Самостоянье Михаила Гаспарова в современной науке зиждется на «трех китах». Если однословно — это античность, стиховедение и переводы. Но однословие тут мало что объяснит. Неслучайно предисловие к первому посмертному собранию сочинений Гаспарова (вышел первый его том — «Греция») завершается ключевыми для понимания «символа веры» великого ученого-гуманитария словами: «Михаил Леонович <…> считал, что упрощать картину мира — это и есть задача науки. Хочешь заниматься ее усложнением — выбирай другую профессию». Но так же неслучайно авторы предисловия (Н. Гринцер и М. Андреев) озаглавили свой текст «Сложная «простота» Михаила Гаспарова», взяв это слово в ироничные кавычки.

Ох, непроста гаспаровская так называемая простота! Она парадоксальна, с подковырками, с глубинными подтекстами. Однажды я сам об нее укололся. Написал в одной из статей, что если другой выразил твои мысли, чувства, настроения ярче, глубже и раньше, чем ты сам, не надо прятать свою ревность за личиной переложений на якобы свой язык. Просто отдай пальму первенства другому, вырази свое его словами. Но, естественно, назвав автора, не приписывая его мысли или языковые и образные находки себе. В подтверждение привел определение Гаспарова, выраженное с лапидарностью и простотой неопровержимой аксиомы: «Умение сказать свое чужими словами».

А потом только понял: не все тут так просто. Внешне сказано так, что и младенцу понятно. Но это лишь на первый взгляд. И подтверждали мои мысли эти пять слов, лишь будучи вырванными из контекста, что я, по существу, и сделал в данном конкретном случае. А если в его контексте, ох какой глубоководной оборачивается эта кажущаяся и даже декларируемая им простота…

У него-то на самом деле вот о чем: «Издавали «Историю всемирной литературы», я писал введение к античному разделу. Н. из редколлегии в яркой речи потребовал приписать, что Греция создала тип прометеевского человека, который стал светочем для прогрессивного человечества всех времен. Я выслушал, промолчал и написал противоположное — что Греция создала понятие закона, мирового и человеческого, который выше всего и т.д., — но пользуясь лексикой, свойственной Н-у. И Н., и все в редколлегии остались совершенно довольны».

Это ведь скорее не выражение своего через совпадающее с ним чужое, а утверждение своего, полярно не совпадающего с этим чужим, через глубокое проникновение в стилистику, логику и даже образ мыслей противоположного тебе, чужого.

Парадоксальна «простота» Гаспарова и в другом отношении. Вот его «Занимательная Греция» и «Капитолийская волчица. Рим до цезарей» стали истинными бестселлерами (и это при том, что в мире за последние несколько столетий вышло немало неплохих популярных книг об античной истории и мифологии).

Они одинаково интересны и академику, и младшекласснику.

Первая из этих книг вообще была написана для «Детгиза» (но пролежала там 20 лет и была издана только в 1995 году издательством «НЛО»). Однажды в интернете наткнулся на восторженный отклик молодой женщины о «Занимательной Греции». Она читала ее семилетнему сыну. Он с удовольствием слушал.

И — парадокс! — покажи эту книгу самому авторитетному специалисту по античной истории, он не найдет в ней никакого упрощения ради популяризации с точки зрения самых последних (во всяком случае, на момент первого издания) достижений науки в этой области. И с научной точки зрения «Занимательная Греция» безупречна.

Вот мое личное впечатление от первого, уже давнего прочтения этой книги. Очарование простотой, под которой — чистые подземные родники исторической истины и — первородной поэзии. Удивительно просто написано. И — строго научно. Простые, очень простые фразы. Действительно, первоклассник поймет. Но и академик не придерется к точности с точки зрения академической науки.

Какая густота информации и смысла! Открывайте любую страницу. Вот, например, в главке «Спарта, славная мужами»: «На войне и говорить полагалось по-военному: точно и кратко. Это умение называлось и до сих пор называется «лаконизм» — по имени области Лаконии». На поверхности — о военизированном образе жизни в Спарте. А «по пути» — и чисто лингвистическое объяснение происхождения вполне современного слова.

В первом томе нынешнего собрания трудов Гаспарова «Занимательная Греция» по праву занимает центральное место. И новое прочтение нисколько не ослабило то, первое впечатление. Разве что трезвее теперь понимание того, какими приемами, «чисто технически» это впечатление, это чародейство творится.

Отчего же текст у Гаспарова такой простой и такой емкий? В частности, и от некоторых его чисто стилистических особенностей. Во-первых, все главки в этом тексте короткие. В среднем — не более двух страниц. Во-вторых, прилагательные и причастия появляются в нем относительно редко, в самых необходимых по смыслу местах. Доминируют в тексте существительные и двигатели фразы — глаголы.

Он весь — без длиннот. Весь состоит из простых коротких предложений. И в то же время в этих простых предложениях столько ассоциаций, «мостиков», перекинутых к мировосприятию сегодняшнего читателя…

Вот, например, даты событий эллинской истории или годы жизни известных политиков, драматургов, поэтов античности мы привычно означаем годами и веками «до новой эры», абсолютно не подозревая, что тем самым экстраполируем на тысячелетия до нас наши представления о ходе времени и его измерении. Дело в том, что у древних греков… вообще не было хронологических таблиц в нашем понимании: «Каждый год в каждом городе имел свое название по главному должностному лицу этого года — в Афинах по первому архонту, в Спарте по первому эфору и т. д. <…>

Годы в их сознании были не нанизаны на тянущуюся нить, а как бы рассыпаны пестрой неподвижной россыпью».

Им вообще не были ведомы проблемы, подобные той, в которой потом, тысячелетия спустя, запутались их потомки образца 1920-х годов. Тогда в Греции решено было отметить 2400-летнюю годовщину битвы при Саламине, которая произошла в 480 году до н. э. и «спасла Европу от Азии». И отпраздновали ее в 1920 году. А надо было — в 1921-м. «Вы удивитесь: почему? Потому что нулевого года не было. В самом деле: когда исполнилась ее (битвы при Саламине. — К. С.) 479-я годовщина? В 1 году до н.э. А 480-я? В 1 году н.э. А 500-я? В 21 году н.э. И так далее». Этим самым «и так далее» Гаспаров показывает, что пользуется тут методом полной математической индукции…

Но зачем далеко ходить? Многие уже наши с вами современники отпраздновали наступление миллениума 1 января 2000 года. Хотя на самом деле наступил он лишь год спустя. Я даже слышал версию (впрочем, маловероятную), будто Борис Николаевич Ельцин специально приурочил свой уход с поста президента РФ в конце декабря 1999 года к «пересменке» тысячелетий…

А что же произошло на самом деле? Воспользуемся тем же методом полной математической индукции. Давайте считать. Наше нынешнее летосчисление берет свой исток с Рождества Христова. Пошел первый год его жизни. Прошел этот первый год. На домысливаемом календаре 1 января 2 года. Младенцу Иисусу исполнился ровно 1 год, 1 января 3 года — ровно 2 года. Воспользуемся пресловутым «и так далее», другими словами — применим метод полной математической индукции и сразу «передвинем» время почти на 2 тысячи лет вперед. На реальном, уже нашем нынешнем календаре — 1 января 1999 года. С момента Рождества Христова исполнилось ровно 1998 лет. Начался 1999-й год. 1 января 2000 года он завершился, со дня Рождества Христова исполнилось 1999 лет, и пошел 2000-й год. 1 января 2001 года с выбранной нынешней нашей цивилизацией начальной временно́й координатой минуло ровно 2000 лет. Самое время праздновать наступление миллениума!

Впрочем, у этой цепочки доказательств нашлись и оппоненты. Причем начинали они даже не с арифметических, а скорее с лингвистических доводов. Предлагали считать первый год жизни Христа не первым, а нулевым. И тогда в конце всей этой длинной логической цепочки оказывалось, что праздновать наступление миллениума надо было именно 1 января 2000 года.

Вот с какими парадоксами сталкивается наша нынешняя система летосчисления. У древних греков все было гораздо проще. Обо всем этом — замечательная главка «Летосчисление» в «Занимательной Греции», в которой суть дела «просвечена» куда понятнее, проще и короче, чем я только что попытался пересказать. Вот какой текст был у Гаспарова: «Современные греки чувствуют себя потомками древних греков и чтят их даты. Но когда они всенародно, по государственному указу отмечали юбилей победы над персами, то это было все-таки в ошибочном 1920 году. И когда, совсем недавно, по всей Земле праздновали начало нового тысячелетия, то на всякий случай это делали и в 2000, и в 2001 году».

«Символ веры», о котором сказано выше, наглядно проявляется в гаспаровских переводах античных и средневековых текстов. Здесь тоже ставится задача «по пути» просветить, упростить путь сегодняшнего читателя к «темным» на первый взгляд авторам минувших веков.

И дело не только в том, что для понимания этого непростого текста, изобилующего ушедшими в небытие именами и терминами, всеми этими «кефаристиками» и «авлетиками», надо было все время залезать в энциклопедии и энциклопедические словари. Сам по себе текст рубленый, полуконспективный, с недописанными словами.

И Гаспаров объединяет в одно перевод и прояснение, комментирование текста. И тогда оказывается (все очень просто, объяснение прямо под рукой), что, например, «кефтаристика» — это всего лишь игра на музыкальном инструменте кефаре, а «авлетика» — игра на дудке.

Сам Гаспаров в предисловии к переводу «Поэтики» объясняет это так: «Текст экзотерических сочинений Аристотеля (особенно «Поэтики») чрезвычайно труден для понимания и перевода. Стиль их — стиль конспекта, записей «для себя», с приписками, вставками и опущением всего само собой подразумевающегося. Был ли это конспект «лекторский» или конспект «слушательский», в какой мере принадлежит этот текст Аристотелю, а в какой его ученикам из Ликея, — вопрос, по-видимому, неразрешимый. <…>

В переводе скомканные фразы «Поэтики» развернуты, причем все слова, по необходимости добавленные переводчиком, отмечены угловыми скобками. В такие же скобки взяты и подзаголовки, которые должны ориентировать читателя в прерывистом ходе мысли автора».

Когда-то давным-давно второкурсник филфака МГУ Миша Гаспаров в курсовой работе дерзко сравнил комедии Аристофана с «Мистерией-буфф» Маяковского. Но, как написал он гораздо позже, в «Записях и выписках», уже на следующем курсе «счастливо опамятовался». Однако от чего он опамятовался, от чего зарекся? От лобовых параллелей? От попытки перемахнуть временны́е — в века и тысячелетия — пропасти одним махом, в один прыжок?

Да, над этой юношеской попыткой «перемахнуть через пропасть» он позже иронизировал с так свойственным ему едким самосарказмом. Но отказался ли он вообще от стремления «преодолеть пропасть»? И, опираясь на всю полноту современных знаний, выстроить мосты между античной и нашей цивилизациями?

Ответом — вся жизнь этого замечательного ученого и человека. Он всю ее посвятил возведению таких мостов. И не только между нами и легендарными Древней Элладой и Древним Римом. В развенчание предубеждения о мрачном Средневековье, в просветление жемчужин средневековой культуры, в частности — поэзии вагантов, он тоже внес свою весомую лепту. Более того, огромную роль сыграл он в выстраивании мостов между нами и… нынешней, нашей же культурой, в переводе ее «с русского на русский», просветляя якобы темные, а на самом деле глубинные места в текстах наших великих и просто хороших поэтов.

Да, в конце жизни он сполна был одарен достойными его блистательного и парадоксального таланта почестями, что нечасто бывает у нас с людьми, работающими в подвергающихся жестокой политизации гуманитарных науках. Его избрали академиком РАН. Он получил Госпремию РФ за «Русский стих 1890–1925 годов в комментариях» и переводы Авсония, премию А.С. Пушкина за трехтомник «Избранные труды», премию Андрея Белого за «Записи и выписки», премию имени Бориса Пастернака. Участвовал в международных научных конференциях и читал курсы лекций в Принстоне, Стэнфорде, Лос-Анджелесе, Вене, Пизе.

Не знаю, как он лично относился к своей воистину мировой славе. Но рискну предположить: с той же печально-саркастической улыбкой, которая запечатлена на устах сопровождающего это посмертное издание его портрета. Он выстраивал мосты к звездам истины через свое, реальное время, через все тернии невежества и политиканской угодливости, через суровую однозначность окружающей действительности, пытавшейся прогнуть его под себя. Но ей так и не удалось этого сделать.

Потому что окружало его непрогибаемое человеческое содружество единомышленников, соратников, учеников. Это они затеяли сейчас вот это необычное по замыслу шеститомное собрание его трудов, не полное, конечно (вообще-то число только опубликованных его работ — 623), но рельефно представляющее ключевые направления его жизни в науке.

И еще потому, что рядом с ним всю жизнь, со студенческих лет до последнего его дыхания, более полувека была жена, друг, помощник во всех его делах, в том числе и научных. Наша, кстати, однокурсница по журфаку МГУ. Да и он, по сути, тоже был нашим однокурсником — тогда журфак и филфак были на соседних этажах старого университетского здания на Моховой. Это был первый год жизни журфака, только что отпочковавшегося от филфака в качестве нового факультета, и многие лекции у нас были еще общие с филологами. В том числе и лекции Радцига по античке, который и не читал даже, а пел с кафедры: «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына!», — неизменно вызывая у нас взрывы восторга, переходящие в аплодисменты.

Они поженились на втором курсе, хотя были знакомы еще до университета — школьниками вместе посещали литературный кружок при филфаке МГУ. На пятом курсе у них родилась дочь, выбравшая в жизни стезю детского психолога, а через 8 лет — сын Володя. В прошлом году Владимир умер от коронавируса. После него осталось много стихов, прозы, пьес, переводов. Но из них при жизни опубликована была только одна большая книга. Все — под псевдонимом. Чтобы не путали с отцом.

Уже тяжело больной, до последних дней жизни Михаил Гаспаров готовил к печати второе издание «Записей и выписок». Книга вышла после его смерти. На титульной странице в ней — посвящение: «Моей жене Алевтине Михайловне Зотовой с благодарностью за всю жизнь и на всю жизнь».