— Вы довольно эмоционально отреагировали в твиттере на недавнюю историю с курящей в самолете женщиной. Непрофессионалу не совсем понятно: в чем тут драма?

— Я отвечу на этот вопрос как с позиции командира корабля, так и с позиции пассажира. Почему такая реакция? Ну, во-первых, все, что касается беспредела на борту, каких-то хулиганских выходок, дебошей и нарушения правил, я воспринимаю эмоционально. Почему? Потому что я командир, я почти 40 лет в авиации. Поэтому я прекрасно понимаю, как происходят катастрофы, и это я все через себя пропускаю. Это что касается моей реакции и моего восприятия как командира.

Что касается восприятия с точки зрения пассажира — это просто наглость, вызов этой женщины пьяной, плевок на правила, на всех людей, сидящих в самолете. Вот так демонстративно достать эту сигарку, закурить. Мол, меня не интересуют ни ваши правила авиационные, ни ваше здоровье, ни то, что вы сидите в замкнутом пространстве и дышите вот этой моей гадостью, которую я из себя испускаю. И я даже прятаться не буду в туалете, скромно как-то, а я достану эту сигару и буду дымить вам прямо всем в лицо, в бизнес-классе. Именно поэтому такая реакция и в сетях, и у экипажа, и у всех остальных. Нормальная реакция.

— Вы один из немногих профессионалов, в частности в российской авиации, которые публично высказывают свое частное мнение. Почему?

— Так случилось, что, кроме того, что я работаю в «Аэрофлоте», я еще живу в России и являюсь гражданином этой страны. По документам «Аэрофлота» я должен выполнять определенные функции как командир воздушного судна: я должен придерживаться корпоративной этики, я должен быть здоров и так далее — все требования, которые предъявляют летчику и командиру.

А есть еще законы Российской Федерации, по которым я живу. Я не живу по законам авиакомпании, а живу по законам Российской Федерации. Я везде подчеркиваю, что я выражаю свое личное мнение, и вот если кому-то оно не нравится или у него нет аргументов мне возразить, то он говорит: «А как он летает? Как он вообще медкомиссию проходит? Как его до сих пор не уволили?» Я знаю эти вопросы наизусть, поэтому я объясняю людям так — что я живу по законам Российской Федерации. Если вам что-то не нравится во мне, если вы считаете, что я вас оскорбил или в ваших чувствах как-то я вас унизил, есть суд, идите в суд, мы в суде с вами встретимся, и я буду отстаивать в суде свою точку зрения. Не у своего начальника в кабинете, не надо писать моим руководителям в «Аэрофлот» (это бывало, и не раз), не надо… На меня теща большее влияние имеет, чем авиакомпания «Аэрофлот», поэтому я вам могу дать ее почту, пишите ей, мы с ней будем разбираться.

— Я слышал историю о том, что на вас якобы обиделась телекомпания RT за то, что вы сказали про человека, который посадил самолет в кукурузное поле, из которого они сделали героя, что, в общем, а чего тут хорошего, надо просто лучше летать на самолетах, и тогда сажать в кукурузу не нужно будет.

— Это «Царьград», не RT. Я объясню эту ситуацию. Дело в том, что я всегда сторонник очень тщательного расследования всех авиационных событий, и это нормально. Это делается не для того, чтобы кого-то наградить или кого-то наказать, но чтобы впредь эту ситуацию исключить. Это с профессиональной точки зрения очень важно. Вот я «Царьграду» могу сейчас задать вопрос — а где расследование МАК? Нету. Нет расследования и не будет, потому что люди еще не успели вылезти из кукурузы, а им уже медальки всем повесили. Ведь этот случай сравнивают со случаем, когда на Гудзоне посадил аэробус командир. Так вот, там пять месяцев шло расследование, и через пять месяцев, когда уже стало понятно, что командир все сделал правильно, что он действовал согласно документам и инструкциям, что он был профессионально на высоте, после этого его наградили. А это что за такое поведение: падает самолет, чуть не гибнут пассажиры, самолет вдребезги, и на второй день объявляют героями, без всякого заключения комиссии.

— Сам самолет при этом до сих пор там и лежит в этом поле.

— Да, самолет там лежит. Ну вот пусть герои придут и соберут свой металлолом, который они там разбросали. И по сей день я выступаю за то, чтобы все авиационные события тщательно были расследованы, именно с профессиональной точки зрения это очень важно. Пусть они ответят, пусть они принесут сюда нам всем расшифровку МАКа, расшифровку этого полета. Так вот я вам скажу, дело в том, что авиация очень тесно между собой связана, и мы все знаем друг друга не годами, а десятилетиями: у нас, знаете, как большая деревня, в авиации. Ну так же, наверное, как и в журналистике, как в шоу-бизнесе и в других отраслях. Так вот, нам эта расшифровка была известна уже на второй день, она неофициальная, но я ее видел, эту расшифровку. Именно поэтому у меня есть основания говорить о том, о чем вы меня спрашиваете.

— Хочу к иркутской истории вернуться. Мне кажется, тогда вы сделали вещь, которую мало кто вообще ждет от профессионалов в России — встали на сторону людей, а не на сторону начальства. Ну как-то вот принято у нас занимать сторону начальства.

— Не знаю, у кого это принято, но меня всю жизнь учили именно заботиться о пассажирах и о дорогостоящей технике, которую мне доверяют.

— Другие пилоты же задерживают самолет?

— Я не могу отвечать за других пилотов. Но когда со мной случилась эта ситуация, генеральный директор «Аэрофлота» Савельев поддержал меня и сказал, что я создал прецедент очень хороший. И, кстати, потом меньше стало таких наглых поступков, которые были очень часто, и этих задержек по вине чиновников.

— В 2021 году многие люди начали бояться говорить открыто о том, что их беспокоит в нашей стране.

— Ну я не слышал такого, чтобы кто-то вышел, президент или премьер-министр, и сказал: «Мы вас просим на острые темы не говорить, мы вас просим всех молчать».

— Кажется, в Советском Союзе тоже никто не говорил, что просят молчать, а люди знали, что надо молчать.

— Тогда говорили. Считали, что это антисоветская пропаганда, даже был такой термин. Сейчас пропаганда «анти» — какая?

— Некоторые говорят, что антироссийская.

— Почему антироссийская? Я что, против России? Или кто-то… Ну я, например, не слышал, чтобы тот же Навальный сказал «Я против России».

— Давайте иначе вопрос сформулируем. Вы заметили, что люди стали бояться?

— Да, заметил, конечно. Но ведь это зависит еще не только от внешнего фактора, это еще зависит конкретно от каждого человека. И нельзя осуждать человека за то, что он боится. Кто-то боится пауков, например, а кто-то их ловит, этих пауков. Нельзя же человека, который боится пауков, осуждать за то, что он просто боится. Но это не значит, что пауков нельзя ловить. Вы думаете, я не боюсь, вы думаете, что я такой смелый? Может быть, я не боюсь говорить что-то, но я боюсь других каких-то вещей. Смысл в том, чтобы человек мог преодолеть свой страх ради какой-то идеи.

— Был момент в вашей профессиональной деятельности, когда вы столкнулись с какой-то явной несправедливостью и промолчали?

— Знаете, чисто вот профессионально я, наверное, не припомню такого. Я могу сказать, допустим, пассажирам, что мы по техническим причинам, например, у нас задержка или что-то такое, не объясняя этих технических причин. Потому что, во-первых, они все равно этого не поймут, они не подготовлены, второе — чтобы дополнительные вопросы не возникли, на которые… Знаете, когда про авиацию начинаешь рассказывать и сразу чем больше ответов, тем больше вопросов возникает у людей.

— Я-то скорее спрашивал вот о чем: допустим, происходило что-то плохое, связанное с авиацией. Вас спросили, а вы решили: в этот раз лучше промолчать?

— Нет, я такого не припомню, обычно я выражаю свое мнение открыто. Правда, я не всегда бываю прав. И если убедят меня в моей неправоте, то я считаю, что я должен извиниться и признать свою неправоту.

— Переходя уже к политической истории, не кажется ли вам, что вы пошли в политику немного в противоход тем процессам, которые в стране происходят? Страна закрывается, у нас изоляция, диктатура, ограничение свобод любых. И вот вы заявляете в этот момент, что идете в политику, достаточно большую, федеральную политику, для того чтобы честно работать на благо страны.

— Ну я никогда не думал, что работать на благо страны — это преступление. Я же не в какую-то преступную группировку иду или куда-то, я не знаю, в какую-то неформальную организацию. Я иду в Государственную думу, где хочу применить свои знания. Мне было бы интересно позаниматься там гражданской авиацией, я знаю изнутри всю эту кухню. Наши законы настолько устарели, я думаю, что это касается не только гражданской авиации, но я говорю про себя. Мне бы было интересно поменять очень много законов, которые мешают развитию гражданской авиации, ну про малую авиацию вообще говорить не надо, ее у нас просто не существует де-факто.

Но также я не наивный человек, я понимаю, что только этими вопросами заниматься я не смогу. Сейчас вот мы перешли к политическим вопросам. Могу вам сразу сказать, чего бы я не сделал никогда.

Пусть меня бы выгнали из этой Госдумы, изгнали бы с позором, не знаю, с музыкой, по коврам чтобы я прошелся, чтобы меня прямо гнали оттуда тряпками, но я бы никогда не проголосовал за повышение пенсионного возраста. Я считаю, что это предательство наших стариков, и они не заслужили такого отношения.

— Есть ли еще какие-то законы, за которые вы бы не проголосовали, ну из тех, которые действуют в современной России?

— Вы знаете, наверное, много таких законов, за которые я бы не проголосовал.

— А за присоединение Крыма проголосовали бы?

— Мне часто задают этот провокационный вопрос — за присоединение Крыма, за… Почему-то не задают вопрос про Курильские острова…

— Ну потому что с ними ничего не случилось пока, они как с 1945 года фактически в составе России, так никакого закона и нету. А Крым вот семь лет назад был в одном государстве, а теперь в другом.

— Знаете, за сто лет этот Крым уже переходил из рук в руки в разные времена.

— Было два депутата, которые голосовали против, — Илья Пономарев и Дмитрий Гудков, они тогда были оба во фракции «Справедливой России» и, наверное, тоже бы не проголосовали за повышение пенсионного возраста, если бы продолжили свою работу в российской политике и в Думе в частности. Оба теперь находятся в эмиграции и под угрозой уголовных дел.

— Ну я не думаю, что они… [уехали] из-за того, что не проголосовали.

— Ну выдавили их из Думы, в том числе поэтому.

— Выдавили — возможно, но я не думаю, что их стали преследовать по каким-то уголовным делам только из-за того, что они не проголосовали… Ну не проголосовали, ну и что? Ну и что? Вот, допустим, я бы вот не проголосовал, и что? Мой голос решающий, что ли? Мы же понимаем, на каком уровне решаются эти вопросы.

— Можно иначе поставить вопрос. Скажем, есть люди, которым нужен был депутат, который сказал бы в Думе, что по справедливости нужно было как-то иначе решать судьбу Крыма. Таких граждан в Российской Федерации не большинство, но не один миллион человек. У этих граждан сейчас нет ни одного депутата, который представлял бы наши интересы в Думе по вопросу и украинского конфликта, и многих других вещей.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Но вы не выбираете волшебника, который сейчас вот скажет: вы знаете, я бы не проголосовал за присоединение Крыма. И все бы сказали: «Да, действительно, всё, тогда Крым не присоединяем», например. Или наоборот. То есть мой голос — это глас вопиющего в пустыне.

— Но это ценно иногда бывает.

— Да, это бывает ценно. Знаете, конечно, проще разбор полетов проводить, когда уже все свершилось, и сейчас вернуть это уже сложно назад, отмотать это сложно. Поэтому сейчас вот эти задавать вопросы: «А вот как бы ты поступил?» Честно скажу, знаете как: по справедливости. Для этого мне надо было вникнуть, разобраться в этом вопросе вот на тот момент времени, когда он возник, этот вопрос, не сейчас. И чтобы дать объективный ответ на ваш прямой вопрос, мне надо было тогда быть депутатом. Ведь вы сами сказали, Гудков и Пономарев не стали голосовать. Может, я бы был третьим. Но для этого мне надо было тогда быть депутатом и понимать ситуацию, которая была на тот момент времени.

— Хорошо, это принимается. Я не хотел на самом деле заострять внимание на этом вопросе, он носит символический характер.

— Это нормально абсолютно.

— Вот вопрос, который, мои коллеги-журналисты задают сейчас всем, кто идет в политику. Что вы думаете по поводу заключения Навального и считаете ли вы его политзаключенным?

— Я видел, как люди сползают с этого вопроса… Я постараюсь максимально честно ответить.

Первое — я знаю Алексея лично, и он меня знает. Он же был у нас в совете директоров «Аэрофлота», поэтому я его знаю давно, и, кстати, он ко мне очень хорошо относится. Мы даже какое-то время переписывались, очень давно это было, еще до всех этих неприятностей.

— С большой долей вероятности он прочитает наш разговор, потому что «Новую газету» выписывают в колониях.

— Я не тот человек, который если все кричат: «Ату его! Ату его!», то и я закричу. Поэтому вот только потому, что Навальный многим не нравится, или только потому, что он многим нравится, я не собираюсь занимать ту или иную позицию, у меня есть своя позиция, она положительная по многим вопросам. Есть, конечно, моменты, которые спорные, но в принципе какого-то криминала [в деятельности Навального] я не вижу.

Теперь следующая половина вашего вопроса: «Считаете ли вы его политзаключенным?» Как мне ответить на ваш вопрос — по закону или по понятиям? Это разные ответы. Вот смотрите, допустим, человек переходит улицу на красный свет и кричит — я против партии какой-то, которая ему не нравится. Его останавливает полицейский и штрафует его за неправильный переход дороги на красный свет. Вот он какой — политический? Или все-таки потому, что он перешел на красный свет?

По закону у нас нет политических заключенных, то есть никого не посадили только потому, что ты кричал не за ту партию или голосовал не так, как надо было голосовать. И за то, что Навальный раздражает кого-то и говорит какие-то вещи, ему припоминают, что он «стоял под стрелой» или «заплывал за буйки». Это, конечно, подленько и некрасиво, это такой осадочек вызывает. И я вам скажу, чья это ответственность. Это ответственность тех людей, кто осуществляет эти приговоры, это люди, которые обвиняют человека, это люди, которые выносят решение, которым можно позвонить и попросить их вынести вот именно это решение, а не какое-то другое, — это их ответственность.

Я не понимаю и не представляю, как, допустим, мне, командиру корабля, позвонит, например, мой непосредственный начальник, даже генеральный директор «Аэрофлота», и скажет: «Андрей Александрович, там полетит мой друг, ты должен его взять «зайцем», без билета». Я скажу: «Вы извините, пожалуйста, господин генеральный директор, но вы оформите билет, как положено, человеку, и пусть он летит, я его отвезу, ради бога. Без билета у меня на самолете никто не полетит». Так же я не могу представить, как мне может позвонить мой инструктор и сказать: «Андрей Александрович, слушай, перевези запрещенные предметы какие-то». Я этого не понимаю. И я также не пойму никогда, сажаем так, диспетчера, которому сказали: «Задержи рейс регулярный, на котором сидят 120 пассажиров, потому что мы ждем губернатора». Вот я бы на месте диспетчера встал и сказал бы: «Садитесь, пожалуйста, за пульт и задерживайте рейс сами. У меня нет для этого никаких оснований».

— Мне нравится эта история «командира» суда, который несет ответственность за все, что происходит в суде.

— Это ответственность каждого человека на своем рабочем месте. И если ты допускаешь халатность, какое-то преступление совершаешь, если ты совершаешь какие-то вещи, которые противоречат твоей профессиональной этике и поведению, по чьей-то указке — это твои проблемы, а не того, кто дал тебе указание. Ну да, одного уволят, другому премию не дадут, третьему еще что-то… Но если каждый человек будет ответственно подходить к своей работе и к своим профессиональным обязанностям, то у нас не будет авиадебоширов, у нас не будет политических заключенных, у нас не будет людей, которые боятся что-то говорить, только потому, что их посадят за то, что он язык показал полицейскому.

Очень часто задают вот эти вопросы про Навального. То есть, скажем так, по мнению тех, кто задает этот вопрос, я должен перепугаться и упасть под стол, наверное. Но, знаете как, если объективно оценивать, вы посмотрите, что нам внушила пропаганда. Что нам внушила пропаганда? Как только вы начнете говорить, допустим, о Навальном, то сразу выплывет, знаете, какой вопрос: «А что, вы хотите сказать, что Навальный лучше, чем Путин?» Или начинаешь говорить, допустим, про Путина — «А что, вы хотите, чтобы… Что, вам Путин не нравится? Вы что, хотите, чтобы был Навальный?»

Если послушать, допустим, речи Навального, то он как раз выступал за честные выборы, а на этих честных выборах Навальный может и проиграть, кстати, а может выиграть Литвинов, например. Вот пойду на выборы и выиграю у Навального. Почему или Путин, или Навальный? У нас 140 миллионов в стране. А выборы надо сделать честными. Надо ввести уголовную ответственность за вот эти подкидывания бюллетеней…

— Она есть.

— Ну есть, но ее нигде не применяют. Я не видел ни одного, кого бы посадили за то, что он вбросил эти бюллетени.

— Выдвигаясь в нынешних условиях на выборы, вы помогаете делать выборы честными, стремитесь к этому или, наоборот, сотрудничаете с теми, кто выборы сделал максимально нечестными?

— Я ни с кем не сотрудничаю, я вам говорю в открытую, как есть. Никто меня не использует как спойлера, никто мной не пользуется, никто меня никуда не приглашал. Мне захотелось и было интересно поучаствовать в этих выборах. Насколько они честные? Это пускай будет вот то, о чем мы с вами говорим, это будет на совести тех людей, кто их сделает нечестными. Но меня никто никуда не звал, я сам захотел поучаствовать в этом и подошел к Максиму Сурайкину, которого я знаю давно, подошел и попросил его меня поддержать. И он со своей партией меня поддержал, за что ему огромное спасибо, и спасибо партии «Коммунисты России».

Я понимал, что тысячи подписей я не соберу как самовыдвиженец. Поэтому я иду и по федеральному списку и иду по одномандатному округу 118-му. Я сам попросил этот округ, чтобы меня поставили…

— Вы живете в этом районе?

— Я живу в Дмитровском районе — раз. Во-вторых, Дмитров, Лобня, Долгопрудный, Химки, Талдом и Дубна — там живут очень много наших, «аэрофлотовских», которые меня знают, по 20, по 30 лет мы работаем, живут со своими семьями, со своими друзьями, со своими знакомыми, и прекрасно меня знают.

— Получается, вы от Шереметьево выдвигаетесь.

— Да, я почему и попросил меня выдвинуть от этого округа, особенно Лобня — это вообще наш авиагородок фактически, Химки — там очень много наших, Долгопрудный… Мой расчет был такой, что у меня нет таких средств, чтобы я участвовал по полной программе, нету спонсоров, я как бы занимаюсь своей работой, я продолжаю летать.

— Как вам кажется, на посту «Коммунистов России» Максим Сурайкин честно выполняет свою работу, это хороший руководитель партии?

— Я же вам говорил, что я не являюсь членом партии никакой, я беспартийный всю жизнь был, я последний раз был комсомольцем, поэтому как выполняется работа в партии, я просто не в курсе. Но если он по сей день является лидером этой партии, ну я думаю, что хорошо.

— Когда вы заявили в твиттере о том, что вы выдвигаетесь, многие ваши читатели обрадовались. Когда тем не менее стало понятно, какая партия вас поддержала, вас начали критиковать. Ваша позиция по поводу того, что для вас это всего лишь площадка, которую вам дал Сурайкин, понятна. Тем не менее у партии «Коммунисты России» есть определенная репутация, она для большинства (я не знаю, насколько это правда или нет), заключается в следующем: проект Сурайкина якобы был создан с главной целью — дискредитация Коммунистической партии Российской Федерации, которая вплоть до последнего времени была мощной оппозиционной силой.

— У меня другая информация немного.

— А ваша информация какая?

— Моя информация такая, что «Коммунисты России» вышли все из КПРФ. Дело в том, что «Коммунисты России» многие были не согласны с политикой Зюганова. Как бы они остались верны своей идее коммунистической, но при этом не согласны с Зюгановым.

— Вы не опасаетесь, что многие, увидев вас в списке, вашу фамилию как человека, который выдвинут именно от этой партии, начнут рассуждать следующим образом: ага, это спойлер.

— Я не опасаюсь этого. Потому что люди меня знают, кто знает, они пойдут голосовать не за Сурайкина, не за «Коммунистов России», а за Литвинова, именно поэтому я по одномандатному округу и попросил поддержки. И вы в любом случае, избиратели, будете голосовать не за партию. Поймите, нет идеальных партий, не существует. Кому-то нравятся коммунисты, кому-то нравятся, я не знаю, аферисты, кому-то нравятся… много у нас всяких партий, которые зарекомендовали себя с той или иной стороны. Поэтому нет такой партии, про которую бы вот сказали: о, вот все, мы все «за». Все равно кто-то будет против, и будет приводить аргументы, кстати, справедливые, почему он против. Поэтому я не гонюсь за рейтингом партии конкретной.

Я иду с поднятой головой, глаза я не прячу, потому что я ничем… Я в НКВД не работал, расстрельные списки не подписывал, я за Крым не голосовал, как вы мне задаете вопрос, пенсионный возраст я не поднимал, на Донбассе не воевал, я за дружбу народов. Я родом из Советского Союза, где мы все дружили. Поэтому мне предъявлять какие-то грехи других депутатов, которые это все голосовали и все это делали, ну, по крайней мере, смешно. Я честно летал на самолете и продолжаю летать.

— В федеральный список партии это уже «Коммунисты России» вас пригласили?

— Они меня туда внесли. Но я просил одномандатный 118-й округ.

— Понятно. Просто ведь у Сурайкина никогда не было депутатов в Госдуме.

— Вот вы задаете такой вопрос: вот партия плохая, а вот если вы в этой партии состоите… А вы помните, сколько было покушений на Гитлера в фашистской Германии, а ведь все это были члены НСДАП.

— Нет, не все.

— Ну многие.

— Многие были из вермахта, они не были партийными.

— Но все равно партийные были. Вы же смотрите фильмы, «Операция «Валькирия», там вот как раз все генералы… Как генерал, он не член НСДАП?

— Да.

— Но ведь и много было антифашистов, которые в общем-то по глупости кто-то вступил, кто-то из боязни вступил и т.д. Поэтому нельзя судить по партии о конкретном человеке.

— Последний вопрос про партию задам. Я не знаю, мне-то он кажется очевидным, но у вас, может быть, совсем другая перспектива. Почему вы не пошли в другую партию?

— А в какую? Если в общеизвестную, то меня бы не то чтобы поддержали, а заклевали бы.

— Многие из наших читателей, они, конечно, «Яблоку» симпатизируют, многие «Яблоко» критикуют, с другой стороны. Мы в этой же студии говорили, допустим, с Мариной Литвинович, которая в начале года проделала гигантскую работу по помощи задержанным на митингах как член ОНК. И она сейчас избирается от «Яблока», тоже по округу, на севере Москвы, рядом с вами. Для нас это выглядит естественной траекторией, то есть человек выступает за независимую политику и просит демократическую партию о поддержке. Есть другие партии, которые были бы вам рады.

— Вы знаете, насчет Марины Литвинович, я ее знаю очень давно лично, и она меня знает, и я с огромным уважением к ней отношусь. Кстати, она идет по нашему Северному округу, и я буду с удовольствием за нее голосовать…

— Это там, где вы прописаны?

— Да. Она прекрасный человек действительно, неравнодушный, и она давно уже крутится в этих кругах политических. И почему она пошла от «Яблока», ну, видимо, ей было так удобно, видимо, она знала людей там, и люди знали ее. Я же летчик, я в этих политических структурах не участвовал, как она, поэтому я знал Сурайкина, и я к нему и обратился первому. Ну если бы я знал лично Явлинского, может быть, и они бы меня поддержали, но всегда же идешь к тем, кого знаешь.

— Как вы относитесь к тому, что вас может поддержать «Умное голосование»?

— Я не совсем понимаю, как оно работает. Мне так объясняли, что как бы выбирается кандидат какой-то, и, скажем так, призывают всех голосовать именно за этого кандидата.

— Да.

— Но тот, кто этим занимается, если он меня услышит и увидит, поддержит — ну спасибо.

— Там же все функционально: в вашем округе нужно найти кандидата, у которого наибольшие шансы победить основного провластного. «Умное голосование» будет искать любого кандидата в вашем округе, у которого больше шансов победить Ирину Роднину как кандидата от «Единой России».

— Ну если «Умное голосование» вдруг наткнется на Литвинова, то я не буду возражать (смеется).

— Первый законопроект депутата Литвинова?

— Я давно вынашиваю этот законопроект, мне просто он снится во сне, какой бы я предложил.

При этом убрать генерального директора, всех начальников департамента и всех топ-менеджеров, а считать, начиная с уборщицы и заканчивая, допустим, начальником отдела. Если ты хочешь получать два с половиной миллиона долларов в месяц, значит, у тебя сотрудники должны получать 500 тысяч долларов в месяц. Вот как это было раньше: директор завода, у него была зарплата 500 рублей, а у инженера — 120 рублей после института, при Советском Союзе. То есть она была выше, конечно, в 4–5 раз, а не так, как сейчас. Сейчас руководитель получает миллионы долларов, а у него сотрудники получают 25 тысяч рублей. Вот поэтому если ты хочешь получать такие деньги, подтяни зарплату по своей отрасли. Вот что бы я предложил. Понятно, что коммерческие структуры — это другое дело, но в компаниях с госучастием это немедленно надо сделать, иначе «золотые парашюты» никогда не закончатся.

— Последний вопрос. Начали ли мы летать наконец-то? 2021 год, пандемия, которая то ли кончилась, то ли нет, как вам летается?

— Плохо, плохо. Правда, вот за июль, я могу сказать только про нашу компанию «Аэрофлот», мы почти в 2,5 раза увеличили объем перевозок пассажиров, в основном на внутренних рейсах, так как заграница у нас открыта не вся, там мало куда мы летаем, но летаем потихонечку. А вот внутренний рынок, вы же все хотите загорать, купаться, вас надо всех перевозить. И что очень грамотное решение, которое приняло руководство «Аэрофлота», это что сейчас закольцевали рейсы. Допустим, я прилетаю в командировку, допустим, в Анапу и из Анапы мы выполняем рейс, допустим, в Пермь, в Казань и опять возвращаемся в Анапу. То есть теперь для того, чтобы жителям Казани или жителям Перми попасть на курорты — в Геленджик, в Анапу, в Сочи, им не надо через Москву лететь. Это был очень важный шаг в пандемию. И вот за счет этого у нас увеличился пассажирооборот, и мы немножко разлетались. Что будет осенью, не знаю, так как все это спадет опять, отпуска закончатся, все вернутся в школы, в детские сады, на работу.

— Осенью будут выборы.

— Да, осенью будут выборы. Ну посмотрим.