СюжетыОбщество

«Уже не знаю, какой он придет»

Призывник Егор Федоров потерял 90% зрения на сборах

«Уже не знаю, какой он придет»
Призывники переодеваются перед отправкой на службу. Фото: РИА Новости
В ночь с 26 на 27 марта 2021 года 21-летний солдат-срочник Егор Федоров проснулся от лицевой боли. Его подразделение находилось на военно-полевых сборах в палаточном лагере. Во втором часу ночи раздался громкий хлопок. Федоров сначала не понял, что произошло: думал, взорвался котел. Но, поднимаясь, почувствовал: лицо — мокрое. Подставил руки, и на них потекла кровь. Оказалось, в Егора бросили поленом. Сидевший слева от Федорова контрактник побежал докладывать командирам. Когда командиры пришли, Федоров слез с нар, и они вместе пошли к умывальнику. В нем не оказалось воды. Тогда командиры повели парня обратно в палатку, вытерли лицо полотенцем. Полотенце, пропитанное кровью, сожгли в печи. Обезболивающего не дали. — Ни лекарств, ни медпомощи, — ничего не было, — рассказывает Федоров. Командиры велели призывнику ложиться спать.

Егора призвали летом 2020 года из Костромы: службу он проходил в воинской части 30683 в поселке Мулино Нижегородской области. Уже отслужил «стодневку» — до окончания службы оставалось 2,5 месяца.

— Нормально служил, — рассказывает мать Егора Елена Алексеевна. — Кричат там командиры. Ну как в армии бывает… Может, конечно, он многого нам не говорил. Давление — конечно. Говорят, мол, вы никто, вы хмари, вы бесправные и бессловесные. Шаг влево, шаг вправо — штрафбат.

Утром 27 марта Федоров собрался и поехал на расклады: солдаты разгружали ящики, дробили лед. Лицо болело.

Егор Федоров. Фотография через несколько дней после травмы в казарме. Фото из семейного архива
Егор Федоров. Фотография через несколько дней после травмы в казарме. Фото из семейного архива

— Особенно первые дни, — говорит Егор. — Потом, если на спине лежишь, — нормально, только голова трещала.

Кроме того, Федоров практически перестал видеть левым глазом.

Как и почему ему в лицо угодило полено, он не понимал, но, по словам дневального и дежурных истопников,

сержанты выпивали и играли в карты. Один из них, куражась, решил кинуть поленом в контрактника, — но оно отрикошетило и попало в Федорова.

Егор просидел в палатке две недели: ему носили еду и не разрешали показываться никому на глаза.

— Вот нам сейчас говорят: «А что он сам-то не пошел к врачу?» Да как бы он пошел — ему сказали: сиди. Он пойдет к врачу — а ему через час возвращаться в эту палатку. И ему сказали бы: «Шнурок, ты куда вылез?» Они же находились в лесу — он в полной власти у них, — говорит мама Егора.

Но 6 апреля Федоров все же решил обратиться в медпункт части. У командиров был выходной, они разъехались по домам. Зрение в левом глазу не восстанавливалось. Призывник сказал об этом в медпункте, и в пять часов в лагерь приехал фельдшер из дивизиона с бригадой. Осмотрев парня и убедившись, что глаз целый, фельдшер велела оформить Федорова в бригаду. В бригаде Федорову дали направление в поликлинику Мулино, откуда, после осмотра врача, его направили в госпиталь.

В госпитале Мулино Федорову, несмотря на травму головы, не было сделано ни КТ, ни МРТ.

— Я настаивала, что в такой ситуации нужно МРТ, — вспоминает Елена Алексеевна.

— А врач сказал: «Ну а зачем вам это? Раньше же этого не было, вон 10 лет назад и без этого обходились».

В госпитале у Федорова было зафиксировано несколько повреждений: контузия глаза с частичным повреждением зрительной функции и перелом костей носа с незначительным смещением обломков. Федорову делали капельницы и давали капли в глаза. Его лечащий врач, Алексей Пысин, 12 апреля сообщил родителям, что их сын годен к дальнейшему прохождению службы и что его вышлют обратно в палаточный лагерь.

Егор Федоров в армии. Фото из семейного архива
Егор Федоров в армии. Фото из семейного архива

Тогда родители обратились в фонд «Право Матери» за юридической помощью. Федоров из больницы отправил составленное для него юристами фонда заявление начальнику следственного комитета по Мулинскому гарнизону с просьбой установить в его отношении меры госзащиты, командировать в другую воинскую часть или перевести на новое место службы.

«Право Матери» опубликовало на своем сайте пресс-релиз о ситуации с Федоровым, заметка на его основе появилась в нескольких региональных изданиях.

В тот же день военные стали беспокоить родителей Егора звонками: вечером 12 апреля Елене Алексеевне позвонил врио командира дивизиона Вячеслав Карцев и попросил убрать историю сына «из интернета». По словам женщины, Карцев сказал: «Вот пост вышел. И начальство начинает нас напрягать. Уберите его. Ведь ребенку еще дослуживать». Мать восприняла эти слова как угрозу.

— Карцев к нему в госпиталь приходил. Говорил: «Тебе ж перед парнями стыдно будет. Тебе же еще дослуживать, ты подумай».

Как рассказывает Федоров, якобы признающий себя виновным сержант Симонов также приходил к нему в госпиталь, просил его изменить показания. Звонил его отцу, предлагал деньги или любые лекарства, но отец отказался с ним разговаривать.

Председатель правления фонда «Право Матери» Вероника Марченко рассказывает, что обращения по Мулино от родителей военнослужащих были всегда. Среди цитат из предыдущих обращений: «сына избивает сослуживец», «сын занимался утилизацией боеприпасов с грифом «особо опасные» без допуска к такому виду работ», «сына избивал сослуживец с целью вымогательства денег, умер в госпитале». СМИ также неоднократно писали о различных ЧП в Мулино: среди самых громких — смерть солдата-срочника Евгения Демина, проходившего военную службу в 4-й танковой гвардейской Кантемировской дивизии в Наро-Фоминске. В Мулино Демин находился на учениях.

Надежда Кузина, юрист фонда «Право Матери», объясняет, что случаи неуставных отношений, травм и смертей в армии часто скрываются и замалчиваются. Иногда доказать вину удается по случайному стечению обстоятельств.

В 2013–2015 годах фонд занимался делом солдата Леонида Леонидова (имя и фамилия изменены). Неуставные отношения в в/ч 66431 закончились гибелью мальчика. Над ним несколько месяцев издевались — в том числе было и сексуализированное насилие. И молодой человек, не выдержав таких издевательств, покончил с собой.

— Человеку, который совершал эти действия, дали реальный срок — девять с половиной лет, он их отбывает, — говорит Кузина. — Но ведь в составе любого преступления есть и обстоятельства, которые ему способствуют. Офицеры в этом случае вели себя совсем не по-человечески: когда обнаружили тело мальчика, уничтожили его посмертную записку. Вместо того чтобы зафиксировать, вызывать правоохранительные органы, они начали лазать по карманам и искать эту записку, а затем сожгли. Вполне вероятно, этим бы все и закончилось. Но на их «несчастье» мальчик написал две записки — и одну очень далеко спрятал, в документы. Когда приехали сотрудники военно-следственного отдела, при осмотре личных вещей они записку отыскали. Там были четко указаны фамилии виновных, началось следствие. То, что записок было две, — и заставило следствие «шевелиться».

Читайте также

Вероника Марченко: «Почему мы такие идиоты?»

История фонда «Право матери», который нужен обществу, но не нужен власти

— Я думаю, и ситуация с Федоровым — это прямое последствие безответственных поступков офицеров, — говорит она. — Повезло, что солдат остался жив, но тот уровень здоровья, который был у Федорова, уже невозможен. Да, те, кто нанес травмы, должны нести ответственность, и фонд будет добиваться для них сурового наказания. Но не стоит забывать о людях, которые это все допустили. Кто допустил, что пьяные находились на полигоне?

Благодаря огласке и помощи фонда родителям Егора Федорова удалось добиться перевода сына в другой госпиталь: с 20 апреля он находится в военном госпитале в Подольске. КТ и МРТ ему не сделали и там — но, по словам Егора, в Подольске больше профессионального оборудования, и его все-таки стали обследовать. Врачи выяснили, что у парня помутнение хрусталика и ему необходима операция. Но следующие несколько недель происходило странное: Федорова и родителей всячески от нее отговаривали.

— Нам сказали: «Какой [хрусталик] поставим, такой поставим», — рассказывает мама призывника. — Я говорю: «Ну это не пуговица же, чтоб взял и перешил? Он молодой, работа впереди. Мы предлагали сами купить и привезти, в госпитале отказались».

Мать подозревает, что дело в «указаниях сверху»: при соглашении на операцию по замене хрусталика тяжесть нанесенного вреда здоровью будет выше.

— Егора тоже грузили, рассказывали, что будут последствия. Говорят: «Вблизи видеть не будешь, такой хрусталик старикам ставят».

— Психологически мне было трудно из-за этого согласиться на операцию, — говорит Федоров, — Но в итоге я согласился.

Юрист «Права Матери» Александра Богданова объясняет, что

такое поведение больницы действительно может быть связано с намерением скрыть масштаб нанесенного вреда.

— Вот, например, призвали Федорова в армию, — и у него категория годности «А». То есть полностью здоров, — говорит она. — А тут в армии происходит ситуация, и повреждения настолько серьезные, что у него категория меняется с «А» на «Б». Или он вообще становится негоден. Тогда возникает необходимость выплаты ему страховки. Разговор всю дорогу шел такой: «Сейчас ты с этим диагнозом годен, ты просто у нас полежишь до конца службы, но так и выйдешь годным». На травмированного парня оказывали моральное давление, угрожая, что он выйдет с «белым билетом» и его «не возьмут» на работу.

Операцию по замене хрусталика, которая обычно длится около 15 минут, Федорову проводили больше часа. По его словам, лежа на операционном столе, он слышал от врачей, что возникли проблемы с сетчаткой. Всю необходимую диагностику, ради которой его и отправляли в Подольск, ему так и не провели, — поэтому осложнения обнаруживались уже в ходе операции.

Пока зрение у Егора не восстановилось. Он проходит реабилитацию и носит повязку.

26 апреля Елене Федоровой из военной прокуратуры Мулинского гарнизона пришел ответ. Старший помощник военного прокурора Триполев сообщил, что доводы ее обращений «нашли свое подтверждение», в связи с чем «командиру воинской части 30683 внесено представление об устранении нарушений закона». По факту сокрытия полученной Федоровым травмы «ответственному должностному лицу» объявлено «предостережение о недопустимости нарушений закона». Материалы по действиям сержанта Симонова отправили в военный следственный отдел СК России по Мулинскому гарнизону.

15 мая «Новая газета» получила ответ на запрос по ситуации с Федоровым из Министерства обороны. В нем сообщалось, что у проходящего лечение в 1586 ВКГ МО РФ «зрение восстановлено». Тем временем, на момент получения письма, Федорова все еще активно отговаривали от операции — замену провели 25 мая.

Сейчас Егор надеется, что будет комиссован: в течение месяца после операции ему противопоказаны физические нагрузки. Юриста Богданову к парню в госпиталь не пускают.

— Говорят, что я являюсь военнослужащим, а она — нет, — объясняет призывник. — Если бы она была из Минобороны, ее бы пустили. А так, даже мне не дали к ней выйти.

— Мне обидно, что ребенок уходил здоровый, нормальный, с желанием послужить, — говорит Елена Алексеевна. — А потом у него это все пропало.

— (продолжает) Говорит: «Зачем я здесь? Ведь нас ничему не учат». Он думал — техника, оружие. А там — ничего: подметай, бычки собирай и только гнобят тебя. У него уже стодневка прошла — оставалось 2,5 месяца служить. А сейчас я уже не знаю, какой он придет.

Комментарий

Алексей Добрынин

управляющий партнер Санкт-Петербургского офиса коллегии адвокатов Pen & Paper

— Очень часто родные военнослужащих отказываются от возбуждения дел. Люди устают от борьбы. Сам потерпевший говорит: «Мам, ну мне туда еще возвращаться». Они просто забирают свои заявления. Кроме того, дела о неуставных отношениях в армии расследуются тяжело. В 2003 году я проходил практику в военной прокуратуре. И у нас расследовали дело — убили новобранца. Утром проснулись, а он не встал с кровати, потому что был забит до смерти. И следователь при мне допрашивал одного из солдат, а тот на все отвечал: «Я не знаю». Говорил: «Вы же поймите, мне туда еще возвращаться. Вы меня сейчас сюда привезли в город, а мне возвращаться, и я боюсь, мне жизни не будет». И они все так: все друг друга покрывают, никто не сдает. Они понимают, что с ними может случиться то же самое.

Но каким образом следователь расследует такие сложные преступления, как в этом случае: он чертит схему расположения кроватей. «Вот его кровать, в двух метрах от твоей находится, ты просто не мог ничего не слышать. А значит, либо ты был свидетелем преступления и им останешься, если дашь показания, либо я буду трактовать твое молчание в виде процессуального статуса — соучастника совершения преступления. Это значит, что тебе также будет предъявлено обвинение в соучастии в убийстве. Все просто. Поверь, мы докажем. Парня убивали в двух метрах от тебя: били его так, судя по гематомам, что он должен был кричать на всю роту». И вот такими уловками следователи добиваются на практике дачи правдивых показаний по делу и устанавливают обвиняемых.

У нас на практике было дело из категории pro bono: мы представляли интересы матери погибшего солдата. Погибший — молодой, здоровый, в смысле очень крепкий молодой человек. Месяц отслужил в армии. Матери позвонили и сказали, что он умер на обычной утренней пробежке. Якобы сердце не выдержало. Мать говорит «В смысле? Он уезжал здоровый, медкомиссию прошел. Увлекался спортом. В армию хотел».

Мы провели адвокатское расследование и, опросив нескольких новобранцев, установили, что в тот день была невыносимая жара и всех выгнали на пробежку в полном обмундировании. Нагрузка, с их слов, была, бешеная. Мы добились возбуждения уголовного дела. Это была первая задача. Далее начали добиваться установления виновных. Чувствовалось, что руководство воинской части, где погиб солдат, было очень против установления истины по делу. Как только мы начали искать свидетелей, выяснилось, что все новобранцы, которые в тот день бежали по жаре и стали свидетелями смерти солдата, «почему-то» в срочном порядке были передислоцированы и направлены в другие регионы для службы.

Следователь, расследующий дело, столкнулся со сложностью организации допроса таких свидетелей. Все было сделано для того, чтобы усложнить ему работу. Добраться в отдаленные регионы России для проведения допроса у него просто не было ни времени, ни возможностей. В итоге уголовное дело неоднократно приостанавливалось за неустановлением обвиняемых. Спустя три года такой правовой войны мама сложила руки и сказала, что больше не хочет этим заниматься.

Виктория Аракелян

а я что могу сделать?
### Помочь фонду «Право матери» защищать призывников от дедовщины [можно здесь](https://mright.hro.org/help#top).
shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow