— Как принималось решение, что все, пора уезжать? Что стало последней каплей?

— Это произошло в конце января, во время протестных акций. Решение было довольно тяжелым, потому что мы не готовились к нему и не собирались уезжать. Но настал момент, когда стало ясно, что всех знаковых людей, связанных с командой Навального, повально арестовывают, возникло санитарное дело.

Конкретно две вещи сподвигли на это решение.

Когда проходили протестные акции 23, 31 января и даже 14 февраля с фонариками, у меня в подъезде было полно полицейских. В моем подъезде живет много наших сторонников — большой подъезд, 22 этажа и 88 квартир. Люди жаловались, что физически было невозможно пройти.

Я понял, что команды входить ко мне в квартиру у полицейских нет. Чтобы не быть арестованным, несколько месяцев я сидел дома. Я понял, что в следующий раз они уже войдут…

Это очень вредно для всей команды и ее работы, когда ты сидишь [в неволе]. Ты просто бесполезен, ничего не можешь делать, даже писать не можешь, только агитки в спецприемнике, потому что там нельзя посмотреть источники, воспользоваться компьютером и так далее.

Второй момент: на подходе иски Пригожина. Их много, в сумме на 25 миллионов рублей, которые он хочет взыскать. Суды сумму уменьшают, но она явно будет большая, причем Пригожин подает все время новые иски. Я принял решение: Пригожину не платить ни копейки в связи с морально-этическими качествами этого человека. Я не хочу, чтобы он получил и мои деньги, и деньги наших сторонников. Поэтому я бы скоро стал невыездным.

Решение об отъезде надо было принимать сейчас: либо уезжать в ближайшие недели, либо я становлюсь невыездным и с перспективой посадки. Это было бы практически гарантированно в связи с заходами по объявлению ФБК (Минюст внес организацию в список «иноагентов». — Ред.) экстремистской организацией. Выбор был тяжелый, но верный.

— Принято ли спрашивать у людей, которые уехали, куда они уехали?

— Я в Вильнюсе, это не секрет.

— Было ли тяжело, пришлось что-то специально делать?

— Там был некий элемент спецоперации. Я понял, что основные сливы по пересечению границы происходят через покупку авиабилетов. Фээсбэшники ленивые, они просто получают слив от авиакомпаний и ничего не делают, из кабинета дают указания. Когда никто не знает, где, как и когда ты поедешь, сделать это проще. Это первое, а второе: есть некий набор определенных требований, связанных с ковидом, по пересечению границы, которые просто нужно формально выполнить. Я честно скажу, что у меня большие международные связи. Я сообщил своим друзьям в Европе, что хотел бы переехать, они сказали — не волнуйся, мы тебе поможем. Гуманитарный коридор был обеспечен.

— Значит, вы теперь политический беженец?

— Честно говоря, я не хотел бы рассуждать в таких категориях…

Это вопрос к российским властям и одна из вещей, которую я здесь сообщаю международным коллегам: они должны требовать от российских властей, чтобы оппозиции была обеспечена нормальная возможность для легальной деятельности в России. Если это будет, я, конечно же, вернусь при первой же возможности, но еще раз повторю — у меня много важной работы, и я бы совершенно не хотел сейчас оказаться лишенным возможности что-либо делать, находясь под арестом.

— Кстати, про эту работу. Откуда такая уверенность, что работа с иностранными чиновниками может помочь Алексею Навальному?

— Запад — большое гражданское общество, демократия, здесь есть партии, европейские и национальные парламенты, политики, общественные деятели, которые формируют задание чиновникам, что делать и как проводить политику. Здесь решают не чиновники, весь процесс идет снизу. Мы хотим, чтобы так было и в России. При этом на Западе есть два больших заблуждения. Первое — это что Россия всегда была, есть и будет такая. А мы — маргиналы, которых несколько человек, а народ весь за Путина, и мы ничего не можем поделать. Мы рассказываем, что это не так, что возникло очень мощное движение за серьезные перемены в стране, что у Навального есть успехи на выборах и что миллионы, десятки миллионов людей смотрят его в социальных сетях. Есть запросы на конкурентную политику. Второе — у Запада мало информации. Мы сейчас говорим про те же санкции против олигархов, «список 35» и прочее. Я сторонник того, чтобы его сейчас очень сильно расширить. Например, тот же Усманов подавал иски, в результате которых были возбуждены уголовные дела против Рубанова и Жданова (сотрудники ФБК. — Ред.). Жданову вынесен приговор, а Рубанов уехал. Когда Шувалов (сейчас глава Внешэкономбанка. — Ред.) был первым вице-премьером и курировал проектную деятельность, он визировал все эти законы о криминализации митингов, «дадинскую статью» — там везде есть его подпись. Поэтому европейские политики должны больше знать об этих людях, чтобы олигархи, наконец, попали в санкционный список…

— Сейчас вы зовете людей на улицы, но при этом никого из лидеров [движения Навального] в России нет: они либо не на свободе, либо не в России. Разве это честно?

— Я никого никуда не зову. Это можно очень четко проследить. Но я понимаю этот этический момент. Вчера на эфире с Леонидом Волковым мы обсуждали, что

Это непростой этический выбор. Вчера я подробно говорил с коллегами, с Волковым и со Ждановым. По моей оценке, они призывают людей, реагируя на запрос со стороны своих сторонников. То есть люди хотят выйти, а они просто координируют этот процесс. По поводу того, что я уехал, а все выходят: после того, как я объявил, что нахожусь уже в Европе, получаю большую обратную связь. 98% людей пишут, что мы поступили правильно: нужно, «чтобы вы продолжали работу, мы здесь за вас всех выйдем. Но если арестуют вас, то непонятно, кто будет осуществлять координацию этого движения, поэтому хорошо, что часть коллег сейчас находится в условной безопасности».

— А те, кто остался из команды Навального здесь, в России, — заложники?

— Заложники не только люди из команды Навального, а даже те, кто регистрировался на этот митинг и попал, к сожалению, в слитую рассылку адресов. Они пишут, что против них развернулась кампания, им присылают письма с указанием других личных данных, которые они не давали при регистрации на митинг. Давление будет на всех, не только на лидеров команды и известных оппозиционеров. Все люди, которые не согласны с диктатурой, становятся заложниками в буквальном смысле слова.

— Возвращаясь к Алексею Навальному: есть ли более конкретный план его спасения?

— Мы предпринимаем некоторые действия, которые, честно сказать, я не хотел бы детально разглашать в силу деликатного характера. На мой взгляд, в августе они повлияли на решение отпустить его в Германию. Я надеюсь, что и сейчас такое будет возможно. С другой стороны, он принимал решение [возвращаться в Россию] сам. До него доносили мысль, что как только ты попадаешь в лапы этих людей, то оказываешься вне зоны контроля. Отвечая на вопрос: в значительной степени сделать тут нельзя ничего. Когда Алексей ехал в Россию, он хорошо понимал, что соратники на воле не смогут легко его оттуда вытащить. Он понимал, что, скорее всего, будет тяжело и надолго. Это было его сознательное решение. Как мне кажется, Алексей пошел на это, потому что он очень сильно разозлился на Путина за то, что тот пытался с ним сделать.

— Если прокуратура признает ФБК, который нас вынуждают называть «иностранным агентом», еще и экстремистским, какой будет тогда план?

— Не хочу раскрывать все карты. Вкратце могу сказать, что, скорее всего, они нам заблокируют всю возможность ведения легальной финансовой деятельности, то есть счета, карточки, сбор донатов. Есть ощущение, что все ради этого и затевается. Какие будут уголовные дела и прочее, надо будет смотреть. Это, скорее всего, будет вопросом ближайших месяцев, то есть это не непосредственная ситуация на неделю-две и т.д. Определенные наметки, что делать в этой ситуации, есть, но в целом вывод неутешительный: фактически нам отрезают возможность заниматься легальной политической деятельностью. Любая попытка делать то, что мы традиционно делали, будет автоматически означать возможность уголовки и конкретного срока просто за политическую деятельность. Это просто новые обстоятельства, в которых мы никогда не жили с 1987 года у нас в стране. Нужен серьезный план, что делать дальше. Мы думаем об этом каждую минуту.