КомментарийОбщество

«Не храните ничего лишнего»

Политик Дмитрий Гудков и журналистка Светлана Прокопьева рассказывают о том, как вести себя при обыске

Дмитрий Гудков: «Когда отводили в сторону — чуть ли извинения не приносили»

Фото: Влад Докшин / « Новая газета »

Фото: Влад Докшин / «Новая газета»

— Поскольку этот обыск был для меня не первым, я был абсолютно спокоен. Я понимал, что они пришли больше для устрашения, поэтому успел и зубы почистить, и голову помыть, чтобы нормально выглядеть. Вошли они не раньше, чем через 40 минут после того, как приехали.

В этот момент я был на даче под Коломной, они пришли около семи часов утра. Мы были дома с семьей, все спали. На удивление, мой почти восьмилетний сын был очень спокоен и даже подходил к омоновцам и просил, чтобы они рассказали, как устроен автомат. То есть он уже не боится, он понимает, что полиция может прийти в дом, часто приходят, стучат. Он это все знает.

Прошлый обыск продолжался два часа, а этот шел целый день, в Коломне и в Москве.

Я присутствовал и там и там, открывал двери, чтобы их не ломали. С семи утра до пяти вечера — пять обысков.

В этот раз ни к чему интерес не проявляли вообще. Они сказали: «Мы все понимаем, но нам надо». Вообще искали какие-то документы по подвалу, но все понимали, что у меня их нет. У меня есть сейф, единственное, я им открыл его, там лежал устав фонда демократических реформ. Взяли устав, но он и так опубликован в интернете.

Около 40 человек приезжало по двум адресам в деревню (к Дмитрию Гудкову и в дом его родителей. — Ред.), около 20 человек приезжало в Москву.

В 2019 году <во время обысков> адвоката ко мне не пустили, а в этом году я был в Коломне, это два с половиной часа от Москвы, поэтому адвоката вызвать не пытался. Тем более в семь утра.

Как правило, к лидерам еще пытаются проявлять уважение, а у остальных бывает жестко. К <Александру> Соловьеву пришли мягко, даже дали возможность вызвать адвоката, ничего не пилили. Было жестче у начальника моего штаба Виталия Венидиктова. Он заснул в 4 часа утра, а спит он очень крепко, да еще и в наушниках. Он проснулся от того, что болгаркой пилили дверь, спросонья даже не понял. Естественное, у него все было очень жестко, все перевернули, изъяли всю технику.

Для моей тети обыск был неожиданностью, она не знала, как реагировать, и адвоката не вызывали. Тетя никогда не занималась политикой, дело абсолютно выдуманное, поэтому, конечно, он была шокирована. Обыск у нее продолжался, кажется, часа три, изъяли телефоны, какие-то флешки. У брата моего телефон изъяли.

Технику, конечно, не вернули, ее долго возвращают. Например, то, что было изъято у меня в 2019 году, вернули только полгода назад.

После обыска меня отвезли в отдел. Общались нормально, даже давали сгущенное молоко, чтобы я добавлял его в кофе. В это время я переживал только за тетю, ее тоже посадили на двое суток. Но мне не разрешали общаться с ней, якобы мы сообщники, о чем-то можем договориться. Это было странно очень.

В этом деле, совершенно очевидно, нет ничего. Это запугивание. Дело о подвале в сто метров (уголовное дело о «причинении имущественного ущерба путем злоупотребления доверия» было возбуждено из-за якобы неуплаты тетей Дмитрия Гудкова платежей по договору аренды нежилого помещения. Пострадавшей стороной выступил Департамент городского имущества Москвы. — «Новая») — оно просто априори не может быть предметом интереса целого Главного следственного управления ГУВД, которые выслали на все 15 обысков 200 человек.

По всем СМИ передавалось, что у нас обнаружены боеприпасы и что это дело не про тетю, а про меня, хотя я не имел к этому совершенно никакого отношения: ни к подвалу, ни к фирме тетиной.

Репрессии потихонечку приобретают массовый характер. Если раньше они пытались соблюдать какую-то правовую форму, прикрываться каким-то законом или еще чем-то, то сейчас они действуют в духе Вышинского: «был бы человек, а статья найдется». То есть они уже ничего не стесняются, у них нет никаких сдержек и противовесов. Это уже, по сути, переход к другому качеству репрессий, когда им даже повода не нужно.

Конечно, в Главном следственном управлении следователи все понимают. Когда меня отводили в сторону, то чуть ли не извинения приносили, что вынуждены в этом участвовать.

Никита Кифорук

Дата-исследование

Ваши планы на обыск

С начала года силовики 179 раз вламывались в квартиры журналистов, активистов и политиков: исследование «Новой»

Светлана Прокопьева: «Все еще не понимаю, что хотели найти»

Фото: Влад Докшин / « Новая газета »

Фото: Влад Докшин / «Новая газета»

— Обыск у меня был один раз. Я как раз приехала на поезде из Москвы, приняла душ, переоделась и села работать. В дверь позвонили ровно в 12.00. Я довольно беспечно открыла, даже не посмотрев в глазок. За дверью была целая толпа: следователь СК, оперативник Центра «Э» майор Бойков, которого я видела на всех митингах, еще парочка каких-то мутных эшников и четыре собровца при полном обмундировании. Сопровождали их две студентки юридического вуза в роли понятых. Я так поняла, они у них практику проходили, заодно и понятыми выступили.

Я живу в обычной хрущевке старой планировки с маленьким коридорчиком — 1,2 метра. Первыми входили собровцы. Из-за тесноты заходить им пришлось гуськом и довольно долго. Я сразу поняла, что доследственная проверка закончилась возбуждением уголовного дела. Ну, началось…

Даже испугаться не успела. Страх требует времени, погонять событие в голове. А в этом случае реагировать пришлось здесь и сейчас. Когда на тебя идет вооруженный человек в бронежилете и каске, у тебя есть время только отступать.

Пока отступаешь, соображаешь, какую линию поведения выбрать. Я тихонько села на стул и смотрела на них снизу вверх. Что они будут делать с женщиной, которая смотрит на них снизу вверх?

После собровцев зашел высоченный молодой человек — следователь. Он встал надо мной, и с высоты своего роста сказал: «Светлана Владимировна, вот постановление об обыске», — и что-то там зачитал, что они сейчас будут обыскивать. Я сказала, что мне нужен адвокат. Мне дали мой телефон, чтобы я могла позвонить.

Они меня, кстати, сразу отгородили от всей техники. Телефон дали для звонка и снова забрали. Самое ужасное, что их приход был неожиданным. Я довольно беспечно отправилась открывать дверь, даже не выключив экран ноутбука, на котором только что закончила писать текст. Все было открыто в браузере, мессенджеры были открыты. Я не успела выйти из аккаунтов.

Адвоката ждать не стали, начали обыск. Я позвонила своему юристу, сказала, что они пришли. Она сразу все поняла, потому что у нас была предварительная договоренность на такой случай. Адвокат была у меня дома уже минут через десять. По пути она сообщила об обыске в СМИ.

Обыск продолжался почти шесть часов, потом меня повезли на допрос в Следственный комитет. Но перед поездкой мне разрешили переодеться, я зашла в комнату и увидела, что они забыли на столе мой телефон. Вот тут я до него и дорвалась: успела пофотографировать весь бардак, что они устроили у меня в квартире, и отправила фото в редакцию.

У меня перерыли все ящики стола, все коробки, ни одного нетронутого места не оставили. Единственное, они уже подустали к шкафу с одеждой.

— У вас там коробки, что в них?

— Смотрите сами.

— Ну, что там? Может, мы не будем их снимать?

— Мой архив старый.

Его решили не доставать.

В соседней комнате, где рабочее пространство мужа, они как-то щадяще обыскивали, такого бардака не устроили, как у меня.

Видеофиксация обыска не велась. Только фотографировали.

Изъяли три ноутбука, два телефона, несколько флешек, компакт-диски выборочно, мой договор с «Радио Свобода» (признано иноагентом. — «Новая»), загранпаспорт и еще что-то. Они набирали все с запасом. Потому что из всего объема, что они изъяли, в уголовном деле оказался только мой рабочий ноутбук. Все. Даже не сам ноутбук, а моя почта на нем. И если в тома уголовного дела вошла переписка из почты, то в обвинительном заключении уже и ее не было. Пригодился им только мой рабочий айфон, который был защищен слабым паролем. Я его использовала больше как фотоаппарат, но на нем был продублирован, к сожалению, мессенджер. Вот из него какую-то одну мою переписку вычленили и сделали вывод, что Прокопьева подыскивала себе эксперта, который сделает ей экспертизу с нужным результатом. Вот это у них было ключевое доказательство вины.

Я, признаться, до сих пор не понимаю, что они искали. Мое преступление было совершено в интернете — публикация. Я от нее не отказывалась.

Доказывать, что она принадлежит мне, не надо. Что они должны были найти?

Я уверена, что другой цели, кроме запугивания человека, обыски по подобным делам не имеют. Зачем, например, нужен обыск по «санитарному делу»? Притом, если нарушение вменяют в одном городе, а обыск проводят в другом? У меня они искали непонятно что. Забрали диктофон, лишили меня возможности работать. Он им не нужен был, ничего из него не взяли, он даже в обвинительном заключении не прозвучал, но все равно лежал у них два года.

После суда вернули все, кроме моего многострадального рабочего ноутбука. Технику я после обыска завела новую, так что все возвращенное лежит мертвым грузом.

К моим родным не приходили. К счастью, на тот момент наша правоохранительная система еще не совершила такого «рывка» в развитии. Хождение по родственникам — это ноу-хау последних двух лет.

Главный вывод: не храните ничего лишнего. Особенно какие-то брошюры с семинаров. Перечитывать вы их вряд ли будете, а вот список участников силовиков вполне может заинтересовать. Важно не забывать про хорошие пароли. Если они сразу в них не смогли попасть, у вас есть шанс почистить все удаленно. На следующий день можно пойти получить сим-карту у оператора, и та, что стоит в телефоне, сразу станет неактивной, так что двухфакторной аутентификации им не пройти. Но это если вас в СИЗО не закрыли, конечно.

Муж был возмущен действиями силовиков, но он остался на моей стороне. И это главное.

Изольда Дробина

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow