6 апреля Общественная палата РФ проголосовала за исключение Марины Литвинович из ОНК Москвы. Вопрос об этом поднял один из членов комиссии 5 марта. Он посчитал, что правозащитница нарушила закон, рассказав в эфире телеканала «Дождь» условия содержания Любови Соболь в ИВС на Петровке. Более 20 членов ОНК разных созывов, среди которых Валерий Борщев, Евгений Еникеев, Ева Меркачёва и Зоя Светова, выступили в поддержку Литвинович, однако это не помогло. Обвиняемый в госизмене журналист «Коммерсанта» и «Ведомостей», советник гендиректора Роскосмоса Иван Сафронов, который уже десять месяцев находится в СИЗО «Лефортово», рассказал «Новой газете», что для него значило общение с Мариной Литвинович. И она ему ответила.
«Про Марину»
Каждый из нас хоть раз слышал выражение: «Этот человек оставил след в истории». Чаще всего в таких случаях речь идет о человеке, изменившем своим поступком мир, страну — в общем, совершившем что-то глобальное, что-то такое, что изменило устоявшийся миропорядок со знаком плюс. Та, о ком я хочу сказать, не «мировая звезда», не политик, не «историческая личность» в классическом понимании этого слова. Она — человек. И это в данной ситуации звучит как признание. Я говорю о Марине Литвинович.
Мы часто не задумываемся о том, какие последствия несут неожиданные встречи. В обычной жизни Марина и я существовали в параллельных вселенных: она знала, что существует такой Ваня, он журналист, работает в «Коммерсанте», пишет статьи, а я знал, что существует Марина, которая занимается правозащитной деятельностью, ходит по будням и выходным по тюрьмам, а в свободную минуту думает, в какой изолятор ей поскорее нужно попасть, потому что там ее ждут и на нее рассчитывают те, кому нужна помощь. И у всех все было хорошо, и это продолжалось до тех пор, пока нас не свело «Лефортово». Ну как свело: меня туда заточили по абсурдному делу, а она одной из первых ко мне пришла, чтобы поддержать. Так наши вселенные и сошлись. Скоро будет год, как я нахожусь под следствием, но каждую нашу короткую, не более десяти минут встречу я помню очень хорошо.
Любому, даже самому сильному и независимому человеку, попавшему в тюрьму, жизненно необходимо знать, что он не забыт и не брошен. Я не могу жаловаться на уровень поддержки, которую мне оказали, оказывают и продолжают оказывать коллеги, друзья, однокурсники, семья, да и сотни неравнодушных людей по всей стране. Спасибо за это, не забуду: такое сложно забыть. Равно как и невозможно забыть слова Марины: «Как ты? Что нужно? Чем помочь?» Такие простые и нужные слова всегда были актуальны. «Ты только держись, дома все в порядке, я с ними сегодня разговаривала», — эти слова для человека, лишенного возможности слышать родные голоса, звучат настоящим чудом. Обезболивающим. Успокаивающим. Приносящим силы.
В эпоху тотального безразличия и наплевательства Марина оставалась тем лучом, который пробивался в прямом смысле сквозь тьму. В «Лефортово» я соседствовал с гражданином Украины, которого осудили за шпионаж: хороший мужик, грех жаловаться, сидели дружно и, если так вообще уместно сказать про изолятор, даже весело. Он знал про ОНК и особенно выделял «двух девчонок», как он образно выразился: Марину Литвинович и Еву Меркачёву, однажды посетивших его в СИЗО. Ситуация его была, мягко говоря, не самой простой: человек в возрасте, один в чужой стране, родных в России нет, передач с продуктами нет, посылок нет.
Из огромного количества нет есть только одна возможность, которая ему была практически гарантирована, — это задержаться в лагерях на много лет. Шпион он или нет — не важно; по крайней мере, речь вовсе не об этом. Узнав про его положение, Марина, с его слов, смогла положить ему на лицевой счет денег, чтобы он мог купить что-то в тюремном ларьке; старалась обеспечить хоть какими-то продуктами, чтобы он мог разнообразить рацион. Благодаря «девочкам из ОНК» у него, человека с хроническим бронхитом, появилось лекарство — ингалятор, позволивший избавиться от удушающих приступов кашля. «Молодые девчонки, которые позаботились обо мне, хотя я никто для них и звать меня никак», — недоумевал мой сосед. Ему это было странно и непонятно: он, гражданин Украины, де-юре шпион, то есть натуральный «враг государства российского». И ему помогли. Он сначала не понимал причин этого, а потом, как мне показалось, все-таки вывел формулу произошедшего: «Просто они хорошие люди».
Действия Марины в ОНК, с моей точки зрения, можно вписать в качестве учебного пособия под называнием «Тем, кому не все равно». Потому что ей не все равно: и было, и будет. Прийти добровольно в тюрьму, чтобы поддержать как только можешь, как только возможно, незнакомого арестанта — это уже многое говорит о самом человеке. Я благодарен, что она почти каждый раз, оказываясь в «Лефортово», находила возможность увидеться со мной: увидеть ее лицо и услышать ее голос было уже здорово. В последний раз мы виделись с ней в марте, она зашла попрощаться, потому что знала, что ее выдавят из ОНК. И вот ОНК лишился Марины, а сидельцы — живого человека, с которым можно поговорить о проблемах, отрицать наличие которых невозможно. В любом случае я хочу поблагодарить Марину за то, что она делала, — чисто, честно и от всей души. Надеюсь, что когда-нибудь мы сможем пообщаться без стекла и не десять минут, а побольше, а также — вне стен изолятора.
Марина, спасибо тебе за все. До встречи, и удачи в твоих начинаниях.
Ваня Сафронов, узник «Лефортово»,
9.04.21
ответ марины литвинович
Дорогой Ваня!
Мне передали твое письмо, то, которое не мне, но — ОБО мне. Я невероятно тронута.
Ты написал целых две страницы мелким почерком про меня. А мне кажется: да что там писать, я ведь ничего особенного и не делала? Я просто слушала свое сердце, и оно подсказывало мне, что делать. Я жила обычной жизнью и просто ходила в СИЗО, потому что сердце подсказывало мне, что меня там ждут люди. Ждут и надеются. А когда тебя ждут, ты всегда идешь с радостью. И я шла, практически каждый день на протяжении полутора лет.
Многие удивляются: как же можно ходить в тюрьму с радостью? Как так может быть, что меня тянет в тюрьму? Но тут все очень просто. Работа в ОНК дает почувствовать себя волшебницей, доброй феей, которая неожиданно входит в тюремную камеру и совершает чудеса. Пусть маленькие, но настоящие. Это может быть и просто разговор, и слова поддержки от родственников, и решение какой-то проблемы. Ведь в местах несвободы даже маленькие проблемы — огромны! Я помню, как однажды карантинная камера одного СИЗО кричала мне хором «Ура!» просто потому, что случилось «чудо»: в камере появился чайник! До этого десять мужиков сидели трое суток вообще без кипятка. А кипяток в СИЗО — это одна из самых важных вещей, после сигарет.
А что я сделала? Да ничего особо. Когда сидельцы сказали мне, что у них в камере нет ни чайника, ни кипятильника, я просто сразу потребовала от сопровождающего сотрудника сейчас же принести в камеру чайник. И он принес! Оказалось, что в условиях несвободы делать чудеса очень просто. Но вот это «Ура!» нестройным мужским хором мне очень запомнилось.
И даже можно делать «сложные чудеса» — например, добиваться оказания медицинской помощи.
Но ты прав, Ваня. Пока я была членом ОНК, я очень часто фактически работала как психолог. Я говорила с людьми, поддерживала, что-то объясняла вновь прибывшим о том, как что в тюрьме устроено, чтобы они лучше ориентировались. Часто — жалела, сочувствовала, выслушивала. Давала надежду. Говорила по-человечески, а не командами и окриками. Мне сложно посчитать, сколько мужчин плакали передо мной, когда мы с ними говорили. Когда ты внимателен к человеку, когда каждый человек для тебя не просто «тюремный контингент», а личность, пусть и оступившаяся, то человек мягчеет, раскрывается. Появляется доверие, что в тюрьме вообще не встречается.
Мне казалось, что я приношу свет и добро в тюрьму. Что это как солнечный свет — пробивается сквозь решетку и приносит радость, тепло и надежду. Когда меня исключили из ОНК, мне показалось, что у меня вырвали кусок сердца, настолько больно и пусто у меня стало внутри.
Но я борец. Как и ты, Ваня. Открою тебе секрет: это на самом деле не я тебя все время поддерживала в «Лефортово», а ты меня. Приходя к тебе, я понимала, зачем я вообще живу и что я делаю. Спасибо тебе большое за это. Мы обязательно увидимся с тобой на свободе, и я сделаю все, чтобы это совершилось как можно раньше.
Марина Литвинович,
27.04.2021
Марина Литвинович. Фото: Влад Докшин / «Новая газета»
