Два сенатора — Вилсон и Коэн — то ли радуясь, то ли грустя, утверждают, что наш недостоин избираться три года спустя. То ль не нравится наша казна им, то ль пугает военный парад, но они говорят: «Не признаем. Не признаем его», говорят.

Два сенатора, Коэн и Вилсон! Вам-то, зайцам, не все ли равно? В вашем обществе, кислом и вислом, не считают последствий давно. Рук до вас дотянуться не хватит, ваш Сенат не подавят огнем, вам он, гордым, ничем не отплатит, а вот мы, либералы, хлебнем. Белоснежность его загрязняет это ваше пиндосское shit. Нас в ответ он людьми не признает, прав на хлеб и на воздух лишит, — вас, конечно, мольбою не тронешь, вам плевать на стихи из Москвы, но разбомблен-то будет Воронеж. Он в заложниках будет, не вы. Я за будущность вашу спокоен, вам не светит карьера зэка, — придержать бы вам, Вислон и Коэн, два болтливых своих языка!

Вы и Байден, ваш дряхлый хозяин, позабылись средь прав и свобод. Ну подумаешь — «Мы не признаем»? А кого это, в общем, скребет? Я — поэт, окруженный потомством, щедро издан, попал и на холст, — не хочу признавать себя толстым. Да не так уж я, в общем, и толст. Или Трамп, со своим пьедесталом провалившийся прямо в астрал, — не хотел признавать, что про…ал он, и считает, что Байден про…ал. Для церковников стало рутиной нежелание с древних времен признавать человека скотиной, чем по сути является он, а считать его образом Божьим, умной глиною в Божьей горсти, — хоть с древнейшей эпохи не можем десять правил простых соблюсти. Быть не хочет гиеной гиена, быть койотом не хочет койот, но не все ли равно совершенно, чем он, серый, себя признает? Вы, являясь ничтожною частью ООО «Вашингтонский обком», — не считаете Путина властью, а живем мы, простите, при ком? Не при вашем же, Коэн и Вилсон, покушенье на русскую честь? Он затем ведь на землю и прислан, чтоб напомнить, какие мы есть.

И простите мне, слуги народа, непочтение к вашим словам, — а до двадцать четвертого года он казался достойнее вам? А до двадцать четвертого года он казался вам Лорою Крафт, и магистром как минимум Йода, и поборником чести и правд? А до двадцать четвертого года, извините за это клише, тут царили закон и свобода, уваженье к уму и душе? А до двадцать четвертого года, если факты всерьез перемять, вам была непонятна природа этой сущности, мать-перемать? Коль до двадцать четвертого года тут случились Чечня, или Крым, иль сусально-чекистская мода, — то о чем мы вообще говорим? А до этого власть — не наркотик, а главповар — не кум и не сват? В марте часто бесчинствует котик, но в апреле он тоже не свят.

Будьте честными, Вилсон и Коэн. Покаянно нахмурьте чело. Он нам всем показал, что мы стоим, что мы можем и жаждем чего. Это нам, лицемерам и заям, отрезвляющей соли щепоть, — ну, а если ее не признаем, зря, выходит, старался Господь, напрягая подземные силы, просвещая сердца и умы. Вы такие же точно терпилы и такие же лохи, как мы.