липкая, ее невозможно было отмыть, потолки были пробиты пробками. К этому моменту уже кто-то обязательно напивался, какой-нибудь свидетель. Его пытались или побить, или прогнать, а он не понимал, что это не его праздник. Тогда его клали в такси и увозили. Один раз так увезли даже невесту.

Это была интересная свадьба. История такая: невесту укусил клещ. Ей сказали, мол, ты умрешь годика через два. Тогда она решила выйти замуж. И от радости выпила так, что ее погрузили в такси, нога в туфельке торчала из окна, ее сняли, бросили в салон, а жених продолжал праздновать. Слава богу, вот уже сколько лет прошло, а она до сих пор жива, прекрасно себя чувствует. Может быть, вся эта история ее и спасла, кто его знает.

В свадьбе вообще много магического. Вот это кусание хлеба, который специально заказывают на хлебозаводе и который невозможно отломить. Кидание бокалов об пол через плечо. Первый танец. Слезы. Ну и, конечно, тамада, оплаченная родителями. Это такая специальная женщина с шестым размером и халой на голове. Она шутит и читает жуткие стихи. Я сейчас держу в Брянске свое кафе, пивную-кондитерскую «Воскресный папа». У меня там висит объявление: «Не курить, стихов не читать». Я вообще считаю, что поэты — это страшная, недопустимая сущность. Никогда нельзя знать, чего от них ждать.

Может быть, из-за них все так и изменилось на свете, включая свадьбы. Место фотографов там теперь занимают подружки невесты. Они покупают себе фотоаппарат, а потом втягиваются в профессию.

Они хорошие девчонки, но все, что они снимают, — они где-то подсмотрели. Мало стало в мире людей, которые хотят сделать в нем что-то свое. Все круче и круче становится качество жизни, но все скучнее и скучнее становится жить.

Истории становятся не слишком интересными. Это видно по нынешним кадрам со свадеб: куда-то пропала намоленность и простота. Может быть, я просто брюзжу по-стариковски, но мне кажется, сейчас все решает уже не любовь, а тренды.

Но все-таки свадьба, слава богу, еще остается. Как надежда на счастье, как попытка заколдовать реальность. Пусть это колдовство и не работает. Я несколько раз отдавал свои съемки мамам, потому что жених с невестой к этому моменту уже развелись. Но сама попытка важна. Через нее дается шанс хотя бы попробовать понять, что заколдовать жизнь можно только заколдовав самого себя. Это большая внутренняя работа. Вот ты выпил, сплясал, поцеловался, проснулся утром после свадьбы — кругом десять бутылок недопитого шампанского и салат. И надо с этим как-то жить, а это трудно. Это ад, если внутри у тебя ад. И чтобы не попасть в него, можно изменить только себя самого».