Разумеется, «Дело» не про Серебренникова, и режиссер всячески подчеркивает, что снимал универсальную историю. В частности, про то, как коррупция превращает живых сложных людей — в односложный гомогенный электорат.

Герман-младший предпочитает снимать свои сюжеты под электрическими облаками, в которых бумажные солдаты из разных времен играют в гарпастум и мечтают о космосе. Его сложнопостановочная картина «Воздух» о летчицах из вымышленного авиаполка, бьющихся с врагом над небом блокадного Ленинграда, тесно связана с лучшими образцами отечественного кино о войне. Съемки батальных сцен и воздушных боев были отложены из-за пандемии на… неизведанное будущее. Чтобы не сойти с ума (как признается сам режиссер), он достал из тумбочки давний сценарий про домашний арест. Но вот как-то этот «давний сценарий» вплотную склеивается с днем сегодняшним.

На Каннской премьере в кинотеатре «Дебюсси» генеральный директор фестиваля Тьерри Фремо пел дифирамбы российскому кино, щедро представленному на Круазетт, его великой истории, опытам молодых режиссеров, вроде Киры Коваленко, фильм которой в этой же программе «Особый взгляд». Алексей Герман благодарил отборщиков, сказал, что показ для него счастье и вызов. Про счастье понятно. Про вызов — поподробнее.

Международное название фильма «Домашний арест». История профессора-филолога, оказавшегося взаперти с браслетом на ноге (не помыться, не удалиться от дома дальше, чем на сотню метров), по сути, из-за поста в Сети. В этом посте филолог обвинил мэра в растрате и воровстве, снабдив обвинение колким шаржем.

Власть давно отработала зеркальный метод борьбы с бунтовщиками: профессор сам обвинен в растрате госимущества — украл деньги, выделенные на проведение научной конференции. Так решила судья Морозова (все совпадения случайны, к чему вспоминать, что реальный судья Морозова в свое время наказывала и Навального, и лидера Объединения перевозчиков России Андрея Бажутина). Куда дел профессор 15 стульев — одном Ильфу с Петровым известно. Теперь надо доказать, что не украл, что не был материально ответственным. Что конференция состоялась (как спектакль Серебренникова «Сон в летнюю ночь», например). Что не жираф. Но нет, жираф — сожрут и не подавятся. Надо срочно признаться — зона по нему плачет, это ему раздумчивый следователь (Александр Паль) разъяснит. И мама. Жена ушла. Дочь в отключке. Бандиты избивают. Врач не лечит. Сердце больное. Сантехник, с которым выпивают сначала «за то, чтобы протекало!», а потом «за то, чтобы протекало!». Вместе все придут к философскому выводу: «Лучше чем сейчас — не будет!»

В эпиграфе цитата из сартровских «Мух», как известно, вольной интерпретации древнегреческого мифа об Оресте и его несгибаемой сестре Электре… А кажется более подходящей другая: «Мучительный секрет богов и царей: они знают, что люди свободны. Люди свободны, Эгисф. Тебе это известно, а им — нет».

Конфликт строится, как пазл, из примет конкретных процессов. Те, кто регулярно их посещал или внимательно следил по газетным репортажам, узнают точно воспроизведенные подробности (такие, например, как запрет на посещение матери в больнице и даже ее похорон).

Итак, живет в небольшом городке немолодой профессор Давид (Мераб Нинидзе), исследователь поэзии Серебряного века, общается исключительно с мамой (Роза Хайрулина), которая за его глупое, заведомо проигрышное упрямство ругает его и до смерти боится за него.

Адвокат Анна Михайловна (Анна Михалкова), как и все, поначалу предлагает ему забыть о мэре, заняться решением собственных неразрешимых вопросов. Но постепенно втягивается, готова идти до конца.

Следователь (Александр Паль) — начитанный, образованный (мне на реальных процессах такие не встречались), «Скотный двор» с «1984» сравнивает, рад бы помочь, да никак не может не посадить. Служивый человек. Все всё знают и понимают. Но молчат. Но вы что — революции хотите? Кровью умоетесь.

То есть, с точки зрения обывателя, очередной Чацкий сам и виноват. Написал про власть нехорошее — отвечай. Мы тоже знаем, не лезем же. А лучше признайся. Тебе что, больше всех надо?

Да не хочет ото всюду изгнанный Давид революции, хочет, чтобы не крали.

Народ в фильме олицетворяет проплаченная демонстрация под окнами арестанта: «Профессор — вор!», врач, слесарь, отключающий воду с чувством сочувствия, соседи, косящиеся на скандалиста.

Есть и студенты, ученики профессора со своим личным выбором (одного мальчика отчислили за одиночный пикет, любимая китайская студентка уедет, бросив работу о Мандельштаме), остальных переведут к другому проверенному педагогу, а в качестве «свободной зоны» у них останется лишь Шевчук под гитару.

Еще коротко появится в телевизоре мэр в Brioni c лицом уголовника.

Так что, тост «Лучше не будет, чем сейчас!» — пьем стоя до дна.

Место действия: квартира, двор с соснами (снимали в карантин в Репино) и проржавевший железный портрет Ленина. Ощущение клаустрофобии, замкнутого отплывающего в небытие мира: книги, папки, работы студентов, рукописи по Серебряному веку, портрет Ахматовой, картины Клюге. Кому все это нужно?

Фильм снят в одной декорации, решен плакатными средствами. Ну да, смущает доктор, которая не лечит больного, и некоторые манифестационные фразы… Но в архитектонике плаката предполагается перехлест, броскость, выраженная идейность, акционизм.

Сегодня вновь возвращается эзопов язык, полунамеки, считываемые исключительно своими. Какой язык нужен для выражения всего того, что мы так сильно переживаем?

Финал фильма обнадеживает. И удручает. Как в жизни, когда сложно с выбором. Хочется и семью сохранить. И себя. И вот в этой невыносимо трудной, почти патовой позиции пытается «сохранить себя» цитирующий стихи двадцатичетырехлетнего Мандельштама «О небывалой свободе» профессор. И режиссер Алексей Герман-младший.

Нам ли, брошенным в пространстве,

Обреченным умереть,

О прекрасном постоянстве

И о верности жалеть!