В декабре 2018 года 63-летний Виктор Мошков сбежал из новосибирской психбольницы, куда его отправили на принудительное лечение прямо из зала суда. Мужчину обвиняли в убийствах и рабовладении.

В лечебницу Мошков попал за десять месяцев до побега, в марте: после того как в СИЗО, где он находился с 2013 года, у него произошел инсульт, сказавшийся, согласно заключению врачей, на психическом здоровье. «Правая сторона тела парализована», «потерян дар речи», — говорилось о состоянии Мошкова в документах. Сбежать ему это не помешало.

По Новосибирску и окрестностям начали распространять ориентировки, с которых на прохожих смотрел щуплый стриженный под ноль мужчина с испещренным морщинами лицом и ярко-голубыми глазами. «Рост 174 сантиметра. Светлая куртка с капюшоном, светлые штаны, черная футболка, черные ботинки».

СМИ соревновались в громких заголовках: «Криминальный авторитет на свободе», «Психбольница не удержала рабовладельца», «Опасный криминальный авторитет Мошок сбежал из психушки». Вспоминали его преступления: кражи, разбой, хулиганство, убийства.

Мошкова считали приближенным новосибирского вора в законе Павла Морева по прозвищу Бешеный. В 1998 году он, согласно материалам следствия, застрелил двух человек из конкурирующей банды, подконтрольной авторитету Юрию Бердышеву: угрожая пистолетом, заставил их лечь на землю, убил выстрелами в затылок, а трупы вывез в багажнике машины и закопал в лесу. Обсуждали в СМИ и эпизод с рабовладением (впоследствии так и не вмененный): якобы «авторитет» в 2012 году удерживал бездомного, заставляя его работать на своем огороде и ухаживать за скотиной, при этом периодически избивая.

Развязка истории с побегом наступила быстро — через восемь дней Виктора Мошкова задержали в его родном городе Куйбышеве, в 327 километрах от Новосибирска. Следователям он объяснил, что просто «соскучился по жене».

Мошков — классический «вечный сиделец». Первый приговор получил еще в 90-х, и с тех пор пошел по сценарию: зона — несколько лет или месяцев на воле — снова зона. 40-тысячный Куйбышев видел много таких людей. История располагала: в XIX веке именно здесь появилось первое в Новосибирской области пенитенциарное учреждение — этапно-пересыльная тюрьма. Она существует и сегодня, называется СИЗО-2. Помимо нее в городе работает колония строгого режима ИК-12. «Черная» — считается, что власть в ней опирается на блатных и воров в законе.

В Куйбышев легко попасть, но отсюда нелегко выбраться. Не все могут уйти из тюрьмы, даже отсидев свой срок. Корреспонденты «Новой» Алена Истомина и Вадим Брайдов разбирались, почему.

Самый известный зэк

Виктора Мошкова в Куйбышеве знают все. Город дал миру не так много известных людей, хотя среди них были и очень достойные: артисты, литературоведы, ученые-геологи. Но из ныне живущих Мошков — самый узнаваемый.

За него здесь даже заступаются. О рабовладении местные говорят так: «Мужик по глупости приютил бомжа, а этот бомж потом его сдал за бутылку». И добавляют: «Говорят, видели этого парня в Новосибирске. Снова пьет». Кто видел — никто не помнит.

В общей сложности он провел в тюрьме 15 лет. Женился там же.

Жена Виктора Светлана — опрятная женщина лет пятидесяти, в прошлом учитель истории. Бесконечное пребывание супруга в тюрьме она объясняет тем, что он «человек из XIX века» с «обостренным чувством справедливости». Про его преступления, которые были до их знакомства, знает только поверхностно. Первое убийство, по ее словам, Виктор совершил, спасая себя.

— Он ловил песцов, договорился со знакомым об их продаже в Грозном. Тот пропал, а прошел год, два — и Мошков встретил своего компаньона в тихом переулке. Этот мужчина его увидел и выхватил обрез. Не окажись Виктор шустрее, его бы уже не было в живых.

Информации о том убийстве сохранилось мало. Следователи говорят о нем неохотно, ссылаясь на давность лет. Известно лишь, что по документам убийство было совершено «на фоне личностных неприязненных отношений».

О побеге из психбольницы Светлана говорит так: «Да, он ушел оттуда. Да, самовольно, через форточку. Но ему нужно было обратить на себя внимание. Если бы он не сбежал, поверьте мне, он бы до сих пор лежал в психушке, его бы сгноили там. Сбежал — это я «их» лексиконом выражаюсь. Он ушел, самовольно ушел. Это не квалифицировали как побег, потому что на время этого ухода в психушке он был выведен из-под стражи».

Как Мошков добрался до Новосибирска — его секрет. На все вопросы жены он отвечал: «Ты будешь знать столько, сколько положено». Дома он пробыл меньше суток.

— Мы проболтали с ним всю ночь, винца выпили, — вспоминает Светлана. — Утром, часов в пять, уже слышим, по звукам, что началось. Виктор: «Все, Светуля, я пошел». Выходит на веранду и не может повернуть ключ — видимо, там уже дергали и сломали мне дверь. Потом залетели, Виктора на колени, автоматы на него. Мешок на голову и увезли.

Сейчас Мошков сидит в родном Куйбышеве, в СИЗО. По делу об убийстве двух членов конкурирующей группировки и нанесении тяжких телесных повреждений Новосибирский областной суд приговорил его к 22 годам колонии. Однако Светлана утверждает, что из-за давности лет по делу об убийстве и из-за тяжелого состояния здоровья мужа срок все же уменьшили — и Мошков может выйти на свободу уже через год. Никакого подтверждения этой информации найти не удалось.

Светлана говорит: когда ты попадаешь на зону один раз, потом у силовиков ты всегда, в любом случае будешь виноватым. Даже если сидишь мирно.

— Естественно, тюрьма накладывает отпечаток, как и любой социум, где мы больше года находимся. Но почему система так устроена? Вон, стоит эта колония — да она никак городу не мешает, рабочие места только дает. Но попади туда раз, виноват, не виноват — не важно. Раз попади, и никогда оттуда не вылезешь.

Колония

ИК-12, как и положено тюрьме, находится на отшибе города. Рядом — только дома сотрудников и колония-поселение, где живут четыре десятка осужденных. Зона огорожена высоким забором с колючей проволокой, по периметру — автоматчики с собаками. Для родственников — крохотная комната ожидания, утыканная камерами. Передачу принимают через небольшое окошко. На стенде правила, памятки, пустая книга жалоб с вырванными листками, целая стела позора с именами и адресами тех, кто пытался пронести в колонию запрещенные предметы. В списке — деньги, телефоны, симки, карточки и золотая цепочка. Все нарушители были наказаны штрафом в три тысячи рублей.

Грузная женщина с мешками под глазами хмуро отщелкивает конфеты от фантиков, строго под прицелом камеры, чтобы точно проблем не было. К кому она приехала, не говорит: «Личное». Только жалуется, что раньше не надо было заявление на передачу сначала относить начальнику колонии, ввели это правило, и хлопот прибавилось. Больше людей нет.

СИЗО-2 находится совсем в другой стороне. Изолятор окружен частным сектором. Прямо напротив — женщина механическими движениями выдирает траву на огороде. Отмахивается — дескать, живу и живу, они сами по себе — я сама себе. Что за глупые вопросы?

— Двадцать лет тут живем и не боимся, — рассказывает другая соседка СИЗО Валентина. — Их охраняют хорошо, и с собаками ходят.

Идущие обратно

По данным Общероссийского гражданского форума и Комитета гражданских инициатив, больше половины преступников после освобождения снова попадают за решетку.

Вся государственная поддержка бывших заключенных перечислена в «Инструкции о содействии осужденным в трудовом и бытовом устройстве», утвержденной Министерством юстиции в 2006 году. Согласно документу, за год до освобождения с осужденными должны проводиться индивидуальные беседы, «с выяснением жизненных планов и отношений с родственниками».

— Если осужденный нуждается в жилье и работе, администрация колонии рассылает запросы в органы местного управления и службу занятости о возможности трудоустройства освобождающегося, предоставления ему регистрации и жилья, — объясняет координатор сибирского отделения «Руси сидящей» Владимир Клопотов. — На практике все это принимает формальный характер, и в результате лишь единицы освобождающихся в реальности получают какую-то помощь с работой и местом проживания. А единственная материальная помощь, это единовременное денежное пособие — сейчас оно составляет 850 рублей.

В России не существует специализированной федеральной организации, которая непосредственно занималась бы социальной адаптацией бывших заключенных. Помощь им оказывается лишь региональными властями и НКО. Ближайший комплексный центр социальной адаптации, работающий с бывшими заключенными, находится в Новосибирске — почти в трехстах километрах от ИК-12. Но вся помощь там сводится к так называемому «дому ночного пребывания», где человек не может находиться больше 12 часов в сутки. Через три месяца бывший заключенный обязан покинуть центр — предполагается, что к этому времени он нашел себе работу и жилье.

Из некоммерческих организаций помощь освободившимся из мест лишения свободы оказывают «Русь сидящая», католический центр «Каритас», центр социальной помощи «Маяк» и Фонд помощи заключенным. Но силами НКО, которые и сами существуют за счет благотворительности, решить проблему социализации бывших заключенных в нашей стране едва ли возможно.

— Государство должно понимать, что ресоциализация бывших заключенных — это его задача, — считает Владимир Клопотов. — Любой бывший заключенный должен сопровождаться до тех пор, пока не будет интегрирован в общество как полноценный гражданин. Пожалуй, наилучших результатов в этом добились власти скандинавских стран. А у нас все происходит по принципу «с глаз долой, из сердца вон»: проблемы жилья, работы и обустройства бывшего заключенного становятся его личными проблемами. Единственные, на кого он может рассчитывать — это его близкие, но очень часто их уже нет. Поэтому и происходят рецидивы. Человек, покинув колонию, очень быстро понимает, что на воле он никому не нужен. Возможности честно заработать крайне ограничены, поскольку далеко не все работодатели лояльны к судимым. Ну а если человеку еще установлен административный надзор после отбытия наказания, то он, как правило, лишается еще и возможности работать в ночное время. Семьи за время нахождения в колониях, как правило, распадаются и, соответственно, жить становится негде. Как результат, очень многие приходят к выводу, что у них остается единственный шанс выжить — криминал.

Пять тысяч рублей

Когда-то и Николай видел себя только в криминале. Разными сроками он отсидел 12 лет. Сейчас ходит на собрания анонимных наркоманов в Куйбышевскую библиотеку, старается работать. Помогает родному брату, который сейчас в СИЗО и вообще полностью повторяет его биографию — только никак остановиться не может: ни с наркотиками, ни с путешествиями по тюрьмам.

— У нас же как, только ты вышел из тюрьмы — и все, тебе никто не помогает. Если по УДО, конечно, так будут за тобой присматривать, а закончится — адьёс.

Мужчина мечтает, чтобы для бывших заключенных создали организацию, где они могли бы друг друга поддерживать, а сотрудники не проверяли дома бывших зэка в одиннадцать вечера, а помогали получить образование и найти работу.

Гроб от ГУФСИН

Бывший начальник СИЗО-2 Игорь Пушкарев показывает Куйбышев. Вот 8-й, 10-й, 11-й кварталы, спорткомплекс, больница, химзавод — все когда-то строили заключенные.

— В идеале они должны не только хлеб государства есть, а работать, приносить какую-то пользу, — рассуждает Пушкарев. — Но сейчас такого нет. Это раньше до тысячи человек вывозили на стройки города. А сейчас работа в нашей колонии считается за поощрение. Хорошо себя ведешь — иди работай, плохо — все, не получишь работу.

Бывший тюремщик объясняет, что куйбышевцев и в СИЗО, и в колонии очень мало. Женщины садятся за наркотики и тяжкие телесные — «мужей сковородкой воспитывают». Подростки — тяжкие телесные, кражи и угоны. А мужчины в основном за кражи и наркотики, убийства редко.

— Я когда пришел в тюрьму работать, мне сказали, что тут интересно первые два года. А потом все одни и те же. Вот есть в среднем 300 человек, из них 200 — это одни и те же клиенты, новеньких мало.

Cначала «двенашка» (так колонию называют в народе) была колонией усиленного режима, потом особого, строгого, общего. Несколько лет назад режим снова стал строгим. Режим меняют в зависимости от наполненности колоний в области: если в регионе много колоний общего режима и не хватает мест на строгом, то одну из колоний расформировывают; ситуация меняется — и снова в колонии меняют режим.

— Были случаи, что человеку некуда идти, и он отказывается освобождаться, — вспоминает Пушкарев. — Приходит один: «Товарищ начальник, можно я до зимы посижу? Мне идти некуда, на улице холодно». «Да как ты посидишь?» Вот ему освобождаться, а он руками-ногами за решетку упирается, не хочет уходить. Освободился. Уехал в Барабинск, там возле магазина «Мечта» стояло недостроенное здание деревянное. Он туда зашел, завел костерок, чайку себе заварить. Там полыхнуло все, пожар. Он довольный бежит в милицию: «Садите меня в тюрьму». Его опять в нашу колонию. Он месяц прожил, перед смертью мне: «Товарищ начальник, я же говорил, что это вы меня хоронить будете».

Если родственников нет, то заключенных хоронят за счет государства. Несколько раз Пушкарев лично ездил помогать копать могилу на куйбышевском кладбище.

— Гроб сделали, привезли, похоронили. Видим, в сторонке люди стоят. Подходят: «А мы родственники, у нас денег нет похоронить». Хоть бы подошли, попрощались, что ли. А то ждали, когда мы его закопаем.

Заключенные из других городов после освобождения в Куйбышеве не задерживаются — стараются уехать домой.

— Местных, правда, сидит очень мало, да и Куйбышев у нас не криминальный город. Больше какие-то бытовые преступления. А колония у нас не «черная» и не «красная». Что-то посередине, скорее «серая». Взаимодействие выстроено так, чтобы блатные и администрация друг друга не трогали.

— Есть люди, которые освободились и больше никогда не попадают. У меня есть такие знакомые, мы нормально общаемся. Хорошие ребята. А есть, кто отсидел, вышел, снова в тюрьму. Романтика. Но я со всеми нормально общаюсь. Отсидел человек, да отсидел, всякое же бывает.

На ИК-12 есть курсы «школы освобождения», для тех, кто скоро выходит. Примерно за год до освобождения зэкам рассказывают про взаимодействие с центром занятости, с полицией и городскими службами.

— Ну а освободился когда, так понятно: кому он нужен? Кто его возьмет работать? Тем более если ему лет 50. Ну вот я «освободился», и кому я сам нужен на гражданке?

Пушкарев сначала работал в ИК-12 начальником отряда, после 13 лет службы перешел в СИЗО-2. Шел работать в колонию, потому что в 90-х там «более-менее платили». Потом хорошо платить перестали, но искать новую работу было поздно, прикипел к этой.

На пенсии он год с небольшим, пока занимается домашним хозяйством. И часто ездит то в колонию, то в СИЗО. Дома одному бывает тошно.

— Вот смотрите, — Пушкарев кивает на компанию детей лет 10‒12 на детской площадке. — Играют в мяч, какое им АУЕ (организация запрещена в России)? Нормальные же ребятишки. А вон их ровесники, чуть дальше, сидят курят. Вот это сейчас самая блатная романтика, а не тюрьма. Кто-то играет в мяч, кто-то сидит на лавочке. Все зависит от семьи. И от самого человека, какой он путь сам для себя выберет.

Назад возвращаются не все

Местные рассказывают, что нынешний «смотрящий» — должность чисто номинальная, «чтобы было», и на самом деле никакие вопросы он не решает. В телефонном разговоре человек, которого куйбышевцы называют «смотрящим», сначала подтвердил, что «может помочь решить некоторые вопросы, особенно связанные с колонией». Но когда узнал, что разговаривает с журналистами, заявил, что ничего он не решает и вообще — «обыкновенный пастух».

Зато согласился говорить Алексей (имя изменено в целях безопасности героя. — Ред.), «смотревший» за городом в нулевых. Грузный мужчина в выглаженном спортивном костюме с хитроватой улыбкой называет Куйбышев «красным городом» — как раз потому, что за порядком тут, в отличие от колонии, следит полиция, а не блатные. Алексей «проносил портфель смотрящего» чуть меньше года — и его посадили, как он говорит, «по беспределу». Поэтому нынешний смотрящий никуда не лезет особо — знает, что его могут закрыть в любой момент.

— Мне тогда дали семь лет, я отсидел половину, освободился по УДО, — продолжает Алексей. — Раньше, чтобы освободиться по УДО, нужно было лампасы иметь, быть «красным» (заключенные, которые сотрудничают с администрацией. — Авт.), сейчас нет.

Алексей занимается бизнесом, воспитывает детей и внуков. Никуда не лезет, но понимает, что его могут посадить в любой момент «просто по старой памяти».

Нет никакой реабилитации ни от государства, ни от кого. Все, ты зэк. Выходит, и что ему делать остается? Если его просто не берут на работу? Основная масса, вон, идет наркотиками торговать. А я живу потихоньку. У меня запросы небольшие. Животных люблю — у меня две кошки, две собаки. Две девочки приемные — с 15 лет их воспитываю: у жены сестра умерла, мы их к себе взяли. Им уже по 30. Все мои дети и внуки на спорте, бизнесом занимаются, пасынок в МЧС работает. Никто не пошел по моим стопам. И слава богу.

С Евгением (имя изменено по просьбе героя. — Ред.) встречаемся уже в Новосибирске — после отсидки он специально переехал «подальше от дружочков», чтобы соблазнов меньше было. Но уже шесть лет он раз в полгода-год не выдерживает и приезжает в Куйбышев. Собирается проведать мать, но на деле — жестко пьет в компании старых друзей. И тогда не обходится без мордобоев и «отмученных» телефонов. Просыхает и едет назад в Новосибирск — понимает, что иначе снова тюрьма.

Без малого девять лет назад Евгений пьяный отобрал у парня телефон, отнес его в ломбард, но даже не успел пропить «заработанное». Дали три года, потому что уже были судимости «так, по мелочи». Тогда в ИК-12 еще был общий режим, но сейчас, как рассказывают друзья героя, ничего не изменилось — колония продолжает считаться «черной».

Евгений рисует на бумаге план колонии. Пять бараков — двухэтажных зданий, плюс зона усиленного режима, школа, училище, «швейка» и «сапожка», церковь и магазин.

— Официально ходить из барака в барак нельзя, но на деле никаких взысканий за это не существует. У мужиков, то есть «черных», есть ключи от всех черных выходов, сотрудники об этом знают.

Замечаю, что Евгений прячет порезы на руках. Говорит, резался, когда узнал об измене девушки. Вышел и все равно на ней женился — любовь. Добавляет, что именно благодаря жене он и не оказался снова в тюрьме, хотя почти все его друзья пошли на второй-третий круг.

— Я когда вышел, с год не мог понять, где я нахожусь. Шугался ментов, в метро до сих пор стараюсь не спускаться, что-то не очень хорошее вспоминается, и не могу понять что. Про работу — вообще молчу, как узнают, где я был, — всё, до свидания. И это навсегда. И что делать? А воровать идти, и снова садиться в тюрьму. Клеймо на всю жизнь теперь.

Заключение

Уехать из Куйбышева технически можно в любое время — нужно лишь добраться до Барабинска, где работает железная дорога. Поезда и электрички ходят бесперебойно.

Возле вокзала в Барабинске на лавочке дрожит от холода бомжеватого вида мужчина в серой зоновской робе. Несколько дней назад он освободился с «двенашки».

— Мы его не гоняем, но и чего с ним делать — не знаем, — говорит вышедший на перекур охранник. — Он так уже который день сидит. И сам не знает, куда ему надо. Говорил в Купино, мы отправили его на электричку, так он вернулся назад. Выгонять же его не будешь.

Бывший зэк недовольно морщится, просит сигаретку. Говорит, что у него есть дочери, но он с ними в ссоре. Мириться гордость не позволяет, а государству он не нужен, как и оно ему. Про него вспомнят, только когда он снова что-нибудь украдет, — чтобы посадить в тюрьму. И снова забыть.