Юрий Пименов

Москва, Новая Третьяковка

Большая ретроспектива на Крымском валу продолжает цикл о мастерах советской эпохи. Но если на Фалька стояли очереди, то Пименов (1903–1977) их может и не дождаться. А зря, очередей он стоит, тем более что Третьяковка впервые показывает его так широко. Ранний Пименов — это вообще что-то невообразимое, будь то графика с характерным для 20-х дыханием или картины в духе позднего экспрессионизма. «Инвалидов войны» (1926) Третьяковка передала в 1929-м Русскому музею и сегодня наверняка об этом жалеет — мало чего в нашем искусстве можно найти равного по остроте живописного языка и силе антимилитаристского высказывания.

Впрочем, в конце 20-х уже всюду царила милитаризация, войну войне объявляли лишь на словах, на деле же к ней готовились. Пафос «Инвалидов» казался лишним, потому, наверное, и отдали из столицы. В то же время у Пименова начинался уже глубокий кризис, завершившийся спасительным для житейской биографии, но в чем-то самоубийственным для искусства решением. Пименов словно забыл заветы Фаворского и Фалилеева, у которых учился графике во Вхутемасе, тихо отрекся от эстетики ОСТа, «Общества станковистов», среди основателей которого был в 1925-м, и сделался нерядовым советским художником, живописующим радости жизни в самых разных формах — от цветов до натюрморта с «Утренними покупками» (а что, для 1951 года — самое безопасное дело).

В мемуарах Лабаса встречается объяснение произошедшей перемене — дескать, Пименова укусила собака, он надолго впал в депрессию, боясь скорой смерти, а затем решил просто радоваться жизни. Кураторы версию не поддерживают, но и не опровергают, и эта отсутствующая рефлексия по поводу биографии, ее строительства и гибельной сдачи, чувствуется в общей концепции. Но и недавняя ретроспектива Фалька обошлась без размышлений на тему того, что же произошло с автором в конце 20-х, когда из яркого авангардиста он превратился в отечественного полуимпрессиониста с Пречистенки и из Зарайска. Остается довериться каталожной цитате из мемуаров дочери: все совпало — борьба с формализмом, фактический запрет на работу в графике, внутренний кризис.

Пименов поневоле работал и на пропаганду. На Крымском в отдельном зале на трех экранах показывают фильм о монументальном — девять на четырнадцать с половиной метров — полотне «Физкультурный парад», выполненном для нью-йоркской всемирной выставки 1939 года: изображенные лучатся радостью, иноагентов нет, Сталин здесь неизбежен. Саму картину из Петербурга привезти не смогли — уж слишком сложно, да и сохранность не та, и показывать невозможно. Может, оно и к лучшему.

Вместо жертвы эпохи явлен автор милых полотен из жизни настольных телефонов, новостроек и молодоженов. Это все немного сказка и немного далеко от реальности, девушки здесь занимаются переездом в туфлях на высоком каблуке, «Первые модницы нового квартала» по городскому ландшафту — вроде бы из рабочих советских окраин, но по одежде — из Парижа.

Но вряд художник видит и чувствует эпоху во всей или хотя бы частичной ее сложности — по крайней мере на холсте и бумаге. Письма и дневники не публикуются, многочисленные пименовские книги написаны словно на другой планете. При этом удивительным образом Пименову удается порой не просто совпасть с эпохой, но стать ее выразителем. Речь и о дивной картине «Бегом через улицу» (1963) из серии «Новые кварталы» — не зря ее выбрали для афиши недавней выставки «Оттепель»: если говорить о физиологии 60-х, вот она, в легкой пробежке трех красавиц по переходу перед разноцветными машинами. Но есть и хрестоматийная «Новая Москва» 1937 года — за рулем редкого в сталинской столице фаэтона «Линкольн», едущего по Театральному проезду, изображена жена художника, хотя злые языки называли картину «Жена наркома после дождя выезжает за покупками».

Глядя на хорошо написанную картину, поневоле спрашиваешь: что за отношения были у Пименова с действительностью? Что думал он о казнях товарищей? Встречался ли с кем из сидевших и вернувшихся, о чем с ними говорил?

Многие работы на выставке происходят из коллекции наследников, но их слов о предке-академике нет в настенных экспликациях, там в основном фрагменты книг самого Пименова. А ведь так любопытны контекст, эпоха, детали, так интересно понять, был ли он, в конце концов, укушен собакой — или это всего лишь анекдот, зубастая метафора.

Спецпроекты VI Уральской индустриальной биеннале

Тюмень, Тобольск и другие города. До декабря

На несколько месяцев художественной столицей России вновь станут Екатеринбург и города Урала. И, как обычно, еще и города вокруг Урала. Местная индустриальная биеннале современного искусства давно уже переросла границы одной города и одной области, по количеству и качеству событий она вполне способна мериться с хиреющей последнее время Московской биеннале.

О главном проекте, еще не открывшемся к моменту написания этого текста, скоро сообщат все СМИ, теперь же время уделить внимание событиям вне Екатеринбурга. Их много — от Асбеста до Тобольска проходят вернисажи спецпроектов и показы участников арт-резиденций, приглашенных из разных городов нашей страны. Так, большая выставка «Создать новый слой», открывшаяся в библиотечно-информационном центре Тюменского университета, готовилась в год пандемии.

Лидер тюменской арт-группы «Космические коровы» Гоша Елаев построил и разрисовал с коллегами пять пустых бочек, отсылающих и к нефти, столь важной для Западной Сибири, и к местным образам и сказаниям, — отличная метафора к ищущим ответа на вечный вопрос о том, чем именно в Сибири будет прирастать Россия. Некоторые произведения статичны и располагают к созерцанию, как картонный, без вставленных окон и дверей дом от Алексея Корти — место, чтобы затаиться (на деле зрители в полутьме чатятся и листают соцсети) или погрузиться в безумную гонку образов и слов, выстроенных как личный дневник на фоне общественной жизни. Большая видеоинсталляция Игоря Самолета «Крик, который не получился» с фрагментами личной переписки и кадрами, запечатлевшими то асоциальных героинь, то Макрона, рассуждающего о контролируемой государством прессе в Китае и России, заставляет потратить кучу времени, но тратится оно не зря — как не зря расходуется жизнь посреди суеты и безумия современности, ее языкового мусора-шума и вроде бы ненужных речей политиков. Но другой современности нет и не будет, как не будет и других современников.

Аудиовизуальная инсталляция Екатерины Соколовской «Невидимые прикосновения» тоже выходит за рамки привычного музейного зала и делает это еще радикальнее. «Невидимые прикосновения» доступны в здании ветеринарной клиники Тобольска. Когда-то, до революции, здесь были казенные винные склады, сегодня место вкусовых ощущений заняли ощущения визуальные и тактильные — в затемненных залах расположены большие скульптуры неясных очертаний, к ним можно прикасаться, сидеть на них и даже с них сползать. Благодаря приглушенному свету и звуковому сопровождению Павла Гражданского выложенное старым советским кафелем пространство выглядит идеальным местом для медитации на тему тела, его границ и дозволенного сегодня сокращения социальной дистанции.

Сам Тобольск хотя давно уже не столица Сибири, но многое сохранил от прежней атмосферы — не только из-за могилы умершего здесь Кюхельбекера и внушительного списка побывавших в местной тюрьме заключенных, включая Достоевского, но и благодаря особой интеллектуальной жизни города, создающейся в том числе уникальной библиотекой старинных книг в местном кремле и уникальными же музеями. Среди них — и старая тюрьма; впрочем, не такая уж она и старая — последних заключенных отсюда переселили лет тридцать назад. Камеры хоть и музеефицированы, но в них неизбежно сохраняется то невыветриваемое, с чем рано или поздно наверняка сольется и современное искусство, — где же его показывать, как не в местах, напоенных болью?

Что еще смотреть

Олег Целков. «Я не здешний, я чужой»

Москва, Мультимедиа Арт Музей, до 15 ноября

Среди представленного на Остоженке — не только живопись московско-парижского художника, но и фильм Tselkov Walk («Путь Целкова») французского режиссера Николя Идиро, снятый по мотивам эссе гонкуровского лауреата Эмманюэля Каррера.

«Энди Уорхол и русское искусство»

Петербург, Севкабель-порт, до 24 октября

Первая попытка вместе показать творчество Уорхола и вдохновленных им русских художников — от Дмитрия Александровича Пригова до Константина Звездочетова и Олега Кулика.

Евгений Стрелков. «Третья идея»

Тюмень, «Контора пароходства», до 16 октября

Отлично сделанный проект о жизни академика Сахарова и его научных и общественных идеях. Нижегородский художник Евгений Стрелков известен своим умением говорить о сложном языком искусства — довольно доступно и наверняка красиво.

«НЭП: хлеба и зрелищ!»

Санкт-Петербург, Музей театрального и музыкального искусства, до 8 ноября

История театра и музыки 20–30-х: кабаре и сатира, цирк и кино, романсы и оперетта с джазом в эффектном оформлении. Многие экспонаты показаны впервые.

«В пруду глаза»

Москва, Доходный дом Любощинских — Вернадских, до 13 ноября

Неожиданно сделанная выставка к 100-летию Станислава Лема.

«Константин Коровин. Шедевры из частных собраний» «Коллекцiонеръ клуб», Москва, галерея «Артефакт», до 23 октября

Почти полсотни произведений графики и живописи большей частью эмигрантского периода.

Алексей Камчатский, специально для «Новой»