Было три столпа русского постмодернизма девяностых — Виктор Пелевин, Егор Радов, Игорь Яркевич. Судьба у них разная. Пелевин стал мейнстримом, не успели мы оглянуться. Радов написал один мощный роман и умер. Яркевич ушел в андерграунд, не по своей, правда, воле. А потом и его не стало.

В богатом на смерти 2020 году его уход прошел почти незамеченным. Сказать честно, его и при жизни в последние годы не очень-то замечали. Он был живым воплощением девяностых, их продолжателем. Страна уже давно свернула с той колеи в другую, невеселую сторону, а Яркевич сворачивать отказался, и его игнорировали.

В девяностые и начале нулевых каждая его книга становилась событием. «Как я и как меня», «Ум. Секс. Литература», «В пожизненном заключении»… Это было весело, изящно, провокационно, на грани приличия, а иногда и за гранью. Шум стоял колоссальный, а потом вдруг как отрезало. И вот когда отрезало, мы с ним стали общаться. Гуляли по центру, выпивали. На тусовках он всегда держался немного особняком, хотя был радушен, весел. На лице читалось: «Вся страна хочет строить социализм, а я не хочу». В его случае не социализм, а капитализм, конечно, но что-то бендеровское в нем было.

В координатах новой этики и новых законов РФ чуть ли не за каждый рассказ он мог сесть. Как минимум — получить по морде от разгневанных граждан.

Любимые темы: русские писатели, онанизм, Сталин, старость, либерализм, инопланетяне, угрюмый младенец Иисус Христос, маньяки, педофилия, волосы на лобке, насилие… Не лучший способ понравиться массовому читателю. Яркевич умудрился оскорбить всех, кто готов оскорбляться, хотя человек был не злой. Просто говорил о том, о чем другие молчат. А зачем еще нужен писатель?

Писателем он был настоящим, таких в стране единицы. Определить просто: Яркевич безошибочно узнается по первым фразам, у него каждый абзац кричит: «Я — Яркевич!», не перепутаешь. Более того, он сумел создать свой жанр, нечто среднее между стихотворением, эссе и анекдотом. От стихов — четкий ритм, это ритмическая проза, интонационная, и ослепительной красоты метафоры: «Одинокая звезда над городом напоминала растянутый во все стороны презерватив». Или: «Смерть была разбросана повсюду, как яблоки под ногами в урожайный год на юге». И еще: «От напряжения у Виктора Петровича стала капать кровь из носа, как будто он был еще совсем маленький и не филолог». Обращая внимание на мат, которого у него действительно много, обратите внимание и на это. Это чистая, как слеза, лирика.

«Русский писатель считал, что слон по сравнению с русским писателем полное ничтожество, и поэтому должен стоять перед русским писателем по стойке «смирно», не мигать и смотреть в рот» — а вот это уже из области анекдота. Читая Яркевича, не перестаешь улыбаться, иногда и в голос заржешь. Ахматова у него обсуждает с Цветаевой «Дом-2», ветеран Иваныч совершает беспарашютный прыжок из космоса с крокодилом Борисом — все это стилистика анекдота. Мир виделся Игорю именно таким: абсурдным, жалким, но одновременно удивительным и прекрасным. Невероятным. Помню его любимое восклицание: «ОЁТМ!» Расшифруйте сами, потому что у нас есть теперь Роскомнадзор. В переводе на легальный русский: «Да что же это такое!» Произносится с раздражением, но и с восторгом одновременно.

И еще одно любимое словечко, его много в текстах Яркевича, — «безнадежно». Безнадежно гениально, безнадежный мудак, безнадежная русская жизнь. Вроде бы негатив, критика, но и в этом был какой-то восторг. Экзистенциальный, сказал бы Игорь. Он любил издеваться над терминами.

А все остальное — эссе. Размышления на неприятные темы. И тут только цитировать, в пересказе все пропадает — ирония, стыд, любовь.

О жизни: «Жизнь была сорвана, засрана, измазана и очень тяжелая».

О России: «Вдруг стало отчетливо видно во все стороны, что Бог оставил Россию. И что когда они расставались со слезами и взаимными упреками, то Россия нежно сказала Богу: «До свидания», а вот Бог твердо ответил: «Прощай, Россия». И ушел не оглядываясь. Россия же долго смотрела Богу вслед».

О времени: «Мы живем в серое, скучное, неинтересное время. Профанное… Нет больше мировых стихий! И вот теперь нас любят неинтересные женщины, мы едим неинтересные пирожные и смотрим неинтересные клипы».

О пьянстве: «Можно ли жить в России и не пить? Можно. Отчего же нельзя? Вполне. Но только это будет не жизнь и не Россия».

О русских: «На русских висит карма, которая не дает им делать, что русские хотят, и заставляет делать, что русские не хотят.

Не хочешь, а захватишь.

Русские не хотели брать Крым. Русские знали, что им не надо брать Крым. Что в Крыму ничего нет, кроме санкций Запада. Но русские все равно взяли Крым.

Не хочешь, а воюешь.

Русские не собирались воевать с Украиной. Русские не собирались входить в Донбасс. Но русские все равно стали воевать с Украиной и вошли в Донбасс».

О коррупции: «Пора уже очистить коррупцию от мифа воровства и стагнации. Коррупция — двигатель русского прогресса. Коррупция — лучший русский танк и самый главный русский ангел… С коррупцией нам ничего не страшно. Без коррупции нас трижды съедят».

Об идеалах: «Когда идеала нет, непонятно, зачем тогда все. Зачем я в школу хожу? Зачем математику терплю? Зачем писатели душу из людей тянут? Зачем я бабушку свою любимую старой советской дурой назвала? Зачем Путин?.. Зачем Михалков такой усатый? Зачем елка под Новый год? Зачем мы тут возле мусорпровода стоим?..»

О человеке в целом: «В человеке тем не менее все должно быть прекрасно. Но ведь все в человеке прекрасно быть не может. А если даже и может, то это будет не человек, а козел какой-то!»

Что все это надолго. Что русский круг снова замкнулся. Что снова все остановилось. Что можно только пить водку и смотреть в интернете хорошее кино».

Был у него и свой Черный человек. Рассказ о нем называется «Темная личность». Сюжет такой: черт приходит к писателю и убеждает его любить Россию.

Дело не только в России, да и вообще не в ней. А в том, что человеку необходимы иллюзии, ему надо верить, что он хороший, что все вокруг не так плохо и скоро изменится к лучшему. Но именно в этом праве Яркевич безнадежно отказывает — себе, людям, читателю. Его выбор — реальность, какой бы она ни была. Он не подписал контракт с чертом.

Я много раз спрашивал его: «Ну да, все так, а что делать?» «Для начала назвать все своими именами, все свои страхи, комплексы. Признать, что мы агрессивны, жестоки, что не любим друг друга, что мы не такие лапочки, как написано у Толстого и Чехова. Пока этого не будет, ничего не изменится».

Ничего и не изменилось.