Фильм Влада Козлова «Имморталист», представленный в программе «Эйфория изоляции» на ММКФ, замечателен именно маркером: «основано на реальных событиях». Активист-имморталист Макс, у которого дедушка умирает от рака, хочет заморозить его голову — против чего выступает его мать, верующая католичка. Вопреки синопсису, настоящая борьба разворачивается не за голову дедушки, а за душу Макса.

Большая часть хронометража фильма посвящена тому, как из верующего Макс превращается в фанатика, для которого борьба со Смертью — парадоксально, но единственный смысл жизни. Макс сходит с ума, и его жизнь, оцениваемая в перспективе отложенной смерти, все больше — эрзац-жизнь. Прочие персонажи — среди которых вспыхивают икона «Твин-Пикса» Шерилин Фенн, первый «Джанго» Франко Неро и похожий скорее на Змия, чем на Иисуса, Обри Ди Грей, — лишь подкидывают хворост в костер его безумия.

Зрителя подвергают ковровому бомбометанию идеями и аргументами: вот удалось продлить жизнь мышей на 50%, вот червям отключили «ген старения», вот голые землекопы вообще не стареют — чем люди хуже? Надо чуть-чуть подождать, и наука «взломает» нас и пересоберет их на жизнь вечную, а для тех, кому возраст поджимает, есть крионирование — пока та же наука не придумает, как оживить и разморозить. Доказательств нет — мечты и проекции… впрочем, а когда у нас было что-то кроме?

Для любого, кто хоть раз интересовался идеями трансгуманизма, ничего нового; более того, хотя режиссер и говорит, что

зритель заметит подвох: слишком пафосны речи героя, слишком подчеркнута его отрицательная харизма, слишком ничтожна оппозиция его тезисам.

Киноязык, взятый Козловым из голливудской классики, иронизирует над ледяной утопичностью: ч/б изображение, кроваво-красные титры слэшера 70-х, немного лайт-линчевского сюра и черный мессия на улицах жаркого ЛА, самопародийная структура: «за 2 недели до»… То, что на уровне концепта звучит пропагандой, на киноэкране оборачивается стебом.

Это роднит картину Козлова, как ни странно, со спектаклем Богомолова «Слава» в БДТ. Там тоже материал, призванный к тоталитарной пропаганде, отстраняется: и в результате «смысл» рождается в «глазах смотрящего» («спектакль происходит в зале»). Ждущий сталинской агитки — считывает ее, ищущий двойное дно — издевку. Но пьесу Гусева КБ ставит как героический эпос, советскую Илиаду, словно по лимоновскому «СССР — наш Древний Рим». Взгляд на прошлое столетней давности как на античность — глубже, чем хочется любителям политизации на злобу дня.

Так и «Имморталист», независимое кино (в продюсерах которого, однако, экс-глава Росимущества), снятое режиссером-автодидактом, в 25 лет уехавшим покорять Голливуд, — глубже, если знать, где нырять.

Главная интуиция авторов — непрерывная связь между «старыми» религиями и «новым» трансгуманизмом. Неслучайно Макс приходит к иммортализму сразу от христианства. У него нет стадии разочарования и атеизма. Идеи (научного) иммортализма не заполняют вакуум после религии, а буквально вытесняют религию из его сердца.

В сущности, религия — это «вера в невидимое», убежденность в недоказуемом. Как она проявляется? Действиями, в которых вы исходите из недоказуемой предпосылки так, будто она является истинной. У иммортализма есть некоторая научная база, но ключевым компонентом остается вера, что в будущем нужные открытия будут сделаны.

Тогда ясно, почему главным теоретическим аргументом в пользу крионики является перефраз «пари Паскаля» (без крионики — умрете точно; с ней — ничего не потеряете, кроме денег, но получите хоть малый шанс), в оригинале используемое как аргумент в пользу веры в Бога.

Адептов крионики можно назвать сектантами — похоже, они показаны в картине, — и в этом ничего обидного. Большинство мировых религий тоже начинались с сект. Кто знает, не станет ли в будущем иммортализм столь же распространен, как современное христианство. Мы — существа, склонные верить, мечтать и бояться смерти, собственной и близких. Иммортализм проясняет отношения со смертью, дает ясную мечту и определяет последовательность шагов к ней — что еще нужно?

В долгосрочной перспективе у технорелигий, способных скрестить веру и надежду с научной базой и убедительной терминологией, есть конкурентное преимущество перед религиями традиционными. Им придется эволюционировать. Если вдуматься, то сочетание христианского мифа о Вознесении с концом человечества в ядерной войне («мы попадем в Рай, а они просто сдохнут») — что иное, если не технохристианство.