В печатной Книге Памяти, на странице 172, в длинном ряду убитых, умерших от ран, погибших, похороненных в братских могилах и пропавших без вести мы находим военфельдшера Израиля Гладштейна, р. 1923, призван Советским РВК, ком. сан. роты 914 сп 244 сд; проп. б/в 02.03.1943 у д. Великая Камышеваха.
В донесении о безвозвратных потерях, написанном от руки на 71 листе, на листе 26 мы находим подтверждение этой информации. Там, под номером 146, записан военфельдшер Гладштейн, все данные совпадают, и еще указано контактное лицо: его отец Марк Ефимович, проживающий в Омске по адресу Восточная, 34. Уточнено то, что на казенном языке называется «место выбытия», а на человеческом означает место гибели или исчезновения человека: Украинская ССР, Харьковская обл., Барвенковский р-н, д. Великая Камышеваха.
Крутятся колеса бюрократической военной машины, документы движутся по штабам, ведомости собираются в папки, подклеиваются и подкалываются приказы с надписью «Секретно. Действующая армия» в правом верхнем углу, стучат в штабах дыроколы, пробивая в листах с неровной машинописью рваные круглые дырки. Все неспешно идет своим чередом, и это можно понять: тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч, миллионы убитых, и каждого нужно вписать в ведомость, всех распределить по военкоматам, которые их призывали. И вот завершение: приказ об исключении военфельдшера Гладштейна из списков отправлен в Омский облвоенкомат. И это значит, что его отец теперь узнает — сын пропал без вести, и надежды, что он вернется с войны, почти нет.
Но только двадцатилетний медик не пропал. Он не убит, он не расстрелян первым среди пленных как еврей, он не бродит по обнесенному проволокой загону среди других пленных, грязный, завшивевший, небритый, в расстегнутой шинели без ремня, с безумными голодными глазами. В приказе об исключении из списков рядом с записью о его исчезновении печаткой поставлена отметка: ст. приказа ОТМЕНЕНА. Пр. ГУК № 0249-55.
Для несведущих в званиях РККА надо сказать, что военфельдшер — не только профессия. Это звание военного медицинской службы, равное лейтенанту. Мы знаем теперь, что лейтенант Гладштейн не пропал без вести, но мы не знаем и никогда не узнаем, что с ним случилось и что он пережил в окрестностях деревни Великая Камышеваха, освобожденной от немцев в январе 1942 года и снова взятой ими в мае. В этих местах — местах, где Красная армия трижды наступала и отступала, в местах Барвенковского котла, где все дороги забросаны трупами, а в лесах валяется амуниция, — военфельдшер скитался несколько дней. Один или с товарищами? Неизвестно.
В отсутствие каких-либо сведений о нем мы обращаемся к сведениям о его дивизии. С 29 января по 22 марта 1943 года дивизия участвовала в операции «Скачок», целью которой было танковым прорывом освободить Запорожье. 3 марта танки 25-го корпуса, главной ударной силы «Скачка», дали свой последний бой у села Терны. За командиром гибнущего корпуса генералом Павловым дважды посылали самолет, он дважды отказывался улетать и отдавал самолет для эвакуации раненых. Танкист генерал Павлов попал в плен в Тернах. В 109 километрах от Терн, в Большой Камышевахе, в тот же день лейтенант Гладштейн выходил из окружения.
Тут — разрыв в повествовании, белое пятно в рассказе. Мы находим теперь военфельдшера Гладштейна в 52-й дивизии, но не знаем, как и почему он там очутился. Скорее всего, просто вышел в ее расположение и был зачислен. Белое пустое пятно в рассказе, но не во времени — время его жизни заполнено войной до отказа, с утра до ночи и с ночи до утра.
Что такое война для военфельдшера и командира санитарного взвода? Это война каждый день, на самой ее первой, передовой, красной, обожженной, окровавленной линии.
Там, где бой, там где раненые, туда бежит, придерживая на боку свою фельдшерскую сумку, военфельдшер. Или ползет в грязи. Или лезет к черной, рваной воронке по пояс в сугробах. Или, пригибаясь, бежит по окопу, чувствуя, как по согнутой вспотевшей спине колотят взлетающие от разрывов комья земли, бежит туда, где, опрокинутый, бледный, с закрытыми глазами, уже лежит человек, у которого расплывается коричневое пятно на груди.
Все виды ранений ему известны.
Вот один — прижимает к груди свою бедную простреленную руку и качает ее, как ребенка.
Вот другой — лежит навзничь, и неестественно отброшена в сторону нога в грязных обмотках.
Вот третий — у него окровавлено лицо, пулей пробита щека. Тихо матерясь, он, давясь кровью, сплевывает в грязь зубы.
Все это и еще очень многое другое страшное видит военфельдшер. Для кого-то война это атаки, походы, стрелки на картах, для кого-то риск и отдых, оружие и обед, партсобрание и патефон в блиндаже, а для него всегда одно и то же: окровавленные, исковерканные человеческие тела. Разорванные тела. Человеческое тело так мягко, так ранимо, его так легко пробить, порвать, разорвать на части, продырявить, искалечить, сломать. Он это знает. И он без промедления достает из своей сумки бинт и жгут и, стоя на коленях, склоняется над раненым.
Военфельдшер и его санитарный взвод — первая линия медицины, ее передовой отряд, выдвинутый в пекло войны. Там, дальше, в тылу, палатки батальонного медпункта, перед которыми на раскисшей земле стоят носилки с ранеными, а еще дальше, в полковом медпункте, санитар, взвалив раненого на спину, несет его к врачу; а еще дальше, в тылу, переполненные госпиталя, где офицеров по двое кладут на кровати, а солдатам стелют войлок на полы. Там, дальше, в тылу, склоняясь над бессознательным телом в свете висящей на крюке лампы, хирург режет скальпелем шестнадцать часов подряд и не имеет времени отойти в туалет; там, еще дальше в тылу, медсестры прижимают холодные ноги только что прооперированного танкиста к себе и так греют их часами; а еще дальше в тылу, в Москве, контуженный при бомбежке во время переправы через Неву и потерявший слух академик Бурденко протягивает приехавшему с фронта врачу блокнот, чтобы он написал ему вопрос. И все они делают свое дело, но чтобы они смогли сделать его, молодой лейтенант-военфельдшер с темным от загара лицом и двумя красными квадратами в петлицах должен сделать свое: не дать раненому умереть в первые минуты после ранения.
Он должен вытащить побледневшего, вдруг обмякшего, парализованного болевым шоком человека с этого поля, где истошно орут и бегут охваченные лихорадочным возбуждением и страхом люди, из этой низинки, насквозь простреливаемой немецким пулеметом, он должен оттащить его подальше от горящего танка, в котором сейчас рванут снаряды, он должен как можно быстрее, прямо тут, где идет остервенелый бой, наложить жгут, намотать бинт — и тащить.
И он тащит.
Фамилию его писарь пишет неправильно, на слух, наверное. Может быть, в тесной горнице деревенской избы писарю диктует этот текст кто-то из офицеров штаба стрелкового полка. За приоткрытой дверью слышны голоса, там командир полка и начштаба склоняются над картой. Писарь старается, он не лишен художественного вкуса, и поэтому делает красивые завитки у букв «б» и «в», но в запятых он не очень уверен, где поставит лишнюю, где пропустит нужную.
Это представление на награждение орденом Красной Звезды. Оно пойдет по ступенькам инстанций, и на какой-то ступеньке, в каком-то кабинете кто-то, делающий статистику правильной, быстро черкнет карандашом, и военфельдшер получит вместо ордена медаль «За отвагу».
Писари меняются, это мы замечаем по почерку. Новый теперь заполняет представление на награду, почерк у него без художественных украшательств, а чернила гуще. И фамилию он пишет правильно. Новый писарь в штабе, а все остальное как было — тот же полк, тот же командир полка, и по-прежнему военфельдшер Гладштейн ползет в темной от грязи и пота гимнастерке к упавшему навзничь посреди огромного поля человеку.
Про некоторых говорят — воевал с первого дня войны до последнего. Подполковник Метлов воюет с финской войны, с 1939 года. Он упорствует — вновь требует для военфельдшера Красную Звезду. В этот раз он ее получит.
Итак, мы восстанавливаем жизнь человека, от которой осталось только несколько документов в архивах. А там путаница. Местом призыва в двух разных документах указаны сразу две даты и два военкомата — Киевский и Омский. Из этого мы заключаем, что восемнадцатилетний Израиль Гладштейн первый раз был призван 10 августа 1941 года в Киеве, вокруг которого уже начинало смыкаться кольцо окружения. В сентябре в этом кольце погибнут четыре советские армии вместе с командующим фронтом Кирпоносом. Ушел ли Гладштейн из Киева пешком вместе с мобилизованными — без пункта назначения и без еды они просто разбредались по дороге кто куда, — или был эвакуирован, пока еще была возможна эвакуация, и тем избежал Бабьего Яра — мы не знаем. Но он с отцом очутился в Омске. В тот же день 10 августа, когда в Киеве Сталинский РВК призвал Израиля Гладштейна в армию, в Ленинграде Военно-медицинское училище имени Н.А. Щорса в полном составе погрузилось в вагоны и отправилось в Омск. Там они — училище и будущий военфельдшер — встретились. Рассматривая справки, которые выдавали выпускникам, мы можем узнать, чему его там учили.
В учебной программе 27 предметов, среди них фармакология, анатомия, микробиология, военно-полевая хирургия, внутренние болезни, физиология, эпидемиология, дезинфекция, глазные болезни, болезни уха-горла-носа, кожно-венерические болезни и даже акушерство и гинекология. В случае чего военфельдшер мог и роды принять… И в придачу — тактика, физподготовка, огневая подготовка и другие предметы из программы, по которой обучались пехотные лейтенанты. Ни винтовки, ни автомата военфельдшер не имел — руки должны быть свободны, — имел пистолет. А у санитаров-носильщиков в его взводе— одна винтовка на двоих.
На одном боку пистолет, на другом трехкилограммовая фельдшерская сумка, которая, как говорит «Пособие по медицинскому снабжению Красной армии 1944 года», «носится через плечо и может шлевкой крепиться плотно к поясному ремню (при переползании, в кавалерии, на парашюте и т.д.)». В сумке много чего: готовые повязки, бинты, косынки, жгуты, ножницы, садовый нож, сетчатые шины, термометр, пинцет и медикаменты. Какие? «Пособие» отвечает уклончиво: «Ассортимент последних может видоизменяться в зависимости от конкретной обстановки (марш, бой, стоянка и т.п.)». «Сумка обеспечивает перевязку 25–30 раненых и наложение одной-двух иммобилизирующих повязок, а также подачу амбулаторной помощи».
А есть еще двенадцатикилограммовый ящик с гнездами — полевой фельдшерский комплект. Там, аккуратно разложенные по гнездам, а иногда и перемешавшиеся в кучу, потому что ящик тащат по ямам и кочкам и с размаху забрасывают в кузов грузовика, лежат аспирин, вазелин, йод, кодеин, сода, валерьянка, пирамидон, спирт, формалин, салол, капли Иноземцева, ножницы, пинцеты, шприц, ванночка, жгуты, клеенка, термометр. «Комплект обеспечивает оказание амбулаторной помощи и помощи раненым в трелковом батальоне, в других аналогичных подразделениях и в мелких частях, обслуживаемых фельдшером».
Всю эту полевую медицину Гладштейн знает с двух сторон — как военфельдшер и как раненый. В соответствующем пункте наградного листа указана дата ранения — 14 ноября 1943 года. Двадцать лет ему исполнилось неделю назад. Что с ним делали санитары его взвода, когда он упал в окопе? Накладывали жгут, подкладывали вату, наматывали бинт, осторожно смывали кровь и давали вечный, на все случаи, пирамидон?
То, что так гладко, строго и спокойно звучит в «Пособии по медицинскому снабжению Красной армии», на деле совсем не гладко и вовсе не спокойно. С фотографий времен войны на нас глядят суровые лица лейтенантов медслужбы. Все они поджарые, подтянутые и крепкие. Они умеют ползать не хуже легендарных пластунов и разведчиков-индейцев. Они умеют перевязывать раны не хуже госпитальных сестер. Они умеют — должны уметь — с первого взгляда определять характер поражения и немедленно оказывать помощь.
Бегом и ползком, ползком на брюхе по Украине, Молдавии, Югославии, Чехословакии, Венгрии — медленно движется вперед военфельдшер Гладштейн со своей истертой зеленой сумкой на боку и со своим побитым ящиком, в котором гремят ножницы, скальпель, шприц и таблетки.
То, что именно таков был его путь, мы узнаем из списка его наград. Война уже кончилась, и в июне он получает сразу три медали — за освобождение Белграда, Праги и Будапешта. Почему не раньше, когда эти освобождения случились? Не успевают в Москве чеканить в срок победные медали, да и списки идут долго и оформляются медленно, но как бы то ни было — вот тебе, лейтенант, еще три медали на грудь и в придачу путевка в Маньчжурию. Туда осенью 1945-го длинными эшелонами, неделями идущими сначала по сожженной и разбомбленной Украине, а потом по исстрадавшейся от кровопролития и голода России, перебрасывают 52-ю дивизию из Европы. Значит, и в Азии тоже военфельдшер Гладштейн поползал на животе и побегал под пулями.
Но это уже — конец войны.
