Было время, когда русскую школу художественного перевода, одним из корифеев которой был Лев Гинзбург, чей юбилей приходится на эти дни, называли советской, а переводчиков поэзии величали поэтами-переводчиками. Для соперника автора, каким был переводчик, звание «поэт-переводчик» казалось уничижительным: недаром Асар Эппель, известный не только как прозаик, но и как переводчик, видел в этом словосочетании сходство с образованным по тому же принципу «вором-рецидивистом».

Независимо от того, пишет ли и публикует собственные стихи переводчик поэзии, он, предлагая собственную стихотворную версию иноязычного текста читателям, выступает как поэт. Известно, что Лев Гинзбург писал стихи, но прославился он все-таки своими переводами. В свое время ходила такая байка о начале карьеры Льва Гинзбурга, впоследствии многолетнего председателя Секции переводчиков Московского отделения Союза писателей СССР.

Будто бы на филфак московского университета, где учился Лев, однажды был приглашен тогдашний министр культуры ГДР Иоганнес Бехер, который был известным немецким литератором и поэтом. В аудитории и он, и студенты читали переводы его стихов, а в конце кто-то попросил прочитать его ранние стихи по-немецки. Бехер признался, что их совсем не помнит.

Надо сказать, что его воспитывала немецкая бонна, и немецкий стал для него родным с детства. Бонна же пробудила в нем и любовь к Германии, ее культуре, ее поэзии. Народные баллады, лирика вагантов, «Парцифаль» Эшенбаха, «Немецкая поэзия ХVII века», «Из немецкой поэзии. Век X — век ХХ» переведены с особым поэтическим чувством и пониманием, поэтому неудивительно, что именно они принесли ему наибольшую известность. Одно время Лев Владимирович вел вечерний переводческий семинар в Институте иностранных языков, который однажды передал для руководства троице бывших инязовцев — Павлу Грушко, Андрею Сергееву и мне. Мы вели семинар несколько лет, и о том, что наша общественная работа была успешной, свидетельствуют достижения таких семинаристов, как Сергей Гончаренко и Ольга Волгина, ставших профессиональными переводчиками.

Лев Владимирович был не только переводчиком, но и ярким публицистом, всю жизнь пытаясь разобраться, как мог великий немецкий народ поддаться наваждению фашизма. Он встречался с главарями Третьего рейха — министром экономики Шахтом, министром вооружения Шпеером, руководителем гитлерюгенда, с сестрой Евы Браун, зятем Гиммлера и написал «Потусторонние встречи». Их публикация в «Новом мире» в самом конце 60-х вызвала читательскую бурю, но книга так и не была тогда напечатана. Вышла много позже, но и сейчас важна для понимания природы авторитаризма. Помню еще, какой шум стоял вокруг «Бездны». Написанная по следам процесса над карателями, сотрудничавшими с оккупантами, она, среди всего прочего, как будто подтверждала его мысль: «Если бы люди могли знать, что их ждет в недалеком будущем, то многие, наверное, действовали бы осмотрительней».

Беспощадная к себе и времени, она не зря озаглавлена строчкой из Генриха Гейне. И в горе, и в радости Гинзбург всегда обращался к своим любимым немецким поэтам.

Вот пример одного из виртуозных переводов Льва Гинзбурга, мимо которого не прошел композитор Давид Тухманов, положивший это стихотворение на музыку.

Во французской стороне, на чужой планете
Предстоит учиться мне в университете.
До чего тоскую я — не сказать словами,
Плачьте, милые друзья, горькими слезами.
На прощание пожмем мы друг другу руки,
И покинет отчий дом мученик науки.

Вот стою, держу весло, через миг отчалю.
Сердце бедное свело скорбью и печалью.
Тихо плещется вода — голубая лента.
Вспоминайте иногда вашего студента.

Много зим и много лет прожили мы вместе,
Сохранив святой обет верности и чести.
Ну так будьте же всегда живы и здоровы!
Верю, день придет, когда свидимся мы снова.
Всех вас вместе соберу, если на чужбине
Я случайно не помру от своей латыни.
Если не сведут с ума римляне и греки,
Сочинившие тома для библиотеки.
Если те профессора, что студентов учат,
Горемыку-школяра насмерть не замучат.
Если насмерть не упьюсь на хмельной пирушке,
Обязательно вернусь к вам, друзья, подружки!

Вот стою, держу весло, через миг отчалю.
Сердце бедное свело скорбью и печалью.
Тихо плещется вода — голубая лента.
Вспоминайте иногда вашего студента.

Евгений Солонович — специально для «Новой»