Чтобы хорошо разбираться в формулах жизни, нужно для начала признать, что лучший многогранник — это круг. Поначалу трудно смириться с этим, поскольку это и не очень заметно снаружи и никак не проявляется внутри. Но точность сама учит нас: природа любого, даже самого очевидного круга — его непредсказуемость и иррациональность, зашифрованная во взаимоотношениях диаметра окружности и ее длины. В круге жизни все обстоит точно так же, как и в любом другом круге. Стоит разделить совершенное в жизни на количество прожитых лет, и — как и в случае с длиной окружности, разделенной на ее диаметр, — всегда получится одно и то же магическое число Пи. Три, запятая и бесконечное количество цифр после запятой, трансцендентное число, несущее в себе нечто непостижимое и недоступное ни опытному, ни чувственному пониманию человека.
Обычно человек умудряется затеряться в городах и работах, чтобы не делать наблюдений и выводов, обидных для всесилия цивилизации. Но в таких местах, как поселок Умба на Терском берегу Белого моря, этого все-таки очень сложно избежать. Другое измерение сразу дает о себе знать: каждый камень, отлив, прилив, цвет или звук настолько непохожи на то, что обычно известно о жизни, что чувственный и практический опыт перестают здесь работать. Здесь нужен специальный проводник, которого поморы называют «большуха».
Большуха — это поморская женщина. Мистическое существо, в руках которого сосредоточена вся власть над местным миром и кругом жизни, лежащим внутри него. Дом, семья, муж, дети, физика, метафизика, слезы, смех, любовь, еда, ненависть, трусы и носки — Большуха, как земной бог управляет всем этим и наверняка чем-то еще, поэтому неудивительно, что человечество всегда старалось оставить таких женщин в древности или краеведческом музее вместе с потемневшими идолами, корытами и рушниками. Но жизнь не обманешь. В ее круге всегда есть число Пи, с двумя знаками которого после запятой мы познакомимся прямо сейчас.
Начнем с настоящей Большухи, которую зовут Наталья Кожина. Отец Натальи работал в Умбе главным редактором газеты «Терский коммунист», а сама Наталья была два раза замужем за местными рыбаками. Один, как это случается, утонул, от второго она ушла сама. Сейчас она вместе с детьми и таксой Марфушей собирается открывать в Умбе музей игрушки и поморского быта. Вот что Наталья Кожина рассказывает о себе:
«Одна бабушка по маминой линии у меня была архангельская, они приехали сюда с дедом еще до войны. Дед был тут начальником на всех практически лесопунктах; у него, видимо, были хорошие организаторские способности, его даже не отправляли на войну. А вторая ветка, по отцовской линии, — там бабушка с Псковской области. Она долгое время жила в Карелии. Поэтому я с детства помню карельские калитки (калитки — небольшие открытые пирожки из пресного ржаного теста с начинками. — Ред.), сама их делаю и очень их люблю.
Отец мой с матерью познакомились в Петрозаводске, он там заканчивал в университете факультет журналистики. А мама там заканчивала педучилище. И они в итоге привезли меня в Умбу. Что я помню? Дед по маминой линии был у нас такой очень колоритный красавец, с шевелюрой, высокий. А бабушка была такая худенькая и маленькая. Она вообще никогда не сидела без дела, все время в работе. То она печет, то на грядке, то шерсть чешет, то прядет, то сидит и вяжет. А не вяжет, тогда шьет. Русская печь, чугунок, похлебка из баранины. Как она все это успевала, я до сих пор не понимаю. Она мало говорила и никогда ни на что не жаловалась.
Такое вот детство в Умбе. А потом я десять лет была замужем за потомственным помором, за Николаем Алексеевичем Кожиным. Это был второй мой муж. Первый у меня был Петров, он утонул. Петров был рыбак и гид на северных реках. Утонул в 2007 году, и я вышла замуж во второй раз. Николай Алексеевич живет в Кузреке, это первая деревня от Умбы в сторону Варзуги. Выставляет невода, ловит рыбу. И я десять лет была у него настоящая поморская жена. Все как в старину. Утром встать, растопить печь, приготовить завтрак. А он занимается своими делами. В марте заготавливали лед, набивали им летник, чтобы хранить рыбу. Потом готовили невода, смолили карбасы (поморское парусно-гребное промысловое судно среднего размера — Ред.), чтобы они были готовы к приходу селедки. Тяжелый, копеечный труд. Весь год был у меня — как у поморской женки — расписан.
Нравилось ли мне? Честно, я от этого устала. Мы уже с помором моим, Николаем Алексеевичем, год вместе не живем. С другой стороны — у него теперь все налажено, я придумала ему экскурсии на лов семги, к нему приезжают люди. Он человек деятельный, цельный, настоящий мужик, трудяга. А я по гороскопу Близнец, у меня такой характер, что мне все интересно. Во мне живет не один человек, а двадцать. Я валяю игрушки, меня увлекает декупаж. Мечтаю о муфельной печи. Как говорил мне Николай Алексеевич: «Ну конечно, ты же у нас звезда!» А я говорила: «Коля, да, я звезда, и отношение ко мне должно быть соответствующим».
Я от него ушла. Ну не могу спокойно жить, как все. У меня всегда планы. Я утром просыпаюсь и пишу себе на бумаге цели. Вот я наметила себе на 21-й и 22-й год: я делаю в доме дополнительный душ и туалет, утепляю бойлерную, меняю крышу на доме, ставлю забор, проверяю организм. И вот я пишу: «У меня хорошее здоровье, у меня все отлично. Вселенная, помоги мне в осуществлении моих планов!» И все это работает. Все сбывается. Потому что это не просто записи. В них есть моя душа.
Нам же тут в Умбе важно, чтобы все было именно душевно. Вот сейчас в Мурманской области стала модной Териберка. Все туда валят автобусами. Нам тут такого не надо. Я вот тоже принимаю в своем доме гостей, и у меня жила одна всего девушка, приехала сюда на своей машине из Полярного. Вот я ей одной сварила уху (купила семгу у ребят). Достала настойку, говорю: «Давай, голубчик, по рюмочке». Она говорит: «Ой, так душевно!» А было темно, я зажгла лампу, у меня тут птица счастья деревянная, она закружилась… Вот это и есть Умба».
Вторая Большуха работает музыкальным руководителем в умбском детском саду. Ее зовут Лариса Терещук. Лариса Петровна — местный поэт, заодно руководит еще остатками академического хора народной песни. И кто его знает, может быть, то, что Умба все еще существует на карте мира, дело рук именно Ларисы Терещук. Во всяком случае, смысл местного измерения музыкальный руководитель из детского сада определяет совершенно ясно, хотя иногда и в стихах:
«Знаете, во мне русской крови нет вообще. По папе я полька, по маме — украинка. Но, может быть, у меня характер такой, может быть, что-то еще — я большой фанат Севера, здешних мест. Меня привезли сюда еще в двухлетнем образе, то есть, простите, возрасте. Это еще были времена, когда после войны люди кочевали, искали себе лучшей жизни. И папа мой был в Умбе главный бухгалтер леспромхоза. Леспромхоз был огромный, пока в 1969 году не сгорела биржа пиломатериалов, пятьсот тысяч кубометров ахнуло в один момент. И с тех пор хозяйство так и не смогло больше восстановиться. А потом вообще пришли девяностые, когда всем надо было что-то растащить.
Но я, знаете, скажу не об этом, а о том, чем меня восхищают эти места. Раньше, когда не было сюда еще дороги, зимой на губу в море садился на лыжах самолет. А летом был катер, назывался «Рулевой», он плыл до Кандалакши. Приличный был катер, человек тридцать, наверное, брал. Телепался часов шесть-семь, в зависимости от погоды. И вот, значит, все на нем ездили в отпуск. Доберутся до Кандалакши, сядут на поезд. Родители меня тоже всегда с собой возили. Хорошо! Цветочки. Ах, какие! Желтенькие! Папа пошел, нарвал. А вот еще! Синенькие. Прекрасно! А потом едешь обратно и видишь черные эти карельские дома, сиротские елки на болотах. И когда катер приставал обратно, ты сходил с него и чувствовал вот этот запах свежей доски, дерева и моря. И ты думал: все! Наконец-то! Я дома. Это мое.
Когда есть что-то твое, ничего больше не надо. Я, например, очень люблю рыбалку, и мне никто для нее не нужен. У меня есть своя машина, бур, саночки. Поехала на озеро, пробурила и ловлю. Окуни, а то и щучка на балансирчик. У меня там два друга — черные вороны. Не ворОны, а именно вОроны, которые не подходят к людям вообще. Так вот они ходят за мной, как куры, а я с ними разговариваю.
А так я работаю музыкальным руководителем в детском саду. Давно. Столько не живут, сколько я там работаю. Раньше там было, кстати, проще. Взаимоотношения людей были другими. А сейчас стало сложно. Видите ли, когда-то в мире существовала субординация. Если ты был учитель, то ты был человек, который не ест и в туалет не ходит. А теперь учителей в домах бранят прямо за столом при детях. Дети стали божеством. И они как божества слушают, какие учителя плохие, и от этого все плохое и идет. Никого дети в этом мире не почитают. И это не от большого ума.
Сама я застала еще времена, когда книга была лучшим подарком. Я начала читать в три года. Слова увлекали меня. Поэтому я всегда пишу стихи, хотя и не считаю себя поэтом. Первое стихотворение написала еще в первом классе, сильно патриотическое. Мама мне даже сказала: отправь в «Пионерскую правду». Я отправила, и мне оттуда прислали заготовленный ответ, чтобы я прочитала, как пишет стихи Агния Барто: «…веселый звонкий мяч, ты куда помчался вскачь…». А у меня было про Родину.
Но рифмы не перестали бродить у меня в голове. Я не придавала им значения никогда. До девяностых годов, когда вдруг не возникло такое понятие, как «региональный компонент». Все учреждения должны были тогда внедрять его в свою практику. И вот мы в детском саду коснулись этого компонента, а его у нас нет! И вот тогда я подумала: а чёй-то? Ну и давай. Тем более детям, к счастью, не нужно никаких порывов души и самокопаний. Им надо все просто и конкретно. Вот такое, допустим:
Осень достала карандаши, Разрисовала все от души. Серым прошлась по туманным рассветам, К листьям добавила желтого цвета. Синею стала черника, а с нею Море осеннее стало синее. Карандашей там каких только нет! Красный понравился осени цвет. Ярко краснеет брусника средь бора, Красная шапка у мухомора. Только один карандаш повертела И отложила: Он был совсем белым. Нет, не подходит он сентябрю, Я его лучше Зиме подарю.
А я еще леплю из пластилина, так что сама сделала с этими стихами книги — там иллюстрации из пластилина. Про эти места.
Многое в этих местах изменилось за все это время. Люди раньше здесь были временщики. Много и тяжело работали, конечно, но и жить здесь не собирались. Может быть, поэтому здесь ничего теперь и не осталось: ни предприятий, ни работы, ни людей. А я бы не уехала отсюда никогда и никогда не собираюсь. Поэтому работа у меня есть. Плюс пишу стихи на заказ. Это, кстати, непросто. Надо все осмысливать. Вот одна девочка у нас говорит: напиши про папу. А кто он такой, этот папа? Что он любит? Что он знает? Это же не просто «речка — заболело сердечко». Это поэзия жизни. Значит, нужно знать жизнь в деталях, в подробностях. Знать ее как подорожник. Вы знаете, например, что он бывает круглолистный, а бывает ланцетолистный. А я знаю, меня мама научила. Поэтому я пишу:
Наш попутчик неприметный, Круглолистный и ланцетный, Троп и стежек он заложник И зовется «подорожник».
Кажется, просто и неважно. Но ведь и жизнь сама по себе — это просто и неважно. Казалось бы: вот есть ли какая-то особенная сложность в том, что живу я в Умбе? Важно это или нет? Да неважно. Я просто живу тут, вот и все. Главное же что: чтобы это было небесцельно.
Я не люблю бесцельно даже ходить на лыжах. Поэтому я иду на лыжах, чтобы все преображать. Вот увижу груду снега, похожую на человека, воткну туда веточки, шишки и сделаю из нее человека. Зачем? Затем, что это удивляет меня. Все удивляет меня на Севере. Луна, трава, камни. Все. Поэтому я поражаюсь родителям, которые забирают своего ребенка из детского сада и не промолвят с ним ни одного слова, пока идут с ним. До самых ворот ни одного слова! Как же так?! Смотри, какое небо! Какой закат! Какой ветер!
Может быть, люди не умеют всего этого видеть? Или не хотят? Значит, они не хотят просто жить. А я хочу. Я остаюсь в Умбе».
Чудо, не так ли? Нет. До чуда мы еще не дошли. Так что, продолжение следует. А пока — протяжная песня северных поморов.
(Окончание следует)
