В одном пространстве сошлись таланты и поклонники. С одной стороны, ранний автопортрет Петрова-Водкина и поздний — Головина из собрания петербургского историка Сигизмунда Валка (1887–1975), с другой — «Пейзаж с прудом» Натальи Гончаровой и «Натюрморт с «Правдой» Давида Штеренберга из коллекции легендарного Игоря Сановича (1923–2010). Его двушка в хрущевке на окраине столицы была буквально забита искусством, картины висели даже в туалете. Сохранились снимки его квартиры — они украшают каталог, как фотографии советского мира работы Игоря Пальмина украшают саму выставку: атмосфера времени, сотканная из лозунгов и нищеты, незабываема.

Но еще лучше ее передают биографии коллекционеров, отлично прописанные Софьей Багдасаровой. Поневоле складывается сага о жертвах и палачах советского времени. Здесь и судьба Игоря Афанасьева (1904–1969), инженера-новатора, одного из основателей отечественной нефтехимии. Его арестовывали дважды, в первый раз коллекцию конфисковали, книги отправили в Публичную библиотеку, что-то из проданных с аукциона работ оказалось в Киеве. Вторую собранную им коллекцию спас один из его друзей. После освобождения и снятия судимостей Афанасьев чудом разыскал и выкупил часть первого собрания, начал собирать снова, но до конца жизни боялся нового ареста. В Москве сейчас показывают принадлежавшие ему полотна Судейкина, Петрова-Водкина и Владимира Лебедева (с последним они дружили).

Зато другие мало чего боялись: люди с неоднозначной репутацией могут тревожиться лишь за посмертную репутацию. Среди таковых на выставке на Ленинградском проспекте бывший замминистра иностранных дел Владимир Семенов, работавший после войны в Берлине, — Молотов ласково называл его «нашим гауляйтером в Германии»; подавление восстания 1953 года — его рук дело, не зря, хоть и умер он пенсионером в Кельне, в 1992 году его лишили звания почетного гражданина Берлина. Зато вкус — отменный: Кузнецов, Лентулов, Якулов с портретом Алисы Коонен. Не хуже и собрание Николая Тимофеева с работами музейного уровня от Бориса Григорьева до Николая Калмакова. Генерал-майор, главный психиатр и судебно-психиатрический эксперт Вооруженных сил СССР, он участвовал в досудебном обследовании диссидентов, многие считали его виновником своих бед. Один из выпусков правозащитной «Хроники текущих событий» цитировал вечно актуальный фрагмент статьи Тимофеева, поддерживавшего диагноз вялотекущей шизофрении: «Инакомыслие может быть обусловлено болезнью мозга, когда патологический процесс развивается очень медленно, мягко, а другие его признаки до поры до времени (иногда до совершения криминального поступка) остаются незаметными». Многих ли отправили по этому основанию в спецбольницы?

Стремясь к объективности, авторы каталога пишут, что арестованный генерал Григоренко был благодарен Тимофееву за отношение во время экспертизы, но это половина правды, комментарию не хватает подробностей. В мемуарах Григоренко описано итоговое разочарование в фигуре Тимофеева — тот пытался сломить психически здоровых людей. «Когда я увидел подпись профессора Н.Н. Тимофеева под лживым ответом западным психиатрам под документом, в котором утверждалось, что в СССР нет ни одного нормального человека, который был бы заключен в психбольницу, я понял, что Н.Н. Тимофеев такой же, как Лунц, Морозовы, Снежневский, и несет такую же, как они, ответственность».

Если учесть, что большую часть коллекции Тимофеева составили, судя по всему, работы из собрания знаменитого библиофила Александра Бурцева, расстрелянного вместе с женой в 1938 году (Тимофеев фактически прятал коллекцию от современников), его личность вызывает вопросы. Выбор имен — дело куратора, хотя отсутствие, скажем, провинциальных собирателей досадно, а ведь в Казани, например, были яркие персонажи, как Василий Егерев; не хватает и Сергея Григорьянца — его осудили в 1975-м за антисоветскую пропаганду и спекуляцию, хотя без товарно-бюджетных отношений не проживет ни один коллекционер. В каталоге об этом подробно рассказывает в интервью Валерий Дудаков. Жаль, саму беседу не показывают в залах в записи, она могла бы стать началом видеоархива, посвященного советскому коллекционированию — Атлантиде, исчезающей на наших глазах. Тем более что судьба новых собирателей понятна: после того, как Петр Авен стал создавать в Риге музей для собранной в России коллекции, иллюзий не осталось.

До 29 августа.

Анастасия Винокурова, куратор выставки: «Костаки тренировал глаз, прежде чем прийти к авангарду».

— Советская власть не особо любила коллекционеров, но и среди них много одиозных фигур, как Семенов.

— Задачей было показать не личности коллекционеров и их роли в истории, а, прежде всего, собрания. Собрание Семенова было на то время экстраординарным. В его неопубликованных мемуарах — часть их выложена в интернете — он пишет, что выставка к 30-летию МОСХа повлияла на его интересы в искусстве. Начинал он собирать по совету доктора Мясникова, это были интерьерные вещи, уютные, камерные, а потом перешел на Фалька и русский авангард, в том числе вещи Лентулова — у него в гостиной в Доме на набережной висело пять или шесть больших работ периода «Бубнового валета», в том числе хрестоматийных, как «Вид Нового Иерусалима». Потому мне хотелось представить его не как политического деятеля, но как коллекционера.

— Насколько типичен дилетантизм для представителей власти, пристрастившихся к искусству?

— Подобные этапы проходят многие коллекционеры, даже в 90-е годы многие начинали с фигуративной живописи, с авторов «Союза русских художников». Есть определение — «начинают с художников «Родной речи»: понятное искусство, хотя ошибиться легко, эти вещи подделывались и подделываются, но вкус формируется постепенно, к авангарду приходят постепенно. Костаки тоже начинал со старых европейских мастеров, но когда увидел яркие краски Розановой, то почувствовал, будто раскрыли окна, свет проник в его темные интерьеры. Он тренировал глаз, прежде чем прийти к авангарду, который его ошеломил и, можно сказать, поработил. Один из героев нашей выставки Валерий Александрович Дудаков тоже начинал с объединения Союз русских художников, Юона и Виноградова.

Конечно, и коллекционеров было больше, и круг их интересов был шире. Были те, кто покупал доступное в комиссионных магазинах. Но на выставке хотелось показать русский модернизм первой трети ХХ века, коллекционеров, собиравших не благодаря, а вопреки, черпавших информацию из дореволюционных изданий. Представителей того же «Мира искусства» после войны обвиняли в космополитизме, тогда клеймили Бенуа, не говоря уже о Малевиче и Григорьеве. В основном они были исключены из основных экспозиций, их работы находились в фондах.

— Смыкался ли мир коллекционеров с криминальным?

— Криминальное — важная часть коллекционерской деятельности. Дела возбуждались еще в конце 60-х. Известно дело коллекционеров со Старого Арбата, о нем подробно писал в своей книге Анатолий Боннер. Директор комиссионного магазина Семен Иголь заставлял коллекционеров выплачивать процент за право доступа к вещам сразу после того, как их осмотрят представители музеев, бралась дополнительная комиссия и за покупку или продажу вещей.

В 80-е — дело коллекционеров и комиссионного магазина на улице Дмитрова. 60 человек находились под следствием, некоторые коллекции конфискованы, затем возвращены, дело рассыпалось с приходом Горбачева: обвиняемым нечего было предъявить.

— Можно ли говорить о глубинном недоверии государства по отношению к коллекционерам? Что раздражало, кроме свободы неконтролируемого собирательства?

— Коллекционеры не всегда ограничивались обменами, как Игорь Санович, например, обменял десять рисунков Шагала на одну работу Пиросмани. Наверняка были продажи, а частная торговля находилась под запретом.

— Есть ли статистика по конфискованным коллекциям, много ли их было?

— Сразу вспоминается коллекция Руслановой, после ареста певицы ее передали на хранение в Третьяковскую галерею, затем вернули. После освобождения и оправдания Сергея Григорьянца ему также вернули часть собрания. А тридцатыми же годами надо еще заниматься, они требуют дополнительных исследований.