Служебная белая «Волга-3102» несется по грунтовке, поднимая пыль. Ведет дорога в четыре отдаленные от трассы на Тобольск татарские деревни — Уленкуль, Тусказань, Черналы и Каракуль. Всей жизнью в них управляет глава Уленкульского сельского поселения Лейла Мухаметшина, которую вместе с нами везет в Каракуль ее муж и водитель администрации поселения Газиз.

Вдоль дороги, как и в других частях Омской области, много горелого леса. В этом году ситуация с лесными пожарами в регионе особенно тяжелая: количество огневых точек уже в апреле в разы превышало норму.

На опушке очередного березняка (до тайги отсюда еще далеко), не доезжая до ближайшей к шоссе деревни Тусказань, мы останавливаемся. Мухаметшина показывает нам вспаханную полосу земли перед лесом и горелую траву: «Мы опахали трактором и пустили встречный пал по меже. Мы тут вообще все искромсали полосами, чтобы не дошло до Тусказани, хотя тяжело все успеть, ведь земля мерзлая была, и ребята все лемехи поломали. Это Сибирь, и только недавно земля начала таять».

Тот пожар в самом начале мая удалось остановить, но пока мы едем дальше, глава с мужем с тревогой высматривают над лесом дымок.

— И по зеленой траве идешь, а она шуршит, — показывает Мухаметшина на сухую траву, которую видно из окна «Волги».

— Бывало, что горело вокруг озера [в Каракуле], но на деревню никогда не перекидывался огонь, потому что в безветренную погоду было, — объясняет Газиз.

«Чистенькая красивая деревня. Пожарные приезжали и сказали: «Как вы тут красиво и хорошо живете». Внутри проблемы есть, но мы занимаемся». Навстречу едет сельский школьный автобус, а мы проезжаем кладбище: «Видите, какое ухоженное? Огороженное, избушка есть, туалет. Мы им занимаемся — чистим».

Обвинение

10 мая Следственный комитет по Омской области предъявил Мухаметшиной обвинение по статье 293 УК РФ (халатность, повлекшая причинение особо крупного ущерба). В СК решили, что Мухаметшина не обеспечила первичные меры пожарной безопасности: не организовала систему оповещения в условиях угрозы возникновения ЧС, не подготовила и не провела эвакуацию, не обустроила противопожарные полосы вокруг деревни и не очистила ее территорию от сухой травы.

Произошедшее днем 6 мая в деревне Каракуль следователи описывают так: «На участке открытой местности северо-восточнее деревни Каракуль произошло неконтролируемое возгорание сухой травы, создававшее реальную угрозу перехода пожара на данный населенный пункт». Из-за неисполнения должностных обязанностей и бездействия Мухаметшиной огонь под воздействием ветра и в отсутствие безразрывных противопожарных полос, считают в СК, распространился на деревню. Огнем было уничтожено 14 домов и 11 нежилых строений, пять единиц техники.

Суд на заседании 10 мая постановил запретить Мухаметшиной разговаривать о пожаре, его причинах и работе следователей со свидетелями и потерпевшими, то есть фактически со всеми жителями деревни, которой глава тем не менее должна продолжать руководить.

Мухаметшина и 12 мая, когда мы с ней разговариваем, очень взволнована — решением возбудить против нее дело она искренне возмущена. По ее мнению, в пожаре виноваты соседний Колосовский район и, как это ни парадоксально, дожди. «Последние три года нас заливали осадки, и в наших заболоченных озерах много камышей выросло за это время. Потом вода ушла, засуха началась, и осенью 2020 года с Колосовского района пришел первый пал, как это испокон веков и происходило. Тот огонь мы потушили, но борьба продолжилась в этом году, — рассказывает Мухаметшина и философски констатирует: — У нас, получается, две крайности: вода и огонь».

— А вы следователям про Колосовский район говорили?

— Конечно! А они в ответ: «А вы точно опахивали?», «А сено почему не опахано?» Сено опахивать — это абсурд, но где могли, мы все защитили.

Камыш-вертолет

В этом году пожары начались 27 апреля, когда, по словам Мухаметшиной, огонь снова пришел к деревне именно со стороны Колосовского района. «Я вышла вечером с работы и дым увидела. Мы с мужем поехали в Черналы, там вспаханное поле, защита есть. Все хорошо, но какие-то островки огонь все равно находит и идет. Мы тогда со старостой встречный пал пустили и все потушили. Если два огня соединяются, только тогда огонь прекращается», — объясняет глава.

После этого пожары возникали почти каждый день, а вечером 5 мая огонь пришел за озеро Каракуль, но тогда его удалось загнать в болото, где он ненадолго и затаился. На следующий день Мухаметшиной, которая работает в Уленкуле, в обед позвонил житель Каракуля и сказал, что «какие-то огоньки опять движутся по кромке леса в сторону деревни». Глава утверждает, что действовать начала моментально: «Я сказала жителю заводить трактор и продолжать опахивать, а сама позвонила [предпринимателю] Кучукову из Уленкуля, потому что только у него гусеничный трактор [«Кировец»], пожарным и главе района, которому сказала, что у нас ЧП».

Когда Мухаметшина доехала до Каракуля (от Уленкуля туда ехать больше 10 километров), пожар уже бушевал, и с ним пытались справиться приехавшие чуть раньше пожарные. «Со слов водителей, огонь перелетел через пожарную машину. Когда я приехала, уже вся деревня была в огне. Жители говорят, что за 5 минут огонь с камышей [вошел в деревню], а потом переметнулся в центре через дорогу», — вспоминает глава Уленкульского поселения.

Она утверждает, что высокой травы в деревне не было (хотя признает, что около домов, где никто не жил, бурьян был), что памятки о противопожарной безопасности она жителям вручала, сходы проводила, что рында в Каракуле есть.

— Колонка работала, и я сама помогала держать шланг, хотя вокруг все взрывалось — шифер, газ, — рассказывает Мухаметшина, подчеркивая свое деятельное участие в спасении домов.

— Канонада была, и дышать невозможно, — защищает ее муж.

— Куда можно было идти в дыму, я шла, но потом уже мы с женщинами вышли, я им сказала документы забрать, а мужчины оставались дома защищать. Три дома крайних отстояли, но огонь шел очень быстро из-за ураганного ветра, 18 метров в секунду!

— Предотвратить нельзя было?

— Говорят, что воды не было, но вода была, помпа есть. Деревня опахана вкруговую, но тут хоть 100 метров опахивай, слишком сильный ветер был. Камыш же как вертолет летает и перебрасывает себя на метры, — отвечает Мухаметшина.

Главу поселения обвиняют в том, что она не убрала с озера камыши, и вопрос этот, действительно, кажется непраздным.

Я себя корю за то, что не успела пустить встречный огонь, — говорит Мухаметшина. — Как в озере или болоте убрать камыши? Не слышала о такой практике. Тем более что озеро — часть Надеждинского заказника. Я камыш сожгу, и тоже виноватая буду, ведь мы лишнего не имеем права ничего делать».

Глава еще раз повторяет, что в Каракуле периодически очень сильно дует с озера, объясняет, что название «Каракуль» с татарского языка переводится как «Черное озеро», а черное оно потому, что из-за ветра редко бывает голубым.

— Там бы и десять машин пожарных не смогли бы ничего сделать… — уверяет меня Мухаметшина.

— Машины в итоге приехали, но уже после того, как все сгорело, поэтому тушили остатки, — рассказывает Газиз, который между делом упоминает, что уже потом, когда полыхнуло в другой стороне, приехавших «людей в погонах попросили помочь бороться с огнем, но они отказались и продолжили документы писать».

Погорельцы

Каракуль — это всего одна длинная улица вдоль речки Нюхаловки и озера Большой Каракуль. В день нашего приезда, 12 мая, тут действительно дует сильный ветер, которого нет ни в Тусказани, ни на всем протяжении дороги.

На въезде в деревню уцелели два крайних дома — в одном из них живет Рашид. В день пожара он был в деревне: «Где только я не бегал! Машины вытаскивали, скот вытаскивали».

— Братка, такой ветер был, сам же понимаешь, чего тебе объяснять, — говорит он и добавляет, что глава не виновата. — Тут сказать, кто виновен, нельзя, никого обвинять не надо, просто очень жестко пошло, просто конкретно пришел огонь.

Рашид о своих занятиях отзывается неопределенно: «То на вахтах, то еще чего-нибудь». Пустой дом его отца дальше по дороге сгорел, а его избу удалось отстоять, благодаря помощи соседей: «Пацаны были с Уленкуля и Черналов. Успели на тракторах [дополнительно] пропахать, лопатами, руками. Дошло до опаханного, но не прошло дальше».

— Страшно было?

— Ужас! Вообще ***** [очень]! Тут как на войне все было — шифер летал, баллоны взрывались!

Избу через дорогу от дома Рашида спасли вообще чудом: огонь сожрал забор и двух метров не дошел до здания, сейчас двор делится пополам на черную и зеленую половину. «Малинник загорелся, я документы взяла и ушла», — говорит Валентина Якубова, выходя на улицу. Большую часть жизни она проработала дояркой и уезжать из Каракуля не планирует: «Буду здесь доживать, уже одна нога тут, а другая — в могиле».

Эти два дома спас «Кировец» Кучукова, которого вызвала Мухаметшина, но приехал он поздно. Дальше деревня представляет собой сплошное пепелище — черная земля, торчащая арматура, бочки, трубы, сгоревшие трактора. Останки домов еще дымятся, и создается впечатление, что только вчера тут была война.

За поворотом у белой «Волги» с главой по-татарски и на повышенных тонах общаются несколько жителей. Среди них Шамиль Шихов, электрик на пенсии, и его сосед Дамир Ханафеев с женой — от их дома осталась одна кирпичная печка.

— Такого не было никогда. Если б мы ожидали, то вещи бы заранее стаскали из домов, — говорит Шамиль, у которого в огне сгорели два трактора.

— И опахивания были?

— За неделю до пожара трактор тяжелой бороной прошел. Мы бы [нашу главу] несколько раз не избирали, если бы видели, [что она не справляется], — отвечает Дамир.

— Она ни в чем не виновата. Огонь не с нашего района пришел! После СССР сенокосы остались некошеными, трава в бурьян превратилась.

— Камыш залетал прям в деревню!

— Дым был такой, что на два метра не видно было ничего!

— Баллоны взрывались, шифер летал. Как на войне! — наперебой рассказывают Дамир и Шамиль.

— А пожарные могли помочь?

— Если б сразу у каждого дома стояло бы по машине, то, может, это бы помогло, да и то вряд ли, — встревает в беседу муж главы Газиз.

— Потом еще три подразделения приехали, но они больше часа добирались — кто с Колосовского района, кто [за 80 километров] из [райцентра] Большеречья, — говорит Дамир.

— Крайние дома поливали, и здесь пытались, но в дыму ничего не было видно, кто что делает, — грустно замечает Шамиль.

Ни Шамиль, ни Дамир из Каракуля уезжать не хотят. Дамир сейчас на пенсии пасет в Каракуле овец, и вдруг в ходе разговора вспоминает, что предки, чтобы вызвать дождь, резали барана.

— Вы резали?

— Да кто ж знал-то? — отвечает Дамир. Кстати, дождь впервые за долгие недели прошел в Каракуле только 18 мая.

Он сам заговаривает про Владимира Путина, которого «зауважал после того, как он летал на истребителе».

— Правда, сейчас он уже не тот, — признает пастух.

— А за новую Конституцию вы голосовали?

— Да, потому что кроме него, никого нет. Остальные неопытные, как Медведев был. Путин войска нормальные сделал, а это главное. Я когда служил, войска нормальные были, а при Ельцине там даже солярки не было, хоть мы страна нефти и газа.

— Уезжать не собираетесь?

— У меня дочь на Украине, — говорит Дамир, и я понимаю, почему на спине его потрепанной куртки красуется фамилия Шевченко. — Но у них там у самих бардак, все со свастиками ходят, орут «москаляку на гиляку»!

Я спрашиваю, смотрит ли он телевизор, если повторяет все пропагандистские штампы, а Дамир отвечает, что у него на это нет времени, но жена его телевизор из огня спасла. И он, и Шамиль удивляются моим словам, что на Украине совсем не так страшно, как рассказывают федеральные каналы.

Выгорела вся середина деревни, по правую руку от дома остались только высокие железные ворота, сгорела целиком школа, а поставленный к 75-летию Победы обелиск в виде красной звезды уцелел. Через три дня после пожара тут отмечали праздник. «Я не останавливала жизнь, несмотря ни на что. Цветы искусственные привезла, сделали возложение. Весь Каракуль пришел, да и в соседних деревнях был праздник, только в Уленкуле не успели, потому все на очередной пожар убежали», — рассказывает глава.

В первом уцелевшем доме на другом конце деревни в земле копается Усман — у него проблемы со слухом, поэтому разобрать его речь можно с большим трудом. Он показывает, как огонь переметнулся с ближней к озеру и камышам стороны улицы на другую, прямо напротив его дома. Только благодаря направлению ветра его дом уцелел, а соседний сгорел.

«В доме напротив стояли баллоны, которые взорвались и отлетели в мой дом», — спокойно рассказывает подошедшая хозяйка Индира Ибрагимова. У нее погиб теленок (коровы были на выпасе), сгорели баня и «Жигули» (все силы бросили на спасение трактора), но она не выглядит подавленной. Жалуется только на то, что не на чем поехать в баню помыться.

— Меня дома не было, ездила овечек стричь. Неправильно [главу] обвинять, она тут с конца апреля каждый день бывала и все, что было в ее силах, делала. Лучше бы выделяли побольше денег, — говорит Индира. Ее назвали так родители в честь Индиры Ганди, хоть та и не была мусульманкой.

— Все из-за камыша?

— Да, раньше-то его жгли, — говорит Индира, одетая в ослепительно бирюзовый спортивный костюм. Ей 40 лет, и она одна из самых молодых жительниц деревни.

— Уехать не думали?

— Нет, я не собираюсь уезжать, хотя у меня в Казани отец, родственники. До последнего буду тут жить. Я социальный работник, у меня дочка тут в первый класс пошла, сейчас в 10-м классе в Уленкуле учится. Тут скотину удобно держать. Мне нравится здесь.

На куче пепла и сгоревших вещей видны подпаленные страницы школьного учебника. Дочь Индиры, десятиклассница, во время пожара была в Уленкуле, где и живет, пока учится. Она, конечно, как и остальная молодежь, из деревни уедет.

В отличие от погорельцев, Рашид, чей дом остался цел, как раз хочет уехать.

— А чего тут делать? Тут ловить вообще нечего.

— А куда ехать?

— В Омск, сестры зовут, они приезжали сюда, зять гуманитарную помощь на «Газели» привез.

Бессменная глава

Если Мухаметшину признают виновной, ей грозит штраф до 500 тысяч рублей или арест до 6 месяцев, ей могут запретить занимать свою должность. Но это вряд ли, потому что желающих занять ее место нет.

— Вот теперь мне нельзя общаться со свидетелями, то есть со всеми жителями Каракуля. Но с меня полномочия-то не сняли, а дальше же жить надо! — почти кричала Мухаметшина, когда мы подъезжали к ее владениям. — Воду делать, свет проводить! Это же все я делаю! Созваниваюсь, организовываю! Как этот процесс остановить? Я даже не могу с бабушками поплакать, по плечу похлопать. За это, как я понимаю, меня еще и посадить могут.

— Не волнуйтесь так, — сказал я.

— А как не волноваться? Уголовное дело же! Я есть не могу, только пью чай, у меня давление 180 на 110, но я его даже не ощущаю. Хожу и хожу — с утра до ночи. Мужа мучаю без отдыха.

По ее словам, и накануне, 11 мая, они с Газизом ездили тушить пожар, уже в Черналах: «Доехали до дома, думала копоть снять и помыться, а тут звонок. Муж даже за скотиной не успел посмотреть — полетели на пожар».

Раньше Мухаметшина была учительницей татарского языка и литературы, а с 2006 года работает главой Уленкульского сельского поселения. Несколько раз ее переизбирали на эту должность. В марте 2021 года Мухаметшина получила благодарность из рук президента Татарстана Рустама Минниханова, в апреле была награждена медалью «За служение Омской области» III степени, а 1 мая занесена в Галерею почета Большереченского района.

— Людям я нужна, на мое место нет никого, хотя я уже устала. Если бы кто более молодой, энергичный пришел, и я призывала, но никто не хочет на эту собачью работу идти, — говорит она и продолжает причитать: — За что мне штраф давать? За то, что я камыш с озера не убрала? Будут удерживать с моей зарплаты? У меня зарплата 30 тысяч. Это большая зарплата?

«Это в такие условия нас 131-й закон ставит — мы же от зари до зари работаем, никакой личной жизни абсолютно», — жалуется она. В местном сетевом издании bk55.ru Мухаметшиной посвятили статью, в которой написано, что «делать из глав маленьких сел козлов отпущения — всероссийская практика».

«Извините, но когда у Уленкульского сельского поселения численностью около 1 тысячи человек бюджет на обеспечение их жизни и благополучия менее 5 миллионов рублей, что меньше годовой зарплаты среднего областного министра, — это разве нормально? На что должно хватать этих денег и как на это исполнять все, что предписывает закон?» — задает риторические вопросы автор статьи на bk55.ru. Мухаметшина согласна, что из глав сельских поселений делают крайних: «У нас, [сельских глав, по закону] 36 полномочий — от рождения до смерти людей мы за все отвечаем. Если человек умер, и нет родственников, то тело мы вывозим».

Наш разговор прерывает телефонный звонок, и Мухаметшина обсуждает с кем-то скважину, диаметр насоса, шланги и кабеля. «Надо восстановить скважину, насос утонул, кабеля и шланги сгорели. Я же должна людям воду дать, чтобы они использовали», — объясняет Мухаметшина, а пока люди, действительно, ходят по горелой траве за водой на озеро.

— Когда я пришла на работу, ни машины, ни поста не было, поэтому я считаю, что для защиты населения я сделала [немало]: пост построили, новая машина, внутри все есть — и генератор, и помпа, — говорит глава.

По словам Мухаметшиной, ей помогают и глава района, и жители. «Глава нам всегда плечо подставляет, но бюджет такой, что у него тоже руки связаны. Хорошо, что дали мне машину в пользование, а то уазик совсем крякнулся, да и свою машину уже почти «кончили», — рассказывает Мухаметшина. Жители, говорит она, «идут навстречу»: помогают опахивать деревни, тратят свою солярку.

Когда 7 мая в Каракуль прилетал на вертолете губернатор Александр Бурков, он якобы сказал Мухаметшиной, что ее вины в произошедшем нет. «Он с людьми пообщался и сказал, что все облетел на вертолете и что, по его видению, это природное явление. Генерал МЧС тоже сказал, что я для защиты такой маленькой деревни все сделала!» — говорит она.

И Мухаметшина, и жители говорят в один голос: зря государство запретило делать отжиги. «После схода снега разрешали проводить отжиги. Мы брали пожарную машину, с ранцами стояли, чтобы огонь не распространился. Мы бы и камыши отжигали бы. Я на сходе людям говорила, что попробую согласовать с районом отжиг, но подходящих безветренных дней так и не было. А как я подожгу не согласованно, опять же крайней останусь», — говорит Мухаметшина. По ее словам, прилетавшему губернатору в Каракуле на запрет отжигов жаловались пожарные.

Впрочем, и сама глава признает, что «отжиг — это палка о двух концах», и часто именно они из-за халатности людей становятся причиной лесных пожаров.

Уникальная деревня

Деревни Мухаметшиной вымирающими, несмотря на неминуемый отток молодежи, не назовешь. Мухаметшину часто приглашают в Казань, где деревни считают образцовыми. «У нас уникальные деревни, как в Татарстане считают. Потому что здесь компактное проживание татар, сохраняются наша культура и традиции. Школа в Уленкуле — единственная в области национальная на 11 классов образования, и наши дети участвуют в олимпиадах», — с гордостью рассказывает глава поселения.

В Уленкуле есть и мечеть, в феврале, рассказывает Мухаметшина, проводили открытие дома сибирского татарина. «Хотели дальше продвигаться, ведь все деревни традиции и обычаи соблюдают, пуховые шали делают, для чего пуховых коз держим, скот содержат, конскую колбасу делают — кустарным методом, но все-таки», — говорит глава.

По ее словам, Каракулю исполнилось 360 лет, а Уленкулю 375 лет. «Наши предки заселились на этих озерных местах, чтобы рыбачить», — говорит глава. Пастух Дамир вспоминает, что деревня переехала на нынешнее место в 1910 году из-за засухи: «На бугор не надо было, надо было подальше от реки, но решили, наверное, где повыше».

Еще до революции многие жители Каракуля и соседних деревень уехали в Турцию, но связь с родиной не рвут. «Мой прадед Калимулла уехал, но потом вернулся. Три семьи вернулись, а остальные остались и основали деревню. У меня денег нет туда поехать, но они приезжают, и мы очень тесно общаемся. Сейчас они там плачут и переживают», — рассказывает глава.

Изначально в деревнях Мухаметшиной жили только сибирские татары, но позже сюда приехали и казанские татары — отсюда и название деревни Тусказань. В ней до сих пор есть зримое разделение на казанских и сибирских татар: по одну сторону реки Нюхаловки идет улица Сибирская, а по другую — Казанская. «Мы, конечно, перемешиваемся, я сама сибирская татарка, а муж у меня казанский татарин, да и дети сейчас по-русски уже говорят, хотя мы в детстве знали только татарский, но все равно традиции чтим», — говорит Мухаметшина.

Новая жизнь

Губернатор Бурков обещал построить для погорельцев 6 двухквартирных домов на 12 семей. Правда, когда это случится, не сказал.

— Не знаю, — отвечает глава на вопрос о том, когда будут построены дома. — Пока с местом определяются. На помощь пока документы не готовы — должны быть справки от пожарной части.

Пока мы фотографируем табличку «двор образцового содержания» на сгоревшем каменном доме и сам этот двор, заваленный металлом, через деревню медленно проезжает трактор, к которому прицеплен старый проржавевший автобус. Трактор останавливается у одного из сгоревших домов.

— Пока будем дом строить, кушать и жить-то надо где-то, — объясняет мне улыбчивый водитель в камуфляжной куртке Ахмади Мухаммадиев. Раньше он работал водителем школьного автобуса, нашел свою списанную машину, поставил на колеса и привез сюда.

Сам он родился в Каракуле, но переехал в Уленкуль, а в сгоревшем доме жил его брат, но не круглый год — поэтому семью в деревне называют «дачниками». Ахмади приезжал помочь брату бороться с пожаром, дом был опахан, но огонь нашел лазейку, запрыгнул на баню в ближнем к озеру углу, а от нее загорелось и все остальное. «Ветер был страшный, очень сильный, близко было не подойти вообще», — вспоминает Ахмади. По его словам, такого в их деревнях не бывало с 1938 года, когда целиком сгорел Уленкуль.

— Не страшно новый дом ставить?

— Каждый раз же не будет сгорать, — смеется Ахмади. — Брат уже привык тут, жалко оставлять место, да и предки тут жили.

Бывший водитель школьного автобуса согласен, что прямой вины главы в случившемся нет, хотя отмечает и невыгодные для нее факты: «Испокон веков к нам из Колосовского района огонь идет. Мы камыши раньше каждый год поджигали, как снег сошел, а теперь запретили. Еще дома пустующие есть, чью территорию некому чистить. Вот школа была, а теперь бурьяном заросла — было бы чисто, огонь не зашел бы».

Семья Ахмади уже купила новый дом из бруса, не дожидаясь помощи от государства.

— У вас зажиточная семья, похоже.

— Ничего, нормальная семья, большая у нас родня, — посмеивается он и рассказывает, что им переслали 2 тысячи долларов родственники из Турции.

— Не все могут себе позволить новый дом поставить.

— Некоторые не могут, конечно, — отвечает он, и мы обсуждаем общий фонд, который надо будет организовать, если дома так и не построят.

Нового дома очень ждет и Шамиль, который из горящего дома успел взять только документы, и пока поселился в избе, где сейчас никто не живет. Хозяева не против, но Шамиль очень трогательно боится хоть как-то повлиять на обстановку в доме, и вещи, которые взял из гуманитарки, складывает просто на пол.

— До зимы должны построить нам дома, — говорит он с уверенностью.

— А если нет?

— Тогда не знаю, что буду делать, — зимовать в этих домишках нельзя.

Вместе с Ахмади мы идем дальше по дороге, проходим дом, от которого остались только ворота. «Хорошо, бабушка в городе была, а то она бы точно сгорела, еле ходит», — комментирует он.

Напротив сгоревшей школы на дереве висит рында.

— Звонили в рынду?

— А толку-то? — снова смеется Ахмади.

За школой у мостков к озеру несколько молодых парней набирают воду в огромный бак, стоящий в кузове их пикапа. Они пытаются тушить дымящиеся обломки сгоревших домов. Бак на тысячу литров пустеет за пять минут, и никакого видимого эффекта вода не производит.

— Как горело, так и горит, — соглашается один из добровольных пожарных Ринат и сетует, что пожарные первые два дня приезжали, но заканчивать работу, похоже, не собираются.

— Вы сизифовым трудом тут занимаетесь, — говорю я, а парень в ответ пожимает плечами.

— Не уедете?

— Нет, я сам в городе живу, вахтовиком работаю, но родители тут живут, я к ним приезжаю. Нам обещали, что сразу приедут казаки и начнут строить дома, но пока никого нет.

Вечером, когда ветер усиливается и сгоревшую часть деревни затягивает дымом, приезжает рейсовый автобус из Большеречья с гуманитарной помощью. Погорельцы разбирают коробки, которые им привезла предпринимательница Эльвира. «Я привезла мыло, стиральный порошок просто от себя. У меня тут родственников нет, но на могиле лежат родители, моя мама отсюда была, — объясняет она и рассказывает, что в следующий раз привезет холодильник, телевизор, стиральную машинку. — Я уже посылала вещи, но сейчас мне хотелось самой приехать, с Шамилем встретиться, ведь я его должница: из его дома хоронили всех моих родственников.

— Мы все за Лейлу, — говорят бабушки, разбирая товары.

— Держитесь, может, еще приеду, — говорит Эльвира и садится обратно в автобус.

Другой конец деревни огонь не тронул — по сохранившемуся десятку домиков можно сделать вывод о том, как выглядела сгоревшая часть деревни. Все здания аккуратно выкрашены в приятные цвета, трава подстрижена. Бедненько, но опрятно.

Во дворе дома старосты пока сваливают гуманитарную помощь — в основном старую одежду и обувь. Кто это будет носить, неизвестно, и жена старосты, раньше работавшая учительницей, объясняет, что большую часть придется выбросить. Как рассказал мне руководитель по связям с общественностью татарской национально-культурной автономии Омской области Камиль Сайфулин, «местные жители создали комиссию из числа пострадавших и остальных жителей для честного и верного распределения поступающей гуманитарной помощи». «Большие суммы поступают со сборов по всему миру. 167 тысяч рублей перечислили родственники и предки — сибирские татары из Турции. Собраны средства и региональной автономией татар, они будут переданы в ближайшее время пострадавшим жителям», — сказал он.

В соседнем дворе живет 90-летняя бабушка Сагима Кучукова, у которой пока поселилась Индира. Она — труженица тыла, работает и в преклонном возрасте: уже посадила картошку.

— Это не люди, это бог нам ветер прислал! — говорит она.

— За что же он вас так покарал? — спрашиваю я, но бабушка плохо слышит, порыв ветра уносит мои слова, и они остаются без ответа.