Август 1991-го

Те, кто принимал непосредственное участие в августовских событиях 91-го, вспоминают о них по-разному. Для меня очевидно, что путч ГКЧП был первой попыткой чекистов вернуть страну к тоталитаризму.

В то время я был депутатом Верховного Совета РСФСР и сопредседателем движения «Демократическая Россия». 19 августа отдыхал с семьей в Крыму. Узнал, что произошел государственный переворот, и решил немедленно вылетать в Москву. Уже по телефону мы с членами Координационного совета «ДемРоссии» договорились собирать людей у Белого дома и у Моссовета — в естественных «опорных точках» демократов.

Прилетел в Москву в середине дня и сразу поехал к Белому дому. Как мне потом рассказывали соседи, к нашей квартире приходили «люди в штатском», стучали, спрашивали, где Пономарев. А позже я нашел себя в списках на арест среди 69 человек, часть из которых была перед путчем задержана.

В Верховном Совете России я работал в комитете по информации, и в этот острейший момент моей главной задачей стал сбор информации о противодействии путчистам в регионах. Надо было поддержать тех, кто вышел с протестом на улицы. Из контактов с региональными отделениями «ДемРоссии» становилось ясно, что по всей стране люди готовы к активному сопротивлению.

Члены КС «ДемРоссии» приняли решение собрать на следующий день, 20 августа, митинг у Белого дома. На нем, как мы считали, должен выступить Ельцин. Связаться с ним напрямую мне не удалось, и я передал это предложение через Геннадия Бурбулиса. Довольно скоро Бурбулис сообщил: «Ельцин против». Мотивация была следующей: ГКЧП ввел чрезвычайное положение, и Ельцин не хочет подвергать людей опасности, боится кровопролития.

ГКЧП еще не набрал силу, многие пока не определились, в том числе и среди военных. Поэтому оружие путчисты применять побоятся. А митинг, если он окажется массовым, может переломить ситуацию в нашу пользу. Пока у Белого дома собралось около тысячи человек, и хотя их число постоянно росло, этого было слишком мало, чтобы продемонстрировать поддержку народом законной власти. Бурбулис передал мои аргументы Ельцину, и Борис Николаевич дал добро на проведение митинга 20 августа.

Мэр Москвы Гавриил Попов настаивал, чтобы митинг проводился у мэрии. В конце концов договорились, что проводим два митинга: зовем москвичей и к Белому дому, и на Тверскую, 13. У Моссовета коротко выступаем и ведем людей к Белому дому. Я возглавил колонну из 10‒15 тысяч, и на всем пути к Белому дому нас сопровождала милицейская машина с громкоговорителем. Этим подтверждался наш расчет: милиция подчинялась законной московской власти, а не ГКЧП. Путчисты опоздали.

В итоге у Белого дома собралось от 100 до 200 тысяч человек.

Такая массовость митинга сыграла ключевую роль для дальнейшего развития событий. С одной стороны, она придала людям ощущение силы и увеличила число постоянных защитников Белого дома. С другой стороны, она заставила людей в погонах усомниться в необходимости подчиняться ГКЧП. После митинга на сторону Ельцина стали переходить отдельные члены руководства вооруженными силами.

Ночь с 20 на 21 августа стала решающей. Депутаты ждали штурма, обсуждали, как себя вести.

А я и сейчас не знаю, как развивались бы события, если бы к нам ворвались вооруженные сотрудники спецслужб. Надо было учитывать еще и то, что той ночью у нас был постоянный контакт с защитниками Белого дома. Оружие как-то не вписывалось в эту среду.

Штурм не состоялся. Получив такой приказ, руководители подразделений спецслужб отказались его выполнять. Существенную роль, по-видимому, играло понимание того, что без большой крови пройти сквозь многотысячную толпу, окружающую Белый дом, не удастся.

Без крови тем не менее эта ночь не обошлась. Погибли трое защитников Белого дома — Дмитрий Комарь, Илья Кричевский и Владимир Усов.

Трое суток мы практически не спали. Страха не было, была огромная усталость.

Днем 21 августа путч был официально остановлен. Министр обороны СССР Дмитрий Язов издал приказ вывести войска из Москвы, путчисты бросились за поддержкой в Форос к Горбачеву. Направил свою делегацию к Горбачеву и Верховный Совет России.

22 августа у стен Белого дома состоялся триумфальный митинг, а за ним — концерт, получивший название «Рок на баррикадах». Путчисты были арестованы, Горбачев освобожден, в центре города собирались сотни тысяч ликующих москвичей. «ДемРоссия» организовала шествие от Белого дома до здания ЦК КПСС на Старой площади, потом — к зданию КГБ на Лубянке. Возле мест обитания руководителей ГКЧП приходилось удерживать толпу: люди готовы были ворваться внутрь и устроить погром. Позже мы узнали, что на Лубянке возле окон стояли автоматчики, готовые открыть огонь в случае штурма.

Тогда же толпа бросилась свергать памятник Дзержинскому. Идея повалить статую возникла стихийно. Люди взбирались на нее, цепляли канат, тут же появился грузовик, к которому крепили концы каната. Все это было чрезвычайно опасно.

Помню, как мы вместе с Александром Музыкантским, который работал в исполкоме Моссовета, пытались остановить толпу. Я встал поперек, меня повалили, чуть не растоптали. Мы вызвали заместителя председателя Моссовета Сергея Станкевича со спецтехникой. Через несколько часов Станкевич организовал демонтаж памятника: его подняли краном, аккуратно уложили на землю и увезли. Но это я видел уже не воочию, а на кадрах кинохроники. А тогда, убедившись, что толпа расходится, я наконец отправился домой. Путч закончился, пора было выспаться.

В те дни происходили великие события. Множество людей решали судьбу страны и, возможно, пережили лучшие мгновения своей жизни. Был настоящий порыв к свободе, большие надежды. И — огромная нравственная сила мирного сопротивления. Люди выходили на улицу защищать новорожденную российскую демократию не «по призыву российских властей», как сейчас пишут в справочниках, а по собственному убеждению.

Трагедия 1993 года

По поводу событий 3‒4 октября 93-го года разгораются особенно жаркие споры. В моем представлении тогда была совершена вторая попытка силовым образом повернуть вспять ход истории, остановить развитие демократии в России.

Трагедии 1993 года можно было избежать, если бы Ельцин и его администрация заранее понимали, что роспуск парламента осенью неизбежен, и делали все, чтобы объяснить это населению. Но, отодвинув решение этой проблемы, Ельцин потом вынужден был действовать второпях. Лихорадочно, втайне от значительной части своего окружения он издал указ о роспуске съезда народных депутатов. Это неуклюжее действие оглушило российское общество и позволило оппонентам Ельцина раскрутить пропагандистскую кампанию о неконституционной ликвидации парламентаризма в России. Страна была абсолютно не готова к этому.

На призывы Хасбулатова, Руцкого и Макашова защищать парламент откликнулись сотни молодых людей, искренне считавших, что защищают законную демократическую власть, и не понимавших, насколько далеки от принципов демократии те, кто зовет их на баррикады.

3 октября начались беспорядки. По городу перемещались группы вооруженных людей. Существенную роль в толпе путчистов играли баркашовцы. По ТВ показали, что вооруженные люди едут к «Останкино».

Это был вооруженный мятеж кучки людей, которые готовы идти до конца в борьбе за власть и первыми применили силу и оружие.

В середине дня мы собрали Координационный совет «ДемРоссии», чтобы определиться, что делать нам, противникам мятежа. В это время уже было захвачено здание бывшего СЭВа, где располагались структуры правительства Москвы. Мы получили информацию, что готовится атака на здание мэрии на Тверской, 13. Оттуда мне позвонил Александр Музыкантский и рассказал, что председатель Комиссии по законности и правопорядку Моссовета Юрий Седых-Бондаренко отдал приказ руководителю охраны мэрии арестовать его. «А я ему приказал арестовать самого Седых-Бондаренко, — сказал Музыкантский. — Пока он раздумывает, как поступить. Я понимаю, что его решение будет зависеть от того, придут сюда мятежники или нет». Этот разговор укрепил нас в намерении немедленно выводить людей на улицу, чтобы остановить путч.

А силовые структуры, получившие некий опыт в 1991 году, бездействовали. Только волеизъявление народа, если бы он поддержал законную власть президента, могло изменить ситуацию. Однако я понимал, что надо согласовать действия с администрацией Ельцина. Несколько раз звонил главе президентской администрации Сергею Филатову, он отвечал: «Подождите, мы собираемся вводить войска. Масса людей на улицах увеличит опасность кровопролития». Но войска не вводились, и мы с Глебом Якуниным записали в 18 часов на «Эхе Москвы» призыв к людям срочно собираться у мэрии. В 21 час с таким же призывом по телевидению выступил Гайдар. Насколько я сейчас понимаю, это дало толчок для решительных действий военных. Выход армии на улицы Москвы предотвращал гражданскую войну, разделяя противоборствующие стороны.

4 октября ситуация разрешилась.

В основном молодые люди, обманутые риторикой Хасбулатова, Руцкого, Макашова и их сторонников, в то время как ни один из лидеров путча, да и никто из депутатов не пострадал. Были жертвы и с другой стороны. Точное число пострадавших неизвестно, расследование не доведено до конца.

Эта трагедия никогда не забудется и всегда будут раскалывать российское общество. Сейчас, когда я обсуждаю те события со своим тогдашним оппонентом Ильей Константиновым, мы приходим к выводу, что был разумный, мирный выход из политического конфликта. Пытаться договориться надо всегда — это моя твердая позиция.

От Ельцина — к Путину

С назначения Владимира Путина преемником Ельцина началось третье наступление чекистов на демократию в России.

Мне это было ясно с самого начала. Государственная власть в руках силовика, воспитанного в недрах службы безопасности, неизбежно становится инструментом «наведения порядка» — подавления, устрашения, принуждения к единомыслию. Такая опасность была бы реальна в любой стране, а для России с ее традициями ВЧК-НКВД-КГБ-ФСБ она неминуема.

В январе 2001 года по моей инициативе правозащитники провели Чрезвычайный съезд в защиту прав человека, на котором довольно точно предсказали проблемы, с которыми столкнется страна в результате прихода к власти сплоченной группы чекистов. Если сейчас перечитать стенограммы тех выступлений, то можно заметить, что большинство высказанных опасений по поводу соблюдения прав человека подтвердилось.

То, что правозащитники оказались провидцами, объяснить легко — уловить признаки отхода от демократии им помогло профессиональное чутье. Но многих обманывала фразеология президента в начале 2000-х годов. У Путина тогда еще не было опыта руководства страной, он чувствовал свою зависимость от выдвинувших его либералов и старался соответствовать их ожиданиям. Произносил «правильные слова». В 2001 году, открывая Первый гражданский форум, Путин говорил, что без партнерских отношений между властью и гражданским обществом «не может быть сильного государства и процветающего общества». Что такой диалог «должен быть на равных». Назвал беспочвенными опасения, что «государство пытается подмять под себя» гражданское общество.

Сейчас эти фразы надо читать наоборот.

Я уверен, дело не в том, что за прошедшие 20 лет Путин стал другим. Изменился не он, а либералы из его окружения. Он довольно быстро понял, что может управлять ими, а им оставалось либо уходить в оппозицию, либо приспосабливаться. Оппозиционерами стали единицы, большинство приспособилось.