Если Березина остановится посреди чистого поля или на вершине горы, через 15 минут рядом с ней образуется собака — хотя бы одна, но, скорей всего, их будет пять или семь. Механизм у этого явления примерно такой же, как у чуда: объяснить его так же легко, как легко объяснить воскрешение Лазаря или вот явление льва Герасиму. Просто Лазарь умер, а потом Иисус его оживил. Просто льву было больно, а потом Герасим вытащил занозу из его лапы.

Мог, конечно, и не вытаскивать. Кто другой бы закричал и убежал, но то сложный начальный уровень. А на этом, простом, — глупо бежать от божьей твари, когда ищешь Бога. Или, тем более, когда уже не ищешь. На этом уровне уже все просто: можешь помочь — помоги.

А тебе говорят: «Смердит». Или: «Всех все равно не спасти, вон их сколько».

А ты им: «Всех — нет, но кого-то — да».

Это вполне нелепое занятие с прагматической точки зрения, но, кажется, миру чуточку полегче от того, что в нем есть кому совершать нелепые подвиги. А там, глядишь, что-нибудь изменится в лучшую сторону. Потом, не сейчас. Но пока кто-то нерационально помогает тем, у кого нет имени и фамилии, мир хоть как-то, хоть на одной ноге, но стоит. И, кажется, ему все равно, за подмышки его поддерживают, за руку или за талию.

Дело было ранней грузинской осенью. Мы — довольно большой компанией, включая меня и Березину, — возвращались из Рачи в Тбилиси. Поскольку компания была большая, а автобусы маленькие, то их было два. Мы разделились: в одном ехали туристы березинского «Тбиликлуб», а в другом их чемоданы, пять человек (включая нас с Березиной) и до последней черты тощий и шелудивый риджбек с лейшманиозом, подобранный в Раче. Риджбек ехал позади чемоданов в переноске и вздыхал.

Наш автобус был краткосрочно знаменит в Раче тем, что привез — по просьбе Березиной — из Тбилиси двух овец. Из Рачи березинский друг Гоча (прекрасный Гоча, его все знают) отвез овец на своем уазике дальше в горы: овцы были подарком Гоше, которую тоже все знают, потому что Гоша единственная полячка от Тбилиси до — как минимум — Кахетии. Гоша живет в горах, держит лошадей, небольшой конный туризм, громадную свинью, собаку и барашков. Две тбилисские овцы предназначались для укрупнения Гошиной отары.

А была еще одна переноска. Она предназначалась для собаки, которую предстояло забрать на промежуточной остановке между Рачей и Тбилиси, в Шаори. Это горное озеро с инфраструктурой для туристов: туалет, вагончик с охранником и базар, состоящий из навеса и двух дощатых столов. Охранник все лето кормил приблудных собак кормом, который ему оказиями посылала Березина. Беда была в том, что жилья там поблизости нет, только горы, а поток туристов осенью заканчивается, и охранник уезжает на зимовку в село. Березина наметила забрать оттуда толстожопую, очень короткошерстную и веселую псину, похожую на бульдога, потому что с такими вводными данными это был стопроцентный кандидат на погибель в первые же безлюдные дни. Собаки вообще не выживают зимой в горах.

Мы отъехали от Рачи совсем ничего, как остановились и стали кормить бездомных собак — просто раскладывали кучки корма на траве напротив древней церкви с фресками — был тем собакам настоящий церковный праздник с этим нашим кормом; ну хоть так. И вдруг один из этих, с паперти, деланный под овчарку, тоже весь в каких-то язвах и струпьях, взял и сунул башку Березиной под мышку, всем видом показывая, что жратва в жизни не главное, а главное — любовь. Таким образом у нас больше не осталось пустых переносок. Толстожопая балда с Шаори, за которой еще предстояло заехать, оказалась без транспортировочного ящика.

На базаре у Шаори сидела одинокая старуха в черном. Она торговала бусами из гагата, которые уже некому было покупать. Собака тоже оказалась на месте, в компании еще троих бездомных коллег. Она страшно развеселилась при виде туристов и вообще не выглядела сиротой: нормальная домашняя скотина с довольной рожей, доверчивая и балованная. Такие действительно не выживают. Мы обвязали ее веревкой наподобие поводка и пригласили было в автобус, но водитель, уже имевший двух овец в анамнезе и двух шелудивых чудовищ в багажнике прямо сейчас, сказал категоричное ара*. Березина ответила: «Тогда я остаюсь тут». Мы, четверо, начитавшиеся в детстве книжек про героев и предателей, конечно, остались с Березиной. Водитель, выгрузив собак и наши пожитки, уехал, потом уехала на попутке черная старуха с гагатами, а потом пошел дождь. Как-то очень быстро стемнело. Мы сидели за пустыми базарными прилавками и хохотали от призрака безысходности и вполне реального холода. Собаки спокойно ждали, когда мы поедем дальше.

Конечно, мы бы не остались там до весны. Березина почти сразу позвонила в Рачу друзьям, и друг Темур мгновенно стал решать проблему, но от Рачи до нас было 100 километров сплошного серпантина, до ближайшего города — примерно столько же; туда, в этот городок, уже выехал березинский волонтер на приютской скорой помощи. Надо было просто подождать. Мы и ждали.

Две шаорские собаки куда-то уходили и периодически возвращались, веселая недобульдожка уже была привязана, а еще одна, коричневая с черными лапами, не отрываясь, следила за происходящим и никуда из-под навеса не отлучалась, лишь меняла позы. Посидит — ляжет. Полежит — встанет — сядет. Она ничего не просила, просто наблюдала.

И Березина тоже поняла про коричневую. И я поняла, что Березина поняла. Не знаю, в какой момент, — мы об этом не говорили. Просто, когда приехал сосед Темура и толстожопую затолкали в его автобус, Березина метнулась к коричневой, подняла ее и тоже затолкала в автобус. Переноска с риджбеком не влезала никуда, влезла только переноска с овчароподобным барбосом, подобранным на паперти. Риджбека пришлось закрепить на крыше и ехать медленно.

В промежуточный городок приехали одновременно: мы с четырьмя трофеями и мальчик на скорой помощи для собак. Был довольно поздний вечер, но не так холодно, как в горах. Тепло было. Мы перегрузили собак, отпустили друга Темура обратно в Рачу, съели в придорожном кафе по несъедобной жирной лепешке и поехали в Тбилиси.

— Березина, — говорю, — если вдруг карма и реинкарнация существуют, то в прошлой жизни ты служила в очистке.

— Нет, — Березина говорит, — просто я их, видимо, ела.

Мне с ней больно до крови. Наверное, поэтому мы все время хохочем и материмся.

— Вот, — говорит, — сюсюсю, мимими, сказочка про сопельку.

На самом-то деле как: глисты, кровища, гноище и решения об эвтаназии. И — «не важно, кто был твой хозяин и почему он поступил с тобой так, отсчет пошел с нашей встречи».

Березина мой друг. Все говорят, что у нас одинаковый смех и что мы вообще очень похожи. Нас это злит, потому что очки и комплекция туловища еще не повод для и — гляньте-ка сюда: у нас разная масть. Нет, говорят, похожи-похожи.

Да нет же.

Мы не виделись два года. Вот бы сравнить опять. Закрытые границы, ковид. Сейчас чуть-чуть приоткрылось, и Березина просовывает в образовавшуюся щель подобранных в горах, в лесу, на заправках и вдоль дороги собак — конечно, теперь они вылечены, выкормлены, отличаются в своем «после» от себя в «до», как целая жизнь отличается от полусмерти — в Москву, в Европу, в Израиль. Туда, где нашлись для них дом и любовь.

У меня на кухне висит календарь с березинскими подобранцами. Конечно, я их знаю по именам. Календарь двухлетний, в нем двадцать четыре собаки. Легко запомнить. Но у Березиной их сейчас 250. В фейсбуке есть люди, которые помнят по именам почти всех и узнают их в лицо. Как? Я не понимаю, честно. Приют держится исключительно пожертвованиями фейсбучных френдов, и это явление — нормальное, простое чудо: по меркам частных пожертвований поток финансирования «с фейсбука по лепте» не мал (хотя и недостаточен для благоденствия), но главное, он не иссякает. Ну тут, конечно, все соучастники понимают: эта ежемесячная — для кого-то еженедельная — жертва и есть молитва за мир, который стоит на одной ноге. Мы шлем свои молитвы на банковский счет собачьего приюта в Грузии. Мир тяжелый и болеет, держи его крепче, Березина.