«Как идея это нормально, если бы танец встроили как-то в действо. И извиняться не за что. Эстетика исполнения просто подкачала: сам танец на асфальте перед детьми в форме смотрится смешно. Встроенный в действо со смыслом — конечно, вполне уместно. А вот за извинения неловко гораздо больше, чем за танец».

«Но, с другой стороны, это и не настолько ужасно, чтобы возмущаться, осуждать. Ну станцевала и станцевала. Я уверена, что этот танец никому не повредил. У нас в соседней школе дети пели: «А потом о любви говорить до утра, это юность моя, это юность моя». Тоже вроде бы не для 1 сентября песня. Но все лучше, чем нудные речи на полтора-два часа, как было, когда мой сын в первый класс пошел».

«Я тронута танцем, совершенно уверена, что это от души. Чудачка, наверное, но тем более неприятно, когда гнобят чудаков».

«Все время думаю об этом в последнее время. Когда слово «извинились» настолько исказило свое значение. Принесли извинения, что показали в рекламе однополую семью, извинились, что сняли в рекламе чернокожего мужчину (это не шутка, это ужас какой-то!). Это надо же настолько перевернуть понятия «прощение», «просьба о прощении», превратить это в акт публичного унижения!

Очень похожи все эти новости по стилю на что-то из бандитской жизни, когда требуют извиняться того, кого грабят, что у него денег мало, или что ударили в зубы и кулак в крови испачкали. Из Чечни это, что ли, пошло? Когда перед Кадыровым извинялись после пыток и шантажа, и такое извинение оказывалось проявлением полнейшего поражения, доведения человека до крайней степени отчаяния и истощения. Вот и сейчас эти мерзкие «они извинились за…» выглядят ровно так же. Искренне сочувствую учительнице (то, что видела, танцем живота не назвала бы, — скорее, похоже на что-то народное). В общем, ужасно, когда на фоне мерзостей и общего ущемления прав людей, посадок в тюрьмы невиновных, уничтожения культурного наследия, воровства, смертей детей из-за недостатка лекарств и чиновничьих проволочек, неизбывного хамства госслужащих, уничтожения краснокнижных животных, пожаров и разворовывания всего и вся, отвратительных условий в тех же школах в глубинке, в детских домах, в ПНИ, у нас находят, к чему и к кому придраться и за что заставлять извиняться. Просто тюремный быт какой-то с активным поиском крайних на фоне сплошной чернухи.

Противно и мерзко из-за этих «извиняющихся за», «разбирающихся с…» и увольняющих за танец на линейке. Бдят. Зла не хватает на них, бдительных и блюдущих нравственность, но никакого представления о нравственности не имеющих».

«Родители бывают разные. Жизнь у родителей тяжелая. Когда они встречают возможность на ком-нибудь выместить свою тяжелую жизнь, то они с радостью это делают. Тем более что учитель — идеальный объект. Вопрос в том, почему директор и управление образования на это отреагировали. Скорее всего, потому, что они боятся. Сейчас вся система образования устроена так, что главное чувство в ней — это страх. Все боятся всего. Боятся, как бы чего не вышло. И директор будет делать любые вещи, чтобы не пожаловались на него. Понятно, что ничего плохого учительница сделать не хотела. Понятно, что никакого танца живота в настоящем смысле там не было. Но директор считает, что оправдаться все равно не может, потому что управлению образования всегда очень выгодно иметь на него компромат, родителей принято сейчас слушать независимо от того, что они говорят, — и в результате директор выбирает дурацкий вариант — извиняться, хотя извиняться здесь решительно не за что. Директор так делает из-за того, что чувствует себя одиноким, несчастным, понимает, что его в любой момент могут снять. Если бы за этой учительницей стояли ее коллеги, которые ее бы поддержали, то, вероятно, все прошло бы по-другому».