12 августа ТАСС сообщил со ссылкой на Красноярскую краевую прокуратуру, что в реке Хатанга на востоке Таймыра обнаружены 1,2 тысячи туш дикого северного оленя, погибших, видимо, при переправе. По нашей информации, проверка начата тремя прокуратурами — края, района и природоохранной. Туши (главным образом, это оленята) поднимают с мелководья, они будут сожжены. Причиной смерти животных пока называют асфиксию от попадания в легкие воды, но прокуратура обещает оценить «взаимосвязь гибели животных и незаконной охоты».

За день до этого на берегу реки Хатанга, в пяти километрах ниже одноименного села, уже находили туши 56 погибших диких северных оленей, в основном пыжиков — телят, родившихся в минувшем июне (традиционное время отела здесь — третья декада июня). Региональный главк МВД сообщил, используя два раза слово «предположительно», что телята в ходе сезонной миграции при переправе через реку ослабли и захлебнулись, далее их прибило к берегу. Но на двух тушах найдены огнестрельные раны (позже нашли еще на двух). Поэтому возбуждено дело по статье «незаконная охота с причинением крупного ущерба» (до двух лет), ведется дознание («комплекс мер по установлению лиц, причастных к незаконной охоте»).

Известно, что погибших оленей обнаружил и сообщил об этом в полицию госинспектор отдела контроля и надзора минэкологии края Александр Беляев, осмотр туш животных производился в присутствии ветврача.

Людям, имеющим представление об оленьих миграциях и человеческих нравах,

(ГУ МВД в конце своего сообщения добавило, откуда оно: «по информации ОМВД по Таймырскому району»).

Местный ресурс «Хатанга.РФ» рассказывает, что в ночь на 3 августа в окрестностях села расстреляли десятки оленей.

что подтверждают фотографии неравнодушных людей (действительно прилагаются. — А. Т.). Казалось бы, можно допустить — несчастный случай на охоте, ушел подранок. В данном случае подранков оказалась катастрофически много».

Красноярскому изданию Ngs24.ru инспектор Беляев рассказал, что в числе 56 мертвых особей, найденных первыми, насчитал 17, убитых выстрелами. «Вызвал на место ветеринарного инспектора. Он почему-то занизил число оленей, убитых огнестрелом, — сказал, что на других не увидел следов выстрелов и поэтому счел их просто погибшими. Позже приехала полиция. Я пытался убедить их забрать туши оленей как вещдоки, они сказали, что забирать их не будут. Осмотрели место, опросили меня и уехали. Наутро этих оленей на месте уже не было».

Позже появились объяснения, что туши убрали вынужденно, так как хранить их на месте происшествия (да и где-либо еще) невозможно: они раздулись от долгого нахождения в воде, часть уже в стадии активного разложения.

О том, доверху ли забиты ледники в мерзлоте (еще их называют мерзлотники, они там есть на берегу), как и о том, извлекли ли из животных пули, определили ли калибр — состоялась ли, словом, экспертиза, — полиция не сообщает.

По словам Беляева, теперь его вынуждают уволиться с работы некие неназванные им «третьи лица». На фоне недавних историй Красикова (инспектора на Байкале, задержавшего браконьеров) и Саночкина (лесного инспектора в Зауралье, проверявшего, как компания с депутатом Хахаловым давила со всем изуверством волка) это не выглядит чем-то из ряда вон.

Как не выглядит новостью и то, что, собственно, в красноярской Арктике произошло. И вот об этом, почему так, почему новость не в том, что случилось, а в том, что об этом вдруг заговорили, — подробней.

— Балок — это сарай такой. А север — это балки и грязь в них. На цыпочках туда можно заходить, только цыпочки потом долго отмывать. Тундра ржавая, железо всюду, уголь им завозят, и он по всем берегам, где жилье или балки. Ходят все, от мала до велика, смотрят в бинокли, высматривают, кого бы еще подстрелить, все с ружьями, каждый метр поделен. Запретили оленей бить в воде, так мы на берегу управимся (с не столь давних пор по оленям нельзя стрелять в реках — животное находится в заведомо беспомощном положении. — А. Т.). Загоны для оленей, где они переходят реки, — чтобы шли точно под выстрел. Вышки всюду и помосты к балкам, чтобы оленей туда затаскивать и разделывать уже без гнуса и комарья, комфортно. Только убивать, только стрелять.

Так мой друг Сергей З. объяснял приезжим про Север. Исчерпывающе — поэтому повторяю его, лучше не сформулировать.

И к уже процитированному рассказу в «Хатанга.РФ» можно было бы отнестись скептически, поскольку восклицание — «такового вопиющего акта жестокости к животным Хатанга еще не знала в своей истории» — кажется неискренним: оленей здесь бьют при сезонных миграциях регулярно, без пропусков, это бизнес. Но, похоже, автор, говоря о беспрецедентности, имеет в виду лишь бессмысленность этого побоища. Хотя есть ли разница оленям, как их убивают, — чтобы переработать в мясо и на шкуры или исключительно из спортивного интереса, — вопрос.

В октябре 1994 года мне пришлось от начала до конца присутствовать при таком традиционном сезонном побоище. В Хатангу — ржавое железо, черные доски, гильзы, те самые балки — тогда я смог попасть на вертолете вместе с чиновниками краевой администрации во главе с первым вице-губернатором края Евгением Васильевым (сейчас он возглавляет Эвенкию). Естественно, высоких гостей здесь встречали по высшему разряду, ну и я увязался с ними послушать местное начальство. Оно там собралось, похоже, все. Столы накрыли на берегу. Уже было темно, когда олени пошли переправляться, ломая лед.

Олени, несмотря на то, что их убивали, все шли и шли навстречу пулям. «Главное — первого пропустить. Вожака. Дальше бей хоть с закрытыми глазами. Когда «дикарь» идет, мы все выходим, тут у каждого по несколько стволов».

Там много было необычного, в Хатанге, вроде незакрываемых никогда кранов — чтоб вода всегда бежала и трубы не перемерзли, поразительного радушия и прямоты местных людей — всех без исключения, обилия комнатных растений, фотообоев с видами зеленой природы, и время было непростое — Норильск, прихватив Таймыр (который к тому моменту стал уже самостоятельным субъектом Федерации), хотел выйти из состава края. А здесь, в Хатанге, от Норильска зависело не почти все, а все практически, поэтому, конечно, не красноярским чиновникам было учить чему-то этих людей или глядеть на них косо, поэтому они молчали, лишь непроизвольно вздрагивая от такого приема, когда гремели выстрелы или в них отлетали гильзы. Так вот я к чему:

Не знаю, брали ли в итоге от добытого еще что (возможно, язык, сердце, почки), но уж точно хатангские власти свои проблемы с помощью этой охоты решали, она не была абсурдной.

И еще я это вот к чему: вероятно, это глобальные изменения климата и антропогенный фактор (прежде всего «Норникель») привели к тому, что сроки миграции сместились почти на три месяца — с конца октября на начало августа. Телята не успевают окрепнуть, и они действительно тонут — реки тут серьезные. И в последние годы они становятся все полноводней.

Ну и важный психологический момент. В 1986-м мой старший товарищ и друг Юрий Ермолин (оператор) и Мирошниченко (режиссер) снимали 20-минутную «Госпожу тундру», что стала классикой документалистики. Там показано, как плывущих оленей бьют с лодок. Охотник Дорофиенко (его «обрабатываемая» территория равна Швейцарии, жене он говорит: ты — королева Швейцарии), в частности, рассказывает про оленью миграцию. Когда «дикари» идут с юга, с Эвенкии, на побережье, переправы совпадают со временем отела. Реки широкие, если штормит — телята тонут. В километрах двух от переправы табуна трупы пыжиков прибивает к берегу, по 80, по 100. Их не собирают — запрещено. Если разрешить, считает власть, значит, пыжиков начнут стрелять, сдавать как утонувших. Не доверяют людям, говорит промысловик Дорофиенко, но человеческие чувства в людях преобладают, а не зверь, и он уверен, что ни один охотник на теленка с ружьем не пойдет. Когда пыжики, переплыв реку и выбившись из сил, не могут подняться на берег, вязнут в топи, на них налетают чайки, бакланы, охотники телят спасают, помогают подняться.

Многие промысловики говорили мне то же. Михаил Тарковский, например:

Так вот, к сегодняшнему отстрелу. Биолог и охотовед Феликс Штильмарк рассказывает в «Госпоже тундре» удивительное: «Создается ненужная жестокость и грозит нам изменением человеческих качеств — это на лесосеке лесорубы, это сами охотники мне говорили, что это безобразие надо прекратить, мы не можем, мы начинаем к нему привыкать». «Хатанга.РФ», то есть человек, живущий в Хатанге постоянно (он там не подписывается, и я его называть не буду), тоже говорит не столько об оленях, сколько о нас. Об «опасности для социума, не говоря уже о психологической составляющей: где тот предел, который позволяет безопасно разрешить взять в руки оружие?! Ведь в один непредсказуемый прекрасный момент оно сможет быть направлено и не только в сторону оленей».

Это действительно было и есть в местном народе, самый известный красноярец Астафьев писал о том же:

Люди так живут («диковка», еще раз, — это сезонное явление), но понимают, что так нельзя, мучаются.

Никуда отсюда не делась логика еще советского хозяйствования на «северах» с попутным воспитанием жестокости в народе — убить всех, одним остаться. Отнять волчье мясо — оленину, просто поубивав конкурентов (меж тем именно волки были единственным и идеальным регулятором численности «дикарей», они адаптированы друг к другу). А чтобы «дикари» после этого не расплодились чрезвычайно — отстреливать их тоже. И обязательно как можно больше. Иначе они уводят домашних оленей с собой, иначе в популяции начинается мор, эпизоотии (тут около 40 очагов сибирской язвы).

Эту логику я слышал в 94-м в Хатанге, когда СССР уже не было. Эту логику начали продвигать и власти, и ученые с конца 60-х годов прошлого века, когда популяция «дикарей» восстановилась после войны — во время нее их отстреливали, не считая, потом 25 лет ждали (добыча разрешалась только аборигенам, не более 6 тыс. голов).

Это «рациональное природопользование» живо и сейчас в чиновничьих кабинетах и в народе, но с 90-х никто оленей не считал, никто не занимался, только недавно начали.

Штильмарк говорил про ответственность ученых. Тех, кто доказывал целесообразность вот такого рационального природопользования — когда популяцией «дикарей» управляют с помощью их отстрела. Тех, кто продвигал методику борьбы с волками — ту, что ярко показана в фильме: их расстреливают на снегу с борта вертолета по одному, и камера фиксирует, как преследуемый волк, собрав силы, бросается на вертолет.

И это в советское время еще понаставили всех этих съемных и стационарных направителей (полузамкнутых загонов) — так что это не охота, это расстрел, зверю не уйти. Раз есть забор, загон — значит, целиком ответственность человека и его грех. Ни на кого не списать. И с этим выросло уже два поколения.

Норильский комбинат вытравил ягельники на многие сотни верст. Чтобы «дикарям» прокормиться, надо их убивать. Убивать должны люди, прежде убившие волков. Иначе — еще одна катастрофа, помимо той, что происходит в сердцах и головах.

Это еще одно исчерпывающее высказывание — из диссертации Леонида Колпащикова (НИИ сельского хозяйства Крайнего Севера СО РАСХН, Норильск, 2000), посвященной теории управления оленьей популяцией (цель — «получение максимального «урожая» в течение «бесконечного времени» при сохранении оптимальной структуры и численности популяции»).

Итак, с сокращениями:

На тот момент разные исследователи оценивали популяцию от 450 тыс. голов до 1,2 млн. Но вернусь к цифрам Колпащикова, к наиболее достоверному источнику. В советские времена говорили о «лимите добычи», бились за его полное использование и довели от 70% в начале 70-х годов до 80% в годах 80-х, отстреливая по 50–70 тыс. голов в год. В 1988-м — 130 тыс. В 1999-м убили лишь 30 тыс. (понятно, что просто вырос неконтролируемый сектор). Они это называют, впрочем, щадя себя и нас, не убийство, не расстрел — «промысловое изъятие». Как теперешние чиновники Минприроды и депутаты Думы — «добывание», «оборот» и т.п.

С 1975-го на всем протяжении реки Пясина (до 500 км) стояли бригады диковщиков — через каждые 10–20 верст, «образуя мощный заслон», как свидетельствует Колпащиков. «Это не могло не привести к уничтожению генофонда». Возможно, стоит говорить не только про генофонд «дикарей».

В 1986-м, когда снималась «Госпожа тундра», олень не пришел на отстрельные точки. Но в 1987–1988-м был пик «диковки». Потом — падение до 2000 года. Что было дальше — данные неполные. Его просто стреляли, похоже, никто не считал. В 2014-м появились некоторые цифры, и как раз сейчас краевое минэкологии проводит большой авиаучет оленей. По предварительным подсчетам, поголовье сократилось в 2–2,5 раза, с миллиона до 400 тысяч. Но если ученые заповедников часто говорят о катастрофическом сокращении поголовья, то власти и, например, сотрудники СФУ считают происходящее естественными процессами и вовсе не верят, что когда-то популяция достигала 1 млн особей.

Еще в июне в Хатангу прибыла группа научных сотрудников Сибирского федуниверситета. В частности, они выясняют, почему так изменились сроки оленьих миграций. Теперь в Эвенкии «дикари» кочуют девять месяцев, а на Таймыр идут только на три, спасаясь от гнуса. Ну и телятся тут, как заповедано (но только в смысле рождения телят, и сразу обратно — не медлят, не тупят). Раньше на Таймыре проводили почти столько же времени в году, если не больше.

В прошлом году олени миграцию в Эвенкию начали вовсе в конце июля, причем одно стадо промчалось прямо через поселок (многих телят при этом задрали насмерть собаки).

Возвращаясь к диссертации Колпащикова 2000 года. Из ее выводов: предельно допустимая численность таймырской популяции по кормовым запасам — 820–850 тыс. особей.

Этот метод, кстати, таймырские ученые разработали потому, что в 90-е осенние миграции проходили куда позже, чем в середине века, после войны. Дикари дожидались ледостава, поэтому охотники, окучивающие переправы, обламывались. В этом и есть основная причина падения диковки в 90-е. Ну а сейчас маятник качнулся в другую сторону — «дикарям» приходится плыть.

Ученый Колпащиков стал доктором биологических наук и возглавил научный отдел госучреждения «Заповедники Таймыра», после учетов 2014 года он говорил, что промысел вышел из-под контроля, на 800 тыс. кв. км Таймыра — четыре охотинспектора, теневая охота выросла по ареалу «дикаря» от Якутии до Ямала.

На красноярской Полярной комиссии глава Хатанги Александр Кулешов заявил, что за 2015 год браконьеры вывезли с Таймыра почти три тонны пантов. Отправляют, в основном, в Китай, Южную Корею (там за 1 кг дают 400 долларов, в РФ до 80). Арифметика убийственная: вопреки записям во всех декларациях, что это панты домашних оленей, такие объемы невозможны при их поголовье в 5 тыс. Это главное доказательство того, что панты рубят на всех переправах, когда «дикарь» идет из Эвенкии: на моторках подходят к плывущим животным и топорами, тесаками, с лобной костью — уж как получится.

Биолог и охотовед Борис Павлов — его до сих пор хорошо помнят в Норильске, это он основал НИИ сельского хозяйства Крайнего Севера (а когда его развалили, просто ушел в тундру, где, на оленьей тропе, его тело и нашли через год) — полагал, что существует коллективный разум оленьего стада, и чем оно больше, тем «дикари» разумнее себя ведут, обходят точки отстрела. В этом году переправа «дикарей» через Хатангу началась 2 августа. Ученые насчитали на участке реки длиной в 10 км 70 тыс. голов, завкафедрой охотничьего ресурсоведения и заповедного дела СФУ Александр Савченко:

А потом, после переправы, обнаружили туши погибших. Удивительно не то, что это случилось, а то, что об этом написали все СМИ страны. На всех журфаках страны всегда первым делом объясняют: новость — это не когда собака кусает человека, это порядок вещей, новость — когда, наоборот, человек кусает собаку. Три дня подряд редакция последовательно интересовалась, не пишу ли я: о сибирских лесных пожарах, о насилии над детьми в школе-интернате поселка Квиток и вот теперь о массовой гибели оленей. Для меня все эти события — не новости: таежные пожары, как и стрельба по оленям на переправах, — обычные сезонные явления, побои в детдомах в глухомани, а тем более в такой, тайшетской, — явление даже не сезонное, а перманентное. Это порядок вещей. Варварство, каменный век, но люди так живут — чему удивляться, для чего округлять глаза? Люди работают на работе, едят за столом, спать ложатся в кровати, там же делают новых людей, а иногда на столе. И об этом писать?

Но захожу в агрегаторы новостей и вижу, что это — новости, что сотни СМИ об этом строчат. Причем не только московских — поэтому версия о незнании Москвы жизни России не верна (хоть не так давно координатор проектов Баренц-отделения WWF России Иван Мизин и говорил, что масштабы браконьерства они до приезда в Эвенкию даже представить не могли).

СМИ — я про настоящие — это сегодня война, а война, как известно, дело молодых. Это не столько поколение «снежинок», вдруг открывающих для себя Россию, сколько «пыжики», которые не хотят, чтобы их били на переправах. Да, тут, может, и живут так, но для них это архаика и безумие. Да, тут это образ жизни, а для них — образ смерти.