Гайдар был призван Ельциным в правительство для того, чтобы делать экономические реформы. Разгребать авгиевы конюшни.

…Однако то, чем занимался Гайдар и его министры в те месяцы, несводимо лишь к этой задаче.

Они в постоянном, ежедневном режиме вместе с Ельциным спасали страну от самых разных угроз. Страну в эти месяцы просто раздирало на части, и вместе с другими членами правительства они часто бросались на выручку.

Стоит перечислить несколько наиболее ярких и тревожных дел такого рода.

«Закон о репрессированных народах» (принятый съездом народных депутатов) — безусловно, правильный по сути, но совершенно непродуманный по механизмам — создал очаги гигантской напряженности во многих местах бывшего Союза, в частности, на Северном Кавказе. Речь шла о земле, о домах, принадлежавших конкретным семьям до принудительного переселения 1940-х годов. Пригородный район Владикавказа оказался одной из таких точек.

«Тяжелая заноза в памяти — 1992 год, ноябрьский ингушско-осетинский конфликт. Хорошо помню, как все это началось. Впервые за несколько месяцев решил в воскресенье выспаться, не ходить на работу. Рано утром звонок. На границе Ингушетии и Осетии масштабные беспорядки. Захвачено вооружение батальона внутренних войск. Идет бой. Министерство безопасности назревающую взрывную ситуацию блестяще прозевало. Узнаем о происшедшем как о свершившемся факте. Возникает реальная угроза получить новый Карабах с хроническими боевыми действиями, но уже на территории России.

Президента нет, он в поездке по стране. Связываюсь с Генштабом, прошу срочно обеспечить переброску десантников. Звоню Виктору Ерину (министру МВД), спрашиваю, в какие сроки он может перебросить туда дополнительные внутренние войска, говорю, что военные в полном объеме помогут авиацией. Поручаю Георгию Хиже (вице-премьеру) срочно вылететь во Владикавказ, возглавить оперативную группу правительства на месте, даю ему в помощь Сергея Шойгу, председателя Комитета по чрезвычайным ситуациям, превосходно зарекомендовавшего себя в ходе проведения миротворческих операций в Южной Осетии и Грузии, в Молдове. Раскрутив машину, еду на аэродром встречать Бориса Николаевича, докладывать ему ситуацию.

Во Владикавказе крупные беспорядки. Огромные толпы на улицах, люди требуют оружия. Хижа и Шойгу связываются со мной, докладывают: если что-то немедленно не придумать, ситуация выйдет из-под контроля. Склады вооружения просто захватят. В целом войска действуют достаточно быстро, решительно. Открытые боевые действия удается притушить, нового Нагорного Карабаха явно не будет. И вместе с тем допускаем две серьезные ошибки. Во-первых, размещение нашего представительства во Владикавказе, столице одной из противоборствующих сторон, что вызывает у ингушей подозрение в пристрастии федерального центра к осетинам. Во-вторых, медлительные действия руководства внутренних войск привели к тому, что в ингушские села вошли не федералы, а осетинская милиция. Нетрудно представить, какой бедой это обернулось. В Назрани никто из высокопоставленных сотрудников российского правительства так и не решился появиться. Поэтому принимаю решение немедленно вылететь на место, побывать и в Назрани, и во Владикавказе, повстречаться с военными, разобраться в ситуации.

Первым делом направляюсь в Назрань. Еду на бронетранспортере внутренних войск. Зрелище не для слабонервных. Видны следы настоящего боя, разрушений, в Пригородном районе множество горящих домов. Нетрудно догадаться, что в первую очередь — ингушских. На границе с Ингушетией встречает Руслан Аушев. Руслан говорит, что на бронетранспортере дальше ни в коем случае ехать нельзя — подстрелят. Сажусь в его машину, он — за рулем. Центральная площадь в Назрани запружена беженцами, тысячи несчастных людей, ставших жертвами политиканов. По дороге Аушев пытается выяснить мое мнение, кто стоит за всей этой страшной кровавой катавасией. К сожалению, ничем не могу ему помочь, доклады Министерства безопасности — по-прежнему свидетельство полнейшей беспомощности».

Вот с такими, мягко говоря, совсем не экономическими проблемами пришлось столкнуться в ноябре 1992-го исполняющему обязанности председателя правительства.

Об этом он рассказывал только своим друзьям — Чубайсу и некоторым другим. Конфликт удалось потушить. Горячую точку — немного охладить.

Но возникали все новые и новые.

Кстати говоря, фраза «Я вас расстреляю, генерал» в устах Егора не была такой уж литературной метафорой. Он с детства умел держать в руках пистолет, видел оружие в своем доме неоднократно. Во-первых, дедушкин революционный наган — реликвию, которая досталась Тимуру по наследству. До сих пор этот наган висит в Красновидове (загородной квартире родителей Егора), любовно закрепленный на ковре, вместе с шашкой Аркадия Петровича.

Во-вторых, табельное оружие самого Тимура, которое ему полагалось и которое он, в этом можно не сомневаться, тоже держал дома.

Был у Гайдара и еще один пистолет, выданный ему уже в бытность вице-премьером.

«Правительство приняло постановление от 25 ноября 1991 года № 17 о том, что с 1 декабря 1991 года отменяются все ранее выданные квоты на экспорт нефти, — вспоминает Андрей Нечаев, — и проводится перерегистрация лицензий тех организаций, которым ранее было предоставлено право экспорта нефти. Это сейчас в полной мере ясно, какой опасности мы себя подвергали. Быть может, тогда еще не было того бандитизма, который стал нашей повседневной реальностью в последующие годы, а может быть, еще сильна была инерция уважения к власти. Однако тот факт, что принятое нами в последние недели 1991 года решение не привело к отстрелу нескольких министров, выглядит сегодня просто удивительной удачей. Единственным, пожалуй, серьезным персональным последствием этого постановления — я имею в виду последствия для самих членов правительства — было то, что некие «экспортеры» сильно побили первого заместителя министра топлива и энергетики Эдуарда Грушевенко, готовившего проект постановления. К нему в нерабочее время подошли какие-то незнакомые личности и сказали, что «вы ведете себя неправильно». Потом сильно избили и чуть было не сбросили в реку.

Мы после истории с Грушевенко потребовали у Аркадия Мурашева, возглавлявшего тогда ГУВД Москвы, выдать нам личное оружие. Он это сделал, правда, вначале отправив нас поучиться стрельбе в ведомственный тир. Я помню, что министр топлива и энергетики Володя Лопухин, ведомство которого играло в этой истории ключевую роль, даже на дружеские встречи приходил с пистолетом Макарова. Мне же жена, когда я гордо принес свой пистолет ПСМ домой, устроила небольшую истерику и потребовала: «Чтобы я эту гадость никогда в нашем доме не видела». Так он и пролежал у меня в сейфе на работе до окончания моей министерской деятельности, после чего я его сдал. Во всей этой истории с личным оружием был, конечно, большой элемент чистого мальчишества».

Приходилось Гайдару охлаждать горячие точки и предотвращать вооруженные конфликты и за пределами России. Вспоминает Виктор Ярошенко:

«Мы с Гайдаром прилетели к пограничникам в Таджикистан, и там их жены, дети, они в осаде, на это просто страшно было смотреть. Осень 1992 года.

И я потом написал, что не понимаю: зачем Ельцин послал Гайдара практически на смерть, на эту чужую, не нужную нам войну? А Гайдар говорит: «Я прочитал твой текст. Ты не знал, значит, что это не Ельцин меня посылал, это я сам просил? Я выбирал, на какую из противоборствующих сил должна поставить Россия, чью сторону занять». А там уже шла вовсю гражданская война.

И потом были там долгие переговоры, те сидели, эти сидели. И как-то мы с ним даже почти поссорились. Я кричал ему: «Но это же страшные люди!» Он говорит: «Но зато я прекратил гражданскую войну».

Характерно, что из самолета, готового к полету в Душанбе, чиновники… убежали. Виктор Ярошенко: «Чтобы борт мог вылететь из Бишкека (там в октябре 1992-го проходил саммит СНГ) и сесть в Душанбе, президент отдал свой самолет. Никогда не забуду, как бежали с ельцинского самолета чиновники.

Нас в президентском самолете оказалось семь человек: Гайдар, начальник гайдаровского секретариата Николай Головнин, руководитель Росхлебопродукта Чешинский, министр по делам СНГ Владимир Машиц, два офицера службы охраны президента и я».

В своей книге Гайдар написал об этом гораздо более сухо, лаконично: «Еще одно место, требующее постоянного внимания российских органов власти, — Таджикистан. В 1992 году там нарастает хаос, постепенно переходящий в открытую гражданскую войну. Друг другу противостоят две силы; одну из них с большой долей условности можно назвать коммунистами, другую — исламистами. Исламисты сильнее в Гарме, Нагорном Бадахшане, коммунисты — в Кулябе. Обе стороны пытаются втянуть в конфликт дислоцированную в Таджикистане 201-ю дивизию, по меньшей мере завладеть ее вооружением. Серьезнейшая проблема состоит в том, что дивизия в основном укомплектована российскими офицерами и местными солдатами. Именно их-то и хотят с разных сторон вовлечь в конфликт.

…Поступает информация о готовности наиболее радикального крыла исламистов использовать русских, живущих в республике, в качестве заложников. Беда еще в том, что мы не можем положиться на наши источники информации о положении в Таджикистане… После встречи президентов государств СНГ в Бишкеке, где подробно обсуждалась критическая ситуация, сложившаяся в Таджикистане, лечу прямо в Душанбе.

В городе атмосфера мрачная, напряженная. У встречающей правительственной охраны такой вид, что непонятно, то ли собираются перестрелять нас, то ли друг друга… Летим на вертолете над горящим Курган-Тюбе, где идет бой, в отряд к пограничникам».

Конечно, министр иностранных дел Андрей Козырев бывал в Таджикистане гораздо чаще Гайдара и не раз рисковал жизнью. Конечно, огромное влияние на ситуацию в Таджикистане имел министр обороны Павел Грачев — именно он в первую очередь вел дела с военными. Конечно, в итоге все главные решения принимал сам Ельцин.

Но после той командировки Гайдара в Таджикистане установилась власть, которая руководит республикой до сих пор.

Не знаем мы и того, удалось бы Гайдару, например, предотвратить чеченскую войну.

Но он выступал против этой войны.

…Гайдар не раз и не два писал о том, что напичканное ядерным оружием пространство бывшего СССР представляет страшную угрозу для всего мира. В раннем детстве он побывал в самом остром очаге потенциальной ядерной войны — на Кубе во время Карибского кризиса. Многое рассказывал ему об опасностях ядерной войны его отец, контр-адмирал Тимур Гайдар. Егор был, что называется, глубоко в теме с ранней юности.

Поэтому на угрозу «расползания» ядерного оружия он реагировал очень остро.

О том, что Гайдар сделал для программы нераспространения ядерного оружия, — отдельный рассказ. Это было одним из условий достигнутых Беловежских соглашений (об образовании Союза Независимых Государств).

Огромная работа, проделанная Гайдаром (и другими министрами тогдашнего правительства) для того, чтобы ядерные арсеналы плавно перетекли из Белоруссии, Казахстана, Украины в Россию, еще ожидает своего исследователя. По сути дела, эта была работа по спасению мира, проделанная в кратчайшие сроки и в тяжелейших условиях. Трудно сегодня представить себе, как бы распорядились ядерным арсеналом бывшие республики Союза, окажись оно у них сейчас. Даже думать об этом не хочется.