— Что это за организации, которые оказывают помощь в таких ситуациях? Можно ли называть это системой и как она функционирует?
— Есть психологическая служба МЧС России — это государственная служба, и законодательством Российской Федерации на нее возложена функция оказания экстренной психологической помощи в случае возникновения чрезвычайной ситуации либо какого-то события, приравненного к этой ситуации. Ее сотрудники специально подготовлены определенным образом. С пострадавшими они работают короткий период времени. Государственная служба работает по утвержденному регламенту, а дальше уже могут подключаться частные местные специалисты, специалисты из системы образования, системы здравоохранения, это будет зависеть уже от системы местных администраций и от решения самих людей, от кого они хотят такую помощь получить.
— То есть это государственная система, где в каждом регионе есть свое отделение, грубо говоря, представительство таких специалистов, которые, условно, как пожарные или правоохранительные органы, десантируются на место трагедии?
— Десантируются — это громко сказано, конечно, но да, в регионах есть психологи МЧС, которые выезжают на место, есть также наши региональные филиалы федерального центра, понятно, что не в каждом населенном пункте, но в каждом региональном центре они есть. И есть федеральный центр в Москве, специалисты из которого в данном случае как раз в связи с масштабностью и трагичностью события тоже будут работать на месте.
— А как происходит работа на месте? Психологи делятся на группы, какая-то идет работать с родственниками, а какая-то с пострадавшими детьми? Со стороны представляется, что там хаос и неясно, кому идти помогать. Как распределяются усилия?
— Есть четкие, выработанные опытом психологов МЧС участки работы, которые оговариваются заранее. Специалисты буквально обучаются тому, какие участки работы необходимо рассматривать в первую очередь в тех или иных случаях. В данном случае будет разделение специалистов. Например, была объявлена горячая линия, психологи работают на ней. Скорее всего, ее может курировать кто-то из федерального центра. Потому что информация, которая там доносится, доносится с учетом психологических особенностей людей, которые могут обращаться. Естественно, люди звонят в состоянии стресса, и с ними нужно разговаривать определенным образом. Дальнейшая часть — это работа с родственниками погибших и пострадавших.
Родственники погибших проходят процедуру опознания, очень важно участие психологов в этой процедуре, чтобы поддержать родственников в этот тяжелый момент. И далее, первое время это очень тяжелый период, когда психологи обязательно находятся рядом с родственниками погибших, чтобы оказать им экстренную психологическую помощь, она имеет специфический характер. Работают и с пострадавшими детьми, но, прежде всего, пострадавшие дети получают медицинскую помощь в больницах, а психологи, главным образом, работают либо с легко пострадавшими, либо с теми детьми, которые не получили физических травм но тем не менее пострадали эмоционально и психологически, то есть в данном случае это будет практически вся школа.
Обязательно ведется работа с педагогическим коллективом, и вместе с ним будет решаться вопрос о том, как лучше оказать помощь детям, чтобы все дети, которые нуждаются, могли эту помощь получить. Потому что понятно, что невозможно подойти к каждому ребенку и поработать с ним, особенно группе психологов, прилетевших из Москвы. Поэтому где-то это будет работа с классом, с группами какими-то, кому-то потребуется индивидуальная помощь, кому-то нужна будет длительная помощь от психологов, например, из системы образования. И с целой группой психологов, которые будут работать с пострадавшими в дальнейшем, проведут дополнительные семинары, во всяком случае, у нас так было, чтобы они знали, что учитывать в своей работе при оказании дальнейшей помощи пострадавшим. То есть здесь много участков работы, многоступенчатый насыщенный процесс.
— Люди вообще принимают помощь — или все по-разному реагируют?
— Если вы повесите табличку «Здесь принимает психолог», сядете в кабинете и будете ждать, что к вам придут люди за психологической помощью, этого не произойдет.
Люди, переживающие трагедию, меньше всего думают о том, чтобы пойти к психологу. Это правда.
И если вы будете бегать за пострадавшими со словами «Я психолог, я пришел оказать вам помощь», то, скорее всего, вы получите совершенно обратную реакцию.
Поэтому у нас работа так выстроена, что психолог начинает работу исподволь, например, психолог может подойти с информацией, а в этой ситуации всегда есть проблема с информацией. Например, одна из функций психологов МЧС — это посредническая между другими службами и пострадавшими. Врачи занимаются своими задачами, и им сложно вести с родственниками пострадавших подробные и длительные разговоры, это не их задача. Психологи берут эту задачу на себя. Потому что люди в состоянии острого стресса плохо понимают, что происходит, плохо принимают информацию, психолог рассказывает им, что происходит, получает информацию от представителей других служб и доносит ее до родственников тем языком, который родственники готовы услышать.
Одновременно психологи оказывают эмоциональную поддержку, находятся рядом, осуществляют специфическую психологическую помощь. Задача психолога — найти тот ресурс, благодаря которому человек переживет самые критические часы и дни, прежде чем поймет, что для него наступила новая реальность, и в этой новой реальности надо как-то жить. Задача психолога — сделать это на доступном для людей, нуждающихся в помощи, языке. Это совершенно отдельный вид работы, он не похож на работу психолога в кабинете.
— Как выдерживают это сами психологи? Как они восстанавливаются, или они работают посменно?
— Я ушла из этой системы после очень многих лет работы, и скорее не потому, что это работа тяжелая, а по каким-то другим организационным вопросам. А на самом деле работа эта очень благодатная, и психологи, которые эту работу делают, получают невероятную обратную связь, невероятную поддержку своей профессиональной полезности. И это помогает им функционировать. Первая мысль, когда я узнала, что психологи будут работать на месте происшествия, из Москвы поедут, была: «Как же хорошо, что это происходит, как я надеюсь, что мои коллеги хорошо сработают, и как жаль, что я не могу быть вместе с ними и тоже оказывать эту помощь».
Ты прилетаешь, а вокруг такая атмосфера общей растерянности, общей тревоги, «полупаника», скажем так. А ты прилетаешь и знаешь, что делать.
Ты знаешь, что надо людям, куда им пойти, что им сказать, что им надо предпринять, и ты просто берешь и ведешь их в этом состоянии. И ты понимаешь, насколько это им важно, даже если они сами это не осознают и не говорят тебе. Ты видишь, как их состояние меняется, как происходит эта динамика на пути к их будущей жизни. И это очень подпитывает. И мы всегда учим наших молодых специалистов, что понимать это, видеть это — в этом и есть как раз тот ресурс, который специалистов подпитывает. И это самая лучшая профилактика выгорания среди специалистов. Кроме этого, конечно, и посменная работа есть, и какие-то постэкспедиционные совещания, реабилитации, все это в какой-то мере есть, но самое главное — это ощущение своей профессиональной важности, полезности людям в моменте.
— Как быть с общим уровнем тревожности среди тех, кого эта трагедия не затронула напрямую, но они читают новости и не могут избавиться от мысли, что это могли бы быть они или их дети?
— Невозможно не замечать того, информация о чем уже прошла. Как у психологов: «Попробуйте не думать о желтой мохнатой обезьяне хотя бы три минуты. Начинайте». Невозможно не думать о том, что уже занимает ваши мысли. И на самом деле, получение большего количества информации полезнее, потому что вы начинаете понимать природу происходящего: что это за человек, какие предпринять шаги, чтобы действовать более безопасно, и так далее. То есть информация лишней не бывает, и прятаться от информации — это плохой вариант решения проблемы.
История с детьми всегда задевает практически всех, это всегда очень тяжело. Большинство начинают переживать за своих детей, особенно в таких случаях, когда подрывается, по сути, базовая безопасность. То есть если мы каждый раз, отводя ребенка в школу, будем думать: «А вдруг туда ворвется террорист и начнет всех убивать, а я вижу своего ребенка последний раз в жизни», — мы с ума сойдем. Невозможно так жить. Естественно, что такие события повышают на время общую тревожность, мы переживали, к сожалению, не одно такое событие. Когда были взрывы в домах, все думали, может, брать детей с собой на работу, потом взрывы в метро, все думали, нет уж, лучше не брать. Это очень тяжелое испытание для людей, когда непонятно — а где безопасно? Есть ли это место вообще?
К счастью, психика устроена таким образом, что это кратковременный скачок тревожности, и со временем он снижается.
И вероятность такого события в вашей жизни намного ниже, чем просто попасть под машину, но мы же не думаем каждую секунду про ДТП. Поэтому сейчас все потревожатся какое-то время, потом эта тревожность уляжется. Естественно, она останется у кого-то, у кого уже был высокий уровень тревоги или есть какая-то предрасположенность. В последнем случае идут обращения к специалистам. Ко мне тоже очень многие приходят с жалобами на общее тревожное состояние, потому что жить с этим очень тяжело. Но в основном народ понервничает, поужасается, но через какое-то время все уляжется, и мы будем жить так же, как мы жили.
