В душную пятницу, 18 июня, ехали с тестем по горной грунтовке. По ней же тек мелкий ручей, периодически облепленный бабочками-боярышницами. Их скопления, приближаясь, выглядели россыпями гравия или мелкого скальника, белые крылья с выраженными черными швами-прожилками — как острые грани и углы камней, и поначалу я притормаживал. Потом привык, где получалось, объезжал. На машину, на сигнал бабочки не реагировали, их были тысячи, под колесами гибли, наверное, сотнями. Только на одной сибирской дороге.
Раньше такое тоже случалось: ближе к воробьиным ночам, к 22 июня, начинался лет боярышниц. Они облепляли все лужи, все берега. И вроде предавались не войне, а любви, хотя кто их разберет. Так энергично, что крылья становились на вид целлофановыми, а их низ у многих окрашивался алым — все же, по здравому рассуждению, думалось, что это не последствия бешенства плоти, а следы цветочных трапез. Однажды я специально поинтересовался, и энтомологи объяснили, что в реальности это лишь ритуалы, спаривания при этом не происходит, причины подобного поведения — загадка.
Слет бабочек-боярышниц. Фото: Алексей Тарасов / «Новая газета»
Не любовь, в общем, а имитация, и не кровь, а последствие метаморфозы: при выходе из куколки боярышница выпускает из кишечника красноватую каплю — мекониум. Этих выделений иногда бывает на кронах деревьев столько, что дожди протекают сквозь них как кровь. Для древних римлян чрезвычайное размножение бабочек предвещало войну, у них это проходило как feralis — погребальное, свирепое, пагубное.
Нашествия боярышниц цикличны. Сколько живу и помню, происходили они далеко не каждый год, может, раз в пять лет.
По-моему, циклы сбились, и где-то после 2014 года эти белые бабочки и их оргиастичные ритуалы стали повторяться каждый июнь.
В этом году в наших краях и лета еще не показывали — так, демо-версия, анонсы все какие-то, по паре дней. «Подтопления» из-за исторического максимума снега в Саянах, ночные заморозки прибили проклюнувшуюся картошку. Какие тут оргии, какие feralis? Но белый лет начался с 18 июня как по расписанию.
Не знаю, как с ним в Германии, я пару раз оказывался там 22 июня, но только в городах, а это не показатель. В тот день Берлин всегда выглядел пустынным, если не сказать потусторонним. В Рейхстаг никто не входил и не выходил, его фасад фотали редкие туристы. На том месте, откуда наши 89 стволов били прямой наводкой, даже газонная трава не растет — плешь на плеши. Там сидели и лежали некрасивые парочки, ездили неторопливо велосипедисты, рядом с Рейхстагом работал американский фаст-фуд (ну, может, франшиза).
Недавно кто-то из англичан написал, что многие последние проблемы мира — в том числе, от того, что ему остро не хватает немцев. Немецкого решительного вклада в осознание и решение главных вопросов. Немецкой философии, поэзии и т.д. Да, немцев — если сравнивать с тем, что было до той войны, — действительно почти не видно. Долгое покаяние, многолетняя фрустрация, жизнь под спудом вины с накоплением комплексов уничтожили нацию. Остались придавленные до толщины теней люди с вшитым чипом мультикультурных ограничений.
И в сегодняшнем мире Германии не хватает, быть может, России, в первую очередь: мы все-таки всегда были связаны. Не сиамские близнецы, конечно, но какими-то очень прочными, заметными и нет нитями. Фантомные боли по ним нельзя не ощущать. И бились поэтому так. Абсолютно друг другу чужие до такой ярости не доходят.
Но ничего уже не исправить, есть только то, что случилось, и больше — ничего.
Почему на 9 мая почти всегда у нас тихий дождь после полудня или обильный снег с утра, а на 22 июня — вот этот белый лет?
И столько красоты в этих бабочках, энергии, непонятных смыслов в их играх — ради чего? Ведь можно было природе обойтись экономней. Но нет, показательная и краткая красота. Размазываемая по шоссе, трассам, проселкам. И для чего-то нам, нынешней России, сейчас она демонстрируется уже ежегодно. Я не знаю. Знаю, что слова апостола Павла «Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом» (Гал. 5:15) Астафьев взял эпиграфом к книге первой своего главного романа «Прокляты и убиты».
Москвичи во время сообщения по радио о нападении фашистской Германии на Советский Союз. Фото: РИА Новости
С человеком происходит то, что похоже на него. Если человек не отдает себе отчет в сути драм в душе своей, своего внутриличностного конфликта, тогда внешняя жизнь этот конфликт жестко обнажает и предъявляет. Неосознанный внутренний разлад отыгрывается схваткой в окружающем мире. Человек оскотинивается не на войне — до нее. Она всегда следствие уже произошедшей катастрофы.
Люди всех всегда судят по себе, и вовне всегда происходит то, что у тебя внутри. Нам показывают непонятную гибнущую красоту — потому что она есть и внутри нас. И была в них — расчеловечившихся и погубивших друг друга.
И еще нам подтверждают: жизнь циклична. И в этот раз, проезжая в невероятной духоте под грохочущими бело-черными облаками, каждое с континент, мы успели до того, как все разрешилось шквальным ветром и грозой. Так было в тот же день, только года три-четыре назад, и младший сын тогда, помню, насмотревшись в гостях ТВ, начал расспрашивать про Вторую мировую. Я тоже его спросил: знаешь, почему коричневого цвета нет в радуге? Сын подумал недолго и — дача, жара — ответил: коричневый — это загорелый белый.
Это прекрасно рифмовалось с выводами многих мыслителей, пришедших к выводу, что фашизм — одно из естественных состояний человечества.
Если не напрягаться, общество будет в него время от времени скатываться, в нем купаться, чавкать, оргазмировать. Хотя это, конечно, не оргазм — приступ астмы. Она убивает, если не лечить.
Ну да: желтый — гепатитный белый, синий — известно, татуированный белый, красный — понятно какой белый, а черный — это скрытая суть белого, это облысевший белый медведь, у них под шерстью кожа черная, а оплешиветь им сейчас — запросто. Все это разноцветие мы устраиваем себе сами, никто больше.
А потом, через год-два, в эти же дни перед 22 июня, сын кивнул на проходящего по дороге соседа: польский флаг. У него книжка с наклейками такая была — 96 флагов. А у соседа двухцветные руки: белые плечи соединены с красными руками. Загорел на огороде в футболке, а теперь шел в майке-алкоголичке.
На этот раз сын босой бежал по дороге — навстречу мне, и с разбега наступил на острый камень. Хотел зареветь — почему нет, но остановился. И — улыбнулся виновато, а потом сразу задорно, счастливо. Я знаю, от кого ему передалось это знание. Что на боль надо отвечать именно так.
22 июня объявили мобилизацию военнообязанных 1905—1918 г.р., первый день явки на призывные пункты — 23 июня. В тот день забрали первого из моей родни, двоюродного деда Ивана. Он был 1903 г.р., но бездетен, поэтому записался и ушел. Жили они через дом от нашего — мой родной дед уйдет на фронт в октябре. Ни одного письма от Ивана не получили, не было и похоронки. Пропал без вести. Его жена Люба болела и тоже прожила недолго. Моя мама и ее сестры помнят их самую малость, но, исходя из рассказов родни, что отложились, Иван и Любовь стойкие были и неунывающие.
