Евгений Евтушенко — поэт из яркой плеяды шестидесятников, чей талант был отмечен исключительными продуктивностью, разнообразием и эгоцентризмом: никогда у него не было иного заказчика, кроме себя самого. Он оставил свой след и в любовной лирике, и в патриотике, но прежде всего — в поэтической публицистике («Бабий Яр», «Наследники Сталина», «Танки идут по Праге…»).
Считая себя выразителем прежде всего собственного эго, миссию свою он исполнял в диалоге не только с читателем, но и с начальством. В этом смысле он более всего напоминал сейсмограф, посылающий в режиме SOS сигналы всем и вся.
Судьба сводила меня с Евгением Александровичем несколько раз. В начале славных 1990-х я приходил к нему в Переделкино записывать его стихи о Мандельштаме в авторском исполнении на диктофон.
Другой перекресток — Александр Цыбулевский, поэт и литературовед из Тбилиси. Евтушенко хорошо его знал и любил, был редактором первой поэтической книги Цыбулевского «Что сторожат ночные сторожа» (1967). Замыслу издания записных книжек Цыбулевского он очень сочувствовал, мы переписывались, а в один из его приездов еще и встретились в Москве.
Третья встреча произошла этим летом, когда, увы, ни повидаться, ни списаться было уже нельзя. Я взялся за составление антологии стихов о Бабьем Яре: она выходит в Киеве в конце сентября, как и сборник моих очерков, связанных с Бабьим Яром. Центральное произведение всей антологии — поэма Евтушенко «Бабий яр».
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно. Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас — я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне — следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус — это я.
Мещанство — мой доносчик и судья.
Я за решеткой. Я попал в кольцо.
Затравленный, оплёванный, оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется — я мальчик в Белостоке.
Кровь льётся, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирно
стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот: «Бей жидов, спасай Россию!» —
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! — Я знаю — ты
по сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло, что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!
Мне кажется — я — это Анна Франк,
прозрачная, как веточка в апреле.
И я люблю. И мне не надо фраз.
Мне надо, чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть, обонять!
Нельзя нам листьев и нельзя нам неба.
Но можно очень много — это нежно
друг друга в тёмной комнате обнять.
Сюда идут? Не бойся — это гулы
самой весны — она сюда идёт.
Иди ко мне. Дай мне скорее губы.
Ломают дверь? Нет — это ледоход…
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно, по-судейски.
Всё молча здесь кричит, и, шапку сняв,
я чувствую, как медленно седею.
И сам я, как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребённых.
Я — каждый здесь расстрелянный
старик.
Я — каждый здесь расстрелянный
ребёнок.
Ничто во мне про это не забудет!
«Интернационал» пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам, как еврей,
и потому — я настоящий русский!
Эти стихи вышли в «Литературной газете» 60 лет тому назад — 19 сентября 1961 года, на последней странице, в подборке с двумя другими стихотворениями (о Кубе). Евтушенко тогда, возможно, и не догадывался, что это в некотором смысле его главное, осевое произведение, которое будут еще долго читать и цитировать самые разные читатели, включая советских генсеков и американских президентов.
ЛГ.1961.9.19.Л.4
Принято различать публицистическую и эстетическую стороны поэмы Евтушенко «Бабий Яр», причем большинство замечает только первый аспект стихотворения как politicum, как мужественный поступок. Как, например, Василий Гроссман: «Наконец–то русский человек написал, что у нас в стране есть антисемитизм. Стих сильно так себе, но тут дело в ином, дело в поступке — прекрасном, даже смелом» [1].
Так себе или не так себе, но это типичный евтушенковский стих, опирающийся на свободный ритм и ассонансность рифм. Поэтической, а не только политической удачей Евтушенко
считал эту поэму и Дмитрий Шостакович, положивший ее в канву своей 13-й симфонии.
Надо сказать, что Евтушенко был неплохо подготовлен к этой поэме. И не только благодаря знакомству с трагедией Бабьего Яра — по одноименным стихам Льва Озерова и Ильи Эренбурга, по рассказам Анатолия Кузнецова. Тут и полиэтничность семьи — как родительской, так и своей. Тут же и раннее знакомство с живыми антисемитами. Их было вдосталь в 50-е годы в Москве — и в Литинституте, где он учился, и в молодежной тусовке. Одному из них — «поэту К.» — Евтушенко даже посвятил страничку в воспоминаниях. Праздником сердца для К. стало разоблачение врачей-убийц, после чего глаза его засветились по-новому — «гитлерюгендовским блеском», и этот блеск ужаснул Евтушенко, ибо означал страшное: внутреннюю неисповедимую готовность (чтобы не сказать стремление) к погрому.
Стихотворение Евтушенко «Бабий Яр» — одно из ярчайших в истории русской литературы произведений против антисемитизма. Они вызвали не столько дискуссию, сколько яростный аппаратный отпор. В бой с поэтом и напечатавшей его «Литературной газетой» ввязался другой печатный орган — газета «Литература и жизнь».
Ввязался горячо, с огоньком. 24 сентября 1961 г. «Литература и жизнь» выступила со стихотворной отповедью Евгению Евтушенко. Автор — Алексей Марков.
Какой ты настоящий русский,
Когда забыл про свой народ.
Душа, что брюки, стала узкой,
Пустой, что лестничный пролет.
Забыл, как свастикою ржавой
Планету чуть не оплели.
Как за державою держава
Стирались с карты и земли.
Гудели Освенцимы стоном,
И обелисками дымы
Тянулись черным небосклоном
Все выше, выше в бездну тьмы.
Мир содрогнулся Бабьим Яром,
Но это был лишь первый яр.
Он загорелся бы пожаром,
Земной охватывая шар.
И вот тогда их поименно
На камне помянуть бы в ряд.
А сколько пало миллионов
Российских стриженых ребят.
Их имена не сдует ветром,
Не осквернит плевком пигмей.
Нет, мы не требовали метрик,
Глазастых заслонив детей.
Иль не Россия заслонила
Собою амбразуру ту?
Но хватит ворошить могилы.
Им больно, им невмоготу.
Пока топтать погосты будет
Хотя б один космополит,
Я говорю: «Я — русский, люди!»
И пепел в сердце мне стучит.
Полторацкий, главред «Литературы и жизни», быстро понял, что этот первый выстрел — выстрел Марковым — холостой, что он лишь демаскирует антисемитизм стрелка, но бьет мимо цели.
Поэтому от второго заряда — от Дмитрия Старикова — ждали, помимо атакующего задора, основательности, солидности, выверенности и убийственности аргументов. У Маркова претензия к Евтушенко всего одна: та, что он, упрекающий русских в антисемитизме, сам — безродный космополит. У Старикова — уже целый каталог претензий: и разжигание угасающих национальных предрассудков, и отступление от коммунистической идеологии на буржуазные позиции, и неуместный акцент на еврейской и только на еврейской трагедии, что умаляет роль жертвенного русского народа в борьбе с фашизмом и оскорбляет память всех погибших советских людей.
Фото: Мастюков Валентин/ТАСС
В результате номер «Литературки» с «Бабьим Яром» Евтушенко 19 сентября 1961 года был раскуплен вмиг, стихи эти прочла вся читающая страна.
В интеллигентных семьях, не избалованных советской властью ни смелостью, ни правдой, «Бабий Яр» нередко оставляли и сохраняли: или весь номер газеты, или страничку с публикацией, или вырезку с подборкой Евтушенко. Те, у кого не было номера, переписывали или перепечатывали текст на машинке — и, кинув листок в домашний архив, хранили.
Евтушенко писал, что телеграммы от незнакомых людей стали приходить уже в день публикации: «Они поздравляли меня от всего сердца» [2]. После телеграмм повалили письма — около десяти тысяч: несколько сотен писем пришло в «Литературку» [3], часть из них была адресована Евтушенко.
Вот типичный образчик такого письма:
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68
«Дорогой Евгений Александрович!
Спасибо Вам, родной человек, за Ваш «Бабий Яр». Мы с Вами дети одного поколения, и так приятно, что вы поняли, прочувствовали то, что, к сожалению, не доходит до большинства наших людей…
Было у меня хорошее, светлое детство, росли мы в дружной многонациональной семье, никогда не задумываясь над тем, кто мы. В 1941 году молодое поколение спаслось, бежало из Киева, а старики все расстреляны в Бабьем Яру. Честные, хорошие, умные люди. Ни в чем и ни перед кем не провинившиеся. Да и не только старики погибли, расстреляна была и соседка моя Матусова, т. к. не смогла бежать из Киева с трехлетним и новорожденным ребенком. Все там, в Бабьем Яру. Никогда мы не забудем и не простим немцам, нашим общим врагам.
Прошло 20 лет… Многое изменилось, но на 44 году советской власти можно слышать, как 14-летняя девица, играя с ребятами, говорит о другой: «Не играйте с ней, она еврейка!» Я работаю среди культурных людей, и вот молодой инженер, комсомолка говорит обо мне: «Всем она хороша, но она еврейка, я их ненавижу». А на киевском пляже мне заявили, что «всякая Сарра являлась сюда командовать». О моем муже — украинце — говорят, что он совершил подвиг, женившись на еврейке. Еще в яслях мой сын узнал, что он еврей…
Латышева Нина Максимовна, г. Красногорск, Московской обл.».
Три сотни с лишним пришло и в редакцию «Литературы и жизни» — ни одна предыдущая публикация в этой газете не собирала столько читательских откликов [4].
Подавляющее их большинство было едино в своем отрицательном отношении к опусам Маркова и Старикова.
Стихотворность выпада Маркова порождала у некоторых желание ответить ему стихами же. В этом жанре попробовали себя, наверное, полтора десятка человек, и одним из первых, если не первым, сделал это сам Евтушенко.
Я прочитал, светлея понемногу,
Я размягчился как весенний снег.
Ну, наконец-то, значит, слава Богу,
Нашелся православный человек.
Дал по мозгам слуге космополитов,
И все и вся поставил на места.
И не краснея, вывалил открыто
Себя на гладь газетного листа.
И враз пахнуло чем-то стародавним,
Тем «добрым», «старым» временем, когда
Извозчики срывали с петель ставни
И пухом затопляли города.
Видать, что нашим прошлым вбито,
Еще смердит и возится в тебе.
Да, Евтушенко бил антисемита
И ранил в сердце члена ССП.
Стихи хлесткие, достойно подхватывающие традиции русской эпиграммы. Они обращены к тому самому «лабазнику» — погромщику и насильнику, — которого поэт когда-то увидел в зрачках одного русопята и вот теперь в строчках другого.
Фото: Sputnik
Были и другие стихотворные отповеди Маркову.
Из лучших эта.
Жил в царское время известный «герой»
По имени Марков, по кличке «Второй».
Он в думе скандалил, в газетках писал —
Всю жизнь от евреев Россию спасал.
Народ стал хозяином русской земли —
От «марковых» прежних Россию спасли...
И вдруг выступает сегодня в газете
Еще один Марков, теперь уже третий.
Не смог он сдержаться: поэт-нееврей
Погибших евреев жалеет, пигмей!
Поэта-врага он долбает «ответом», —
Обернутым в стих хулиганским кастетом,
В нем ярость клокочет, душа говорит...
Он так распалился — аж шапка горит!..
Нет, это не вдруг! Знать, жива в подворотнях
Слинявшая в серую черная сотня.
Хотела бы вновь недогнившая гнусь
Спасать от евреев «несчастную» Русь.
Знакомый поход! Символично и ярко
Подчеркнуто это фамилией Марков,
И Маркову «Третьему» Марков «Второй»
Кричит из могилы — «Спасибо, герой!»
Ленинград, 26 сентября 1961 г.
Долгое время эту эпиграмму приписывали Самуилу Маршаку, но истинным ее автором оказался Даниил Натанович Альшиц (1919–2012). Фигура удивительная! Специалист по истории России XI–XVII веков, археограф и источниковед, докторскую защищал об опричнине и самодержавии, а еще — прозаик и драматург, сатирик. Жизнь его прошла как бы под знаком мистификации, не исключая ареста (6 декабря 1949 года) и обвинения в антисоветской агитации, но в какой — с Иваном Грозным в сообщниках! А именно: работая над диссертацией о редактировании Грозным летописи, посвященной началу его царствования, Альшиц якобы писал пасквиль на редактирование И.В. Сталиным «Краткого курса истории ВКП(б)»! Сам Альшиц считал, что получил десятку не за Грозного, а за Пушкина. Свою главную — и реальную — мистификацию старший библиограф Отдела рукописей Публички Альшиц обнародовал — устно — всего за 10 дней до ареста. В архиве Павла Вяземского, сына пушкинского друга, он якобы «нашел» пять пушкинских листочков и «реконструировал» по ним 10-ю главу «Евгения Онегина», считавшуюся уничтоженной самим Пушкиным в 1830 году («Сожжена X песнь»).
Сидел он в Каргопольлаге, а свои тюремные воспоминания Альшиц потом назовет… «Хорошо посидели»! На свободе Альшиц, взявший себе — в честь Владимира Даля — литературный псевдоним Д. Аль, стал драматургом, но не прекращал и исторических штудий; был профессором истории ленинградских вузов.
Так что не стоит удивляться литературному качеству антимарковского памфлета Д. Альшица (он подписался фамилией, а не псевдонимом). Легко оседлав размер пушкинской «Песни о вещем Олеге», автор явил читателям свой поэтический талант, а Маркову («Маркову третьему») — указал на корни его антисемитизма.
Стихи, собственно, были приложением к письму, в котором Альшиц, в частности, писал:
«Невыносима та гнусная клевета, которую А. Марков возводит на русский народ. Стоило Е. Евтушенко сказать, что русский народ интернационален, что величайшей подлостью горстки черносотенцев было именовать себя «Союзом русского народа», — как Марков яростно клеймит его космополитом, отказывает ему в праве называться настоящим русским. Стоило Е. Евтушенко выразить скорбь по поводу истребленных гитлеровцами евреев, как Марков заявляет, что тот забыл про свой народ.
По Маркову выходит, что «настоящий русский» должен иначе относиться к еврейским погромам, т. е. приветствовать их. После этого Марков восклицает — «Я русский!» Попытка воинствующего антисемита А. Маркова говорить от лица всего русского народа, как это всегда делали все черносотенцы, — является преступлением. Я утверждаю это как историк, посвятивший всю свою жизнь изучению истории русского народа с древнейших времен. Кстати, А. Марков (написавший в свое время поэму о В.И. Ленине), вероятно, хорошо знает, что Е. Евтушенко является далеко не первым «ненастоящим русским», придерживающимся столь ненавистных ему, Маркову, взглядов. Спрашивается, кто же после этого «пигмей»? И еще одно я знаю очень твердо: если бы г–н Марков стал развивать свои «патриотические» взгляды у нас в ополчении в 1941 году перед теми «российскими стрижеными ребятами», память которых он берется защищать, — они отнеслись бы к нему, как к фашистскому агитатору, даже если бы он эти взгляды прикрыл парочкой антифашистских фраз, как он это делает в своем ответе».
Евгению Евтушенко, по большому счету, плевать было на эту возню. Поэма «Бабий Яр» принесла ему всемирную известность и славу. В его неоднократных, начиная с 1963 года, номинациях на Нобелевскую премию «Бабий Яр» и ее резонанс — неизменно основной аргумент. Ее перевели на 72 языка. Среди переводчиков — великий Пауль Целан. Свой переводчик нашелся для поэмы даже у чекистов из ФБР, тупо «пасших» поэта во время его триумфальных туров по США, так что Евтушенко почитывал не только Андропов, но и Гувер, директор ФБР.
Автограф своего стихотворения Евтушенко еще в 1969 году продал на аукционе в Лондоне за 320 фунтов стерлингов: анонимный покупатель передал его в библиотеку Иерусалимского университета, она же Национальная библиотека Израиля [5]. Этот автограф впервые воспроизводится в первой книге нашей антологии.
А венцом судьбы самого стихотворения стало 15 ноября 2007 года: в этот день Евтушенко читал свой «Бабий Яр» в Яд ва-Шем.
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68
