Дом Клюгиных (ХVIII век)

— Чего, закладки ищешь, молодой человек? — окликает меня хриплый женский голос. На скамейке у выхода из подъезда сидят две пожилые женщины: тетя Света и тетя Ася.

Дверь квартиры выходит прямо во двор — видимо, бывшая дворницкая, ее от улицы отделяет полупрозрачная занавеска. Под старинным кованым козырьком подвешены мягкие игрушки — огромная плюшевая рыба и медвежонок, рядом с ними висят стеклянные елочные шары.

Я хожу вокруг дома. Он роскошный, построен то ли в 1786, то ли в 1746 году (данные жильцов и Росреестра расходятся): метровые стены, чугунные козырьки у подъездов, высокие потолки. Несмотря на это, дом едва не попал под реновацию. У «Архнадзора» получилось настоять на том, чтобы его исключили из списков домов под снос, но жильцов оттуда все равно собираются выселить; правда, нескоро — в начале следующего десятилетия.

— Да я сдохну к этому времени, — говорит тетя Света, прожившая в этом доме последние 40 лет. — Во-первых, наш дом ближе всех стоит к дороге. Машины под окнами ездят! Этот дом надо сносить, он в единственном числе, который стоит прямо около дороги. Жильцам как спать? Тут трамваи, троллейбусы ходили до часу ночи.

— Троллейбус, он даже тише, чем автобус, который щас носится, — дополняет тетя Ася.

— Нас давно уже надо было выселить. Колодец весь полный, на полу воды — до … и больше. Канализация ржавая. Как ее починишь, если заливает без конца? Тут проще все снести, уже сгнили все перекрытия. Проводка какая — ужас, вот сверху идет проволока, и все, можешь зайти посмотреть.

Знаете, бойлер сколько накатывает? Это просто ужас. Мало того, что в плесени в этой, в грибке в этом живем, который ничем не выводится, шкаф с одеждой плесенью покрылся. Какие здесь могут быть вопросы? Здесь даже вопросов не стоит. Вы не найдете ни одного человека, который бы сказал: хочу здесь.

— Я жила тут на втором этаже 16 лет, — рассказывает тетя Ася, — сейчас живу в соседнем доме, получила квартиру. А жила вот здесь, без горячей воды, без ванны, без ничего. Хуже деревни.

— Такие здания довольно редко вообще входят в программу ремонта, — говорит муниципальный депутат Басманного района Виктор Котов, — потому что подрядчики, которые выигрывают конкурсы и тендеры на проведение ремонтных работ, просто отказываются брать такие дома, они очень сложные. Это не типичная конструкция, это не панелька. Особенно когда требуется пристальный надзор за соблюдением ремонтных работ. Департамент капитального ремонта должен прийти, сделать техническое заключение: подобрать правильную колористику, правильные инженерные решения — и просто сделать здесь капитальный ремонт. На это, может быть, потребуется чуть больше средств, чем на обычные дома. Но это сделать можно.

— Я-то просто не люблю, когда исторические здания сносят, — говорю.

— А какое оно историческое?

— Восемнадцатого века, насколько я знаю.

— Тут проститутки жили, — указывает тетя Света на соседний подъезд.

— Да какая разница, кто тут жил? Просто историческая ценность.

— Здесь вот конюхи жили, — кивает в сторону входа в свою квартиру.

— Ну так это же замечательно!

— И что из этого, если там полы провалились? Наш дом еще лет тридцать с лишним назад мечтали снести, когда еще этого дома, который к нам пристроился задницей, не было.

К дому Клюгиных в 2004 году пристроили довольно стремный бизнес-центр, который неуклюже пытается мимикрировать под своего соседа XVIII века. Тетя Света рассказывает: когда рабочие рыли котлован для будущего строительства, ей случайно пробили пол.

В доме Клюгиных живут мои друзья. Мы с Алисой зашли к ним на чай, в это время к ребятам пришел хозяин квартиры и очень по-доброму сказал, что им в ближайшие пару месяцев надо съехать: квартиру продают.

— Нет никакого понимания будущего, — говорит Митя, хозяин квартиры. — С 2006 года этот дом стоит в списке на разного рода реновации, сносы, и ничего до сих пор с ним не произошло. Но если сохранят дом, я буду только рад, потому что я только за сохранение всего старого. Вполне возможно, что проведут реновацию, и все. Выселят жителей, внутри все переделают.

Дом Кириллова (XIX век)

«1 августа 2019 года в 7 часов 18 минут на пульт ЕДДС МЧС России по г. Москве поступило сообщение о пожаре в трехэтажном кирпичном выселенном здании 1865 года постройки по адресу: г. Москва, ул. Доброслободская, д. 10, стр. 3». Из сводки МЧС.

— Естественно, его специально подожгли, — считает тетя Света. — Выпрыгнули из окна двое, чистенько одетые, девушка с парнем вдвоем, и дым пошел. Они же не сдуру, не в ночь, потому что побоялись, что мы сгорим. А под утро, в полседьмого утра.

Ту же версию рассказывает и Ирина — молодая девушка, живущая в соседнем подъезде.

— Я думаю, что подожгли. У меня подружка здесь живет, я будила ее, когда горел дом. Она гуляет рано с собакой, говорит: я видела, как парень молодой с девушкой выбегали. Сначала в полиции сказали, что нашли, потом участковый говорит: нет, не нашли. Но там прямо три таких очага, на трех участках: третий этаж, второй и первый. То есть понятно, что специально.

— Там же они костер положили на первом, на втором и на третьем, — подтверждает тетя Света. — Везде подожгли, сверху начали, чтоб потихоньку горел, и выскочили. А перед этим здесь ходил депутат один, он что-то все хотел, я не знаю даже, не хочу вспоминать его. И потом подговорил, девочкам-мальчикам заплатил хорошие денгьги. Здесь камеры — почему не могли найти?

— Я слышал, что пожарная машина полчаса маневрировала, чтобы подоспеть, когда уже все, что нужно, выгорит.

— Чего?! Я прям щас матом буду разговаривать! Это они вовремя, спасибо ребятам молодым, что они начали вот отсюда сразу тушить, начиная с нашего здания, чтобы оно не загорелось. Шесть часов тушили. Там же деревянные перекрытия! Оно как спичка горит. Спасибо пожарным, что спасли. А так бы это все перекинулось на наш дом. Уже дымилась у нас крыша.

Дом Кириллова похож на призрак. Это очень красивое здание, которое полностью выгорело два года назад.

Если смотреть на дом с противоположной стороны улицы, сквозь разбитые окна видно небо и зеленую листву — ни чердака, ни крыши фактически нет.

Построен он то ли в 1865, то ли в 1899 году, а сейчас вошел в программу реновации, после сноса на его месте развернется «стартовая площадка» для нового строительства — это значит, что под окнами у жильцов соседнего дома Клюгиных будет идти стройка. Ирина, правда, ссылаясь на информацию от чиновников, утверждает, что сносить дом не собираются.

— В любом случае его не будут сносить. Они тогда и этот дом [дом Клюгиных XVIII века] затянут. Это невозможно. И потом — дорога. Дорогу перекрыть? Нет, конечно.

До пожара в доме еще оставались жильцы. В 2012 году миграционная служба устроила рейд на дом и выгнала оттуда 60 человек мигрантов, живших в тамошних подвалах. Двоих депортировали. Сейчас в доме вроде бы изредка ночуют бездомные.

В 2016 году Мосгорнаследие отклонило заявку активиста «Архнадзора» с просьбой признать дом Кириллова памятником архитектуры. По закону этот орган не обязан давать никаких обоснований для отказа, чем там успешно и воспользовались. «Отказать!»

— Дому, по идее, нужно присвоить статус архитектурного наследия, — считает мундеп Виктор Котов, — и сносить его нет необходимости. Я считаю, для того, чтобы это здание признать аварийным и для того, чтоб его снести, нужна открытая экспертиза: чтобы все люди, которые заинтересованы в сохранности этого здания, понимали, если оно действительно аварийное. Если есть хотя бы вероятность того, что можно это здание сохранить, то нужно продумать план реконструкции. Потому что в нашем районе все меньше и меньше становится зданий такого типа, а это доходный дом конца XIX — начала XX века, необходимо его сохранить.

Коммуналка, бывшее строительное общежитие (1955 год)

В конце коридора коммунальной квартиры в доме 10, строение 5, по Доброслободской в дальней комнате живет мой друг Миша. Идем с ним на кухню, чтоб поймать кого-нибудь из жильцов. Вообще я пришел, чтобы поговорить с некой тетей Валей (в этом дворе все всех кличут тетями или дядями — тетя Света, дядя Толя…). Но с тетей Валей мы поговорить не смогли: во-первых, ее не оказалось дома, во-вторых, она — гроза коммуналки, ее все боятся. Здесь со мной вообще говорили неохотно.

— Тетя Рая, например, всю жизнь прожила здесь, — рассказывает женщина, — плохо ли, хорошо ли, но она с какой-то доплатой себе площадь побольше возьмет. Не всем коммунальное жилье подходит, хочется жить на старости лет в своем жилье и ни от кого не зависеть. Где-то что-то ломается… И пожар тут был, и затапливало, и дети погибали.

В 2001 году в этом доме на третьем этаже произошел пожар: загорелась проводка.

— И все равно мер никаких не приняли. Все ветхое…

— Четверо детей. И не сгорели, они задохнулись, — рассказывает тетя Света из соседнего дома. — Самому большому сколько было? Двенадцать? Родители стояли, рыдали. Вот когда этот пожар случился, приехала пожарная, третий этаж, без лестницы.

Знаете, какой был у нас тут траур, сколько месяцев… По крайней мере двоих детей бы спасли, если не всех четверых. Без лестницы приехали! Наверное, сообщили ведь им, что это третий этаж. А-то у нас и без воды приезжают… это в столице! Я понимаю, в деревне где-то — с тяжелого пожара оставили машину и забыли заправить водой. Следующий пожар, а они пустые приезжают. Это вот так было, когда у моей мамы детский дом горел: три машины подъехали, и все пустые. Развернулись — и за водой.

— У нас все на соплях, можно сказать. Дело в том, что мы постоянно что-то вкладываем, чиним у нас на этаже — мы своими руками, на свои деньги какой-то ремонт делаем. А поднимитесь этажом выше, посмотрите: там вообще и потолок обваливается, и затапливает — они там по воде ходят в туалет. И нас затапливает. К нам затекает, и никому дела нет: мы им стучим, барабаним, никто даже не открывает, потому что они знают причину за собой. В туалете у нас прямо-таки дерьмо по стенам течет. Они на контакт не идут, не хотят ничего решать и слушать, им все равно.

Вообще между этажами явно существует конфликт. На первом все сравнительно цивильно: еще недавно стены были раскрашены в вытрезвительный нежно-зеленый, сейчас все обшито пластиком.

— Пластик на кухне портит аутентичную советскую атмосферу, которая тут раньше была, — рассуждает Миша. — А для эстетов она тоже свою ценность уже сейчас имеет. Высокие потолки, лепнина, деревянные рамы, и терять все это не хотелось бы.

На этажах повыше живут в основном мигранты, которые в большинстве своем не говорят по-русски. На втором этаже в потолке зияет огромная черная дыра.

Этот дом — не памятник архитектуры и скорее всего никогда не будет признан таковым официально. Он построен в 1955-м — именно в этом году вышло знаменитое хрущевское постановление о борьбе с архитектурными излишествами. Портики, эркеры, колоннады и прочие элементы, использовавшиеся в архитектуре сталинского ампира, объявили «архаическими» и «некротическими». Этот дом построен аккурат на рубеже двух архитектурных эпох: проект разработан еще до постановления, но никакими «излишествами» дом уже не обременен. Он выглядит будто бы голым, и это как раз ценно: в нем виден слом, который поделил историю советской архитектуры на «до» и «после».

Жилых домов, построенных до пожара 1812 года, в Москве перечесть по пальцам. За время, которое я интересуюсь градозащитой, у меня уже несколько замылился глаз: порой уже не так остро чувствую боль от архитектурных потерь. Но очень хочется, чтобы люди понимали: в Москве с сохранением наследия катастрофа — город каждые две недели теряет какое-нибудь историческое здание, в среднем по 20–25 домов в год. То, что вообще стоит вопрос о том, сохранять дом XVIII века или нет, — дико. Эта история — о диалектике бедности и исторической памяти, но очень часто никакого конфликта в этой плоскости нет: просто застройщик желает наживы, и городу вырывают зубы.

Уничтожили квартал исторических зданий на Ордынке, в том числе — дом, где жила Анна Ахматова. Снесли несколько зданий XIX века напротив усадьбы Льва Толстого в Хамовниках, к которым в свое время приложил руку архитектор Клейн — тот, что построил здание Пушкинского музея и ЦУМа. Уродуют палаты Гурьевых XVIII века — застройщик делает над ними бетонную надстройку, снесена конюшня, входившая в ансамбль этого дома. Сносят старейший в Москве «Холодильник» на Дубининской улице — огромный памятник промышленной архитектуры начала XX века. Готовят к сносу невероятной красоты плавательный бассейн на Ленинградке, построенный в середине прошлого века. Застройщики не оставляют планов снести Бадаевский пивоваренный завод и квартал исторических зданий на Хохловке. Это только некоторые примеры, на самом деле их гораздо больше, и это только в Москве. Россия лишается в среднем по одному историческому зданию в день.

Застройщик и Мосгорнаследие работают в спайке: у компании возникают планы что-нибудь где-нибудь построить, и в одночасье появляется документ: внезапно оказывается, что памятник, который мешает застройке, вовсе и не памятник! Мы тут, дескать, провели еще одну экспертизу, и выяснилось, что дом не такой уж важный, не такой красивый, да и вообще он моложе на сотню лет! Дом теряет статус объекта культурного наследия, и его можно сносить — уже совершенно законно. В промышленных масштабах происходит продажа прошлого ради сиюминутной выгоды.

Дома — не деревья: случись пожар, заново не вырастут. Они больше похожи на людей: у каждого своя история, свои функции, отношения с властью, прописка, даты жизни и смерти. И если ты этой смерти способствуешь — как действием, так и бездействием, — то совершаешь, в общем, убийство.

Одиссей Буртин — специально для «Новой»