В начале 1946 года Н. А.Вознесенский, тогда председатель Госплана СССР, честно доложил товарищу Сталину о 15 млн боевых потерь, на что тот поморщился и «согласился» только на 7 млн, которые и озвучил (судьба самого вестника неправильной статистики была, по обыкновению, печальна: «Ленинградское дело», вышка). В 1956-м начальник ЦСУ СССР В. Н.Старовский докладывал ЦК о «свыше 20 млн», после чего уже Хрущев глубоко задумался, но через 5 лет, в 1961 году, все-таки назвал эту цифру, но обошелся без словечка «свыше» (Старовский не пострадал). Для того чтобы взять эту лингвистическую высоту — «свыше», — понадобились еще 4 года и новый генсек. Возвращая народу День Победы в 1965-м в качестве праздника и выходного дня, Брежнев так и сказал: «Война унесла более 20 миллионов жизней».

Позднее с этим заново поработали демографы ЦСУ Е. М.Андреев, Л. Е.Дарский и Т.Л.Харькова, чья цифра (26,6 млн при опоре на перепись 1939 года и 26,0 млн, если опираться на «репрессированную» товарищем Сталиным перепись 1937 года) была обнародована при Горбачеве и Горбачевым (1990), а потом получила почти каноническое признание при Ельцине, снова озвучившем ее в 1995 году, на «своем» юбилее Победы.

Три четверти этих потерь — мужчины, из них более половины — военнообязанных возрастов.

В расчетные 26,6 млн от ЦСУ, разумеется, не включена расчетная же величина естественной смертности за военные четыре с половиной года — это 11,9 млн человек: столько людей умерло бы, не будь никакой войны. Но если сложить эту как бы нормальную демографическую убыль с ценой Победы, не забыв при этом вычесть детскую сверхсмертность (а это 1,3 млн), то получится 37,2 млн. Запомним эту цифру.

Но общие потери — это всего лишь одна цифра, пусть и претендующая на то, чтобы быть или слыть итоговой (правильней все же оперировать «ножницами» из минимально и максимально возможных значений: в нашем случае это были бы 26,0 и 26,6 млн человек).

Но очень важно понять структуру общих потерь.

Ключевое основание деления тут, разумеется, соотношение между безвозвратными потерями военнослужащих РККА и приравненных к ним контингентов (например, войск НКВД) с одной стороны и потерями гражданского населения с другой.

Рассчитываемые каждое по отдельности, в сумме они должны были биться с общим итогом, что бросало в трепет статистиков и горячило государственных идеологов — идеологов и пропагандистов. Что ж, еще раз вернемся назад.

В начале 1946 года были уже известны (кому надо, разумеется) данные не только по безвозвратным потерям, но и по гражданским: ЧГК (Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР) насчитала тогда на оккупированной врагом и освобожденной от него территории 6,1 млн «убитых и замученных мирных граждан», а с учетом убитых и умерших ленинградских блокадников — 6,7 млн. Вместе с более чем 15 млн погибших красноармейцев это выводило общие потери минимум на 22 млн человек.

Хрущев подтянул общую цифру, хотя и отмолчался по структуре. Но в 1969 году, то есть уже в брежневскую эпоху, оценку гражданских потерь, отталкиваясь от данных ЧГК, обнародовал генпрокурор СССР Руденко. Все знакомые с правилами вычитания и с «хрущевскими» 20 миллионами получали 14 млн боевых потерь вместо сталинских 7 млн. В эти годы сопоставимые потери вермахта, не углубляясь здесь в методику их расчета, оценивалась в 4 млн человек. Получающаяся пропорция — 1 к 3,5, — как нетрудно догадаться, идеологически вредная и неприемлемая!

Потери начал считать Генштаб. Методика, если отбросить понимание качества первичной статистики и подозрения в манипулятивности, выглядит солидно: сведение воедино 10-дневных фронтовых донесений о потерях всех уровней. Полученный же результат — 8,7 млн человек — был опубликован в 1993 году. Как персональный, так и списочный учет потерь был в РККА ниже всякой критики, особенно в первый период войны. «Медальоны смерти» ввели не сразу, да и носили их не все (считалось дурной приметой), то же и солдатские книжки — они появились с еще большим опозданием.

Перебежчики и взятые в плен без счету и за вычетом евреев и комиссаров оседали в «архипелаге Дулаге», а окруженцы и дезертиры растворялись среди гражданского населения (немало таких бывших военнослужащих побывало в Германии уже в качестве остарбайтеров) или в партизанских лесах. Всех их текущий учет сбрасывал в графу «без вести пропавших», потому в эти генштабовские 8,7 млн было непросто поверить, что торчали из них грубо и нарочито заниженные цифры по военнопленным и их смертности.

А как же быть с 6,8 млн общегражданских потерь от ЧГК и Руденко? Не слишком ли велика разница с этими 17,9 млн? Генштаб на это: у нас документы на 8,7 млн.

Но максимум недоверия и неприятия, впрочем, вызывали именно сами 8,7 млн! В пух и прах их драконили, каждый по-своему, и В.Земсков, и И.Ивлев, и Б.Соколов, и С.Максудов. А Ивлев и Соколов, прибегая к изощренным интерполяциям, предложили свои цифры безвозвратных армейских потерь — 19,8 и 26,9 млн соответственно.

Но разве нет в Подольске, в ЦАМО (Центральном архиве Министерства обороны РФ) фонда 58 по потерям плюс именных картотек персональных потерь? Около 60% этой картотеки было получено в 1948–1949 годах в результате сплошного подворового опроса, проводившегося военкоматами. Серьезный и подробный подмассив информации являли собой и две трофейные картотеки Справочной службы вермахта по умершим в плену советским военнопленным, по-союзнически переданные нам нашедшими их американцами: одна — офицерская, а другая — на солдат и нижних чинов. Сергей Ильенков и Владимир Елисеев — многолетние сотрудники ЦАМО — много лет обрабатывали эту картотеку и насчитали в итоге 23,5 млн карточек, а за вычетом дублетов — 21,3 млн человек, чья индивидуальная смерть так или иначе задокументирована. Здесь не отражены материалы других ведомственных архивов (например, военно-морского, где в аналогичной картотеке — около 150 тыс. человек), так что можно говорить о 21,5 млн убитых или погибших военнослужащих.

Дело в том, что еще глубже, чем энтузиасты из ЦАМО, копают разработчики и составители Обобщенного банка данных «Мемориал» (не является иностранным агентом). Банк замечательный и неутомимо пополняемый, миллионы людей уже нашли там сведения о своих погибших на войне родственниках. Удовлетворить эту гуманитарную потребность, собственно, и есть его мандат и главная задача. При этом источниками ему послужили самые что ни на есть первичные материалы (наглядная разница на примере ЦАМО: не карточки из именной картотеки, а первичные донесения о потерях, на основании которых часть этих карточек, собственно, и заводилась), данные из Военно-медицинского архива, из Военно-Морского и т. д.

На сегодняшний день, согласно полученной устной справке, в ОБД «Мемориал» заведено от 36 до 38 млн записей, но назвать хотя бы примерное число индивидуальных карточек в ней (то есть, собственно, установить базовую величину потерь!) — задача не сегодняшнего дня: она вторична по сравнению с гуманитарной миссией базы данных.

Так что вернемся пока к цифре Ильенкова — Елисеева. Эти вызывающие доверие 21,3–21,5 млн человек уже сейчас тянут за собой новую проблему.

ведь на гражданские потери в ней остается всего 5,3 млн человек, а это уже меньше, чем оценка ЧГК. Давят на нее и оценки Ивлева и Соколова.

Так что необходимо, с учетом новых и старых данных, заново проверить все расчеты и допущения. Тем более что те же Ивлев и Соколов сами взялись за переписи и балансы, а статистика мобилизаций через военкоматы никак не может послужить маркером потолка, так как мобилизация прямо в части, особенно в конце войны, была очень значительной.