30 мая в новостях промелькнуло сообщение, что в аэропорту Екатеринбурга был задержан писатель и драматург Олег Богаев. Причиной — или поводом — стала книга «Я убил царя», которую автор вез в Москву на премьеру.

Это случайное «введение» к спектаклю вышло очень в духе времени, когда всех и каждого можно задержать, притянуть, пришить экстремизм, а Владимир Мирзоев ставит спектакль в подвальчике на задворках «Гоголь-центра», заставляющий с грустью вспоминать перестроечную молодость, восходящих звезд и весну надежд.

Ныне же тянется и не кончается зима тревоги нашей; ныне Мирзоев — признанный и почитаемый мастер, лидер режиссерского театра, однако его уже несколько лет не пускают на большие сцены — из-за гражданской позиции, хотя собственно политических спектаклей он не ставит, неинтересно.

А вот автор, Олег Богаев, задумывал нечто политическое и/или морально-этическое на давнюю, некогда модную, потом почти забытую и так и не проработанную обществом тему. Она сейчас, похоже, снова актуализируется — потому что страна по-прежнему живет в «циклическом времени», уже даже не пытаясь из него выбраться:

комментирует свой замысел Олег Богаев.

«Наше общество чудовищно травмировано ХХ веком. Слишком много всего ужасного пришлось пережить нашим отцам и дедам. Эти травмы, если они не отрефлексированы в культуре, выводят на историческую сцену Тень — о ней очень точно написал Карл Юнг. Но мы боимся открыто сказать: «Тень, знай свое место», — по другому поводу, но примерно о том же говорит Владимир Мирзоев.

Собственно, именно это он и стремится представить в своих последних работах, от масштабного сериала «Топи» до маленького камерного спектакля «Я убил царя», который поначалу кажется своего рода перечнем, каталогизацией: кто, что, когда и как, почему, при каких обстоятельствах, участвовал или только присутствовал, жалеет ли…

Один за другим выходя на сцену, сменяя друг друга, персонажи отвечают на слышные только им вопросы, поворачивают головы к неким невидимкам, явно имеющим право спрашивать. Предположительно имеется в виду специальная комиссия, расследовавшая убийство царской семьи в тот недолгий период, когда Екатеринбург был в руках Колчака. Или это — ну а вдруг? — суд совести?

Не всегда понятно и то, идет ли речь о реальных участниках событий и подлинных показаниях: фигуры, представшие перед следователем и зрителями, настолько незначительны, что вполне могли не попасть в большую историю. Была ли среди обслуги поломойка, позванная прибраться, вправду ли жаловалась, что кровищи налили — сто ведер воды натаскать пришлось, чтоб все оттереть, и запах такой густой, тяжелый, и руки не отмыть… впрочем, нет, это из другой пьесы. Был ли шофер, спавший в кабине, пока «они там кидали кого-то, рубили, копали, кострище зажгли. А утром их старшой разбудил, говорит — за кислотою поедем»? Маляр, который по приказу коменданта закрашивал окна сначала изнутри, а потом и снаружи — чтоб Романовы не видели света белого? Официантка, приторговывавшая на рынке кальсонами с царским вензелем? Впрочем, все они там нажились по мелочи: портсигар с короной, чулочки шелковые, рубашки вышитые, бюстгальтеры императрицы, туфли, иконы и зубные щетки Романовых, царские простыни…

Наверное, историки могут ответить, кто из действующих лиц вправду действовал, а кто — фикция; они даже, возможно, знают, кто сколько попятил. Что до обычных зрителей, то мы, безусловно, в курсе лишь некоторых всем известных обстоятельств. Например, что инженер Ипатьев — самое что ни на есть историческое лицо, да еще и пострадавшее: отобрали и испохабили дом, все испортили. «Пять диванов, три книжных шкафа, семь кресел, 14 стульев, буфет, письменный стол, семь живописных картин видов природы, книг — 300 томов, четыре ковра, чучела животных» — могли, да. Ну а что теперь там в подвале поселилось некое чудище и то ли воет, то ли плачет… Это уже мифы складываются, надо полагать.

Совершенно точно плачет, скулит и подвывает песик цесаревича, тоже реальный исторический персонаж, которого пригрел один из запасных палачей, держал при себе в сторожке, жалел даже… Но, конечно же, показания бедного Джоя, которого любимый хозяин предал и не взял с собой в рай, ни в одном архиве не сохранились.

Именно с Джоя начинается поворот, который в итоге выводит действие в совершенно иное русло: место (псевдо)правдоподобия занимают бредовые фантазии, безумие, абсурд, сумасшедшая газетчица рассказывает, что Романовы спаслись, улетели на воздушном шаре, «душок» (потому что до духа не дорос) комиссара Ермакова издевается над следователем, ухмыляясь мертвой черной челюстью: «Куда дели тела? Не скажу. Никогда не найдете. А если найдете, будет не то. Захороните и объявите святыми других». Николай не может поверить, что мертв. И он сам, и Алекс, и Алексей, и девочки. Но за что?..

Автор обозначил жанр как «пьеса для чтения» — и, собственно, таковой она и является. Короткие, на полчаса, если глазами, выстроенные в ряд показания, речи, высказывания, никакого действия и взаимодействия, персонажи говорят, что им велено, и исчезают, не пересекаясь, не замечая друг друга.

Владимир Мирзоев перевел этот (местами однообразный) текст на театральный язык и сделал очень сильный спектакль — сдержанный, без каких-либо ярких эффектов, с минимумом декораций, очень простыми костюмами и элементарным светом. То есть технически почти из ничего.

А по существу — из собственного понимания и острого ощущения театральности, из того особого режиссерского взгляда, который превращает слова в картинки, предметы, шумы и звуки. Ну и конечно, вселяет их в актерскую плоть и пластику.

Артистов в спектакле семеро, персонажей — пятнадцать, так что каждый играет двоих-троих, непринужденно выходя из одной роли и входя в другую. Не говоря друг другу ни слова, они взаимодействуют выразительными взглядами и жестами, мимикой, касаниями, слушают исповеди друг друга, реагируют; бывший рыночный рубщик мяса, накрошивший в гуляш «свиней» Романовых, гладит плачущего Джоя: пёся, пёся…

А потом их всех перестреляют — естественно, как еще может кончиться спектакль «Я убил царя»?

Жаль только, что актерский состав неровный. Ярче всех блистает Елена Коренева (официантка, пудель Джой, репортер), она остра, гротескна, парадоксальна и эмоционально раскалена. Очень хорош Олег Дуленин (Ипатьев, Юровский, царь) — сдержанный, тонкий и глубокий. Остальных просто перечислю в алфавитном порядке, как дает программка — Дмитрий Асташевич, Сергей Беляев, Александр Доронин, Мария Карлсон, Юлия Салмина — и отмечу, что для первого спектакля это был на самом деле отличный уровень. Особенно — имея в виду, что «живьем» и полным составом репетировали всего четыре дня, а до того репетиции шли в зуме (наше время не дает о себе забыть).

Впрочем, «авторскими» персонажами Мирзоев не ограничился и ввел двух своих, режиссерских: это певица Ирина Рындина, оперное меццо-сопрано, переполняющее пространство маленького зальчика, и сопровождающий ее тихий гитарист Алексей Сидоров. Они не участвуют в расследовании, не должны отвечать, чем занимались в ту роковую ночь, — они просто звучат, чисто, ясно и красиво, как рождение трагедии из духа музыки. Этот «излишек», эта неуместная, почти оглушающая красота классического голоса, оттеняемая гитарной печалью, выводят историю за ее рамки, придают ей тот «мифопоэтический» строй, к которому так склонен Мирзоев. Чуждый этому миру музыкальный фон делает особенно явным спокойное и безжалостное равнодушие соотечественников, неспособность вырваться из-под власти времен и царей. Которых иногда убивают, чтобы тут же поклониться новым. Которых потом тоже не пожалеют.

Алена Злобина — специально для «Новой»